- Видать, не впервой, - сказал второй пилот.
Аникей помог Афанасьичу втащить в самолет трап, летчики протиснулись между конем и вещами в кабину, Аникей задраил дверцу - бортмеханика в рейсе не было.
Жора откинул на проходе в кабину брезентовое сиденье, показал Аникею - садись, мол. Тот устроился между пилотами, и самолет начал выруливать.
Из кабины Аникею хорошо были видны освещенные ярким солнцем заснеженные сопки - на небе ни тучки. "Самая что ни на есть летная погода, - подумал он. - Хоть напоследок с погодой повезло".
Машина уже набрала высоту и ложилась на курс.
На вираже ее тряхнуло, потом еще раз. Потом она будто провалилась в какую-то яму. Летчики переглянулись.
"Странно, - подумал Аникей. - Такая тихая погода, а болтанка".
Афанасьич постучал его по спине, Аникей оглянулся. Орлика тошнило. Он всхрапывал. Под ним было мокро. Задние ноги его разъезжались, он бил копытом, часто падал на бок, но вставал, оседал на зад, но снова поднимался.
- Что там? - прокричал ему на ухо Жора.
- Конь… ему плохо…
- А черт!
Самолет попытался подняться еще выше, пилоты хотели выровнять его. Машину трясло.
- Центровка нарушается… я не сяду! - орал Жора. - Что там?!
Аникей вылез из кабины в салон. Жора передал управление второму пилоту, а сам тоже спустился.
Конь падал, взбрыкивал, оседал, бился о борта самолета, казалось, сейчас машина развалится. Афанасьич прижался спиной к первому иллюминатору, совсем втиснулся в борт, боясь, что Орлик его зацепит. Глаза у коня были красные, на губах пузырилась пена.
- Осторожно! - крикнул Жора Аникею.
Самолет еще раз качнуло. Орлик повалился вперед, толкнул пилота головой, Жора опрокинулся на мешки, ударился затылком о железо.
- Бешеный! - заорал Жора. Он встал, спиной повалился в кабину, нашарил что-то рукой. - Самолет развалит!
Аникей тоже был перепуган. В шуме моторов, грохоте, крике людей он не расслышал, как прозвучали три выстрела, он только увидел пистолет - Жора засовывал его в кобуру - и рухнувшего на передние ноги Орлика.
Жора оттолкнул Аникея, тот повалился на вьюки. Пилот скрылся в кабине, и через считанные минуты "Аннушка" приземлилась на площадке геофизиков, откуда недавно стартовала.
Было тихо. Никто не поднимался со своих мест. В иллюминаторы было видно, как к самолету бегут люди, - второй пилот успел передать по радио о ЧП.
Аникей смотрел на бездыханную лошадь и удивлялся, что почти совсем нет крови, хотя все три пули вошли в голову. Он отмечал все это механически - все еще не мог осознать случившегося, не мог прийти в себя.
Первым встал второй пилот, осторожно прошел в хвост самолета, открыл дверцу, спрыгнул на землю, к людям.
- Как же так, а? Как же так? - зачастил Иван Иванович.
Все молча направились в диспетчерскую.
- Чуть машину не угробили, - сказал Жора. - Составляйте акт.
- Привязать надо было как-то, - причитал Иван Иванович. - Раскрепить. А? Как же так?
- Даже не стреножили, - вспомнил Жора. - Уберите его.
Все пошли помогать Афанасьичу. Достали брезент, выволокли тушу, потащили на брезенте к краю площадки.
- Лететь надо, - торопил Жора Ивана Ивановича, - заканчивай с бумагами. Они в основном им нужны. Мы-то что? Все по инструкции. Нельзя же рисковать…
…Аникей сидел на земле возле Орлика и плакал. Подошел Афанасьич.
- Ну, чего ты, Никей?.. Не надо… Слышишь? Не надо…
- Он меня из реки спас… сволочи…
- Не надо, Никей… Идем к ним… зовут… лететь надо.
- Я не полечу с ними…
- Лететь надо, Никей.
- Не полечу… лети ты один. Позвонишь, за вещами пришлют машину… Лети один. Я после.
Афанасьич направился к самолету.
"Аннушка" взлетела, и Иван Иванович сказал Аникею:
- Ты уж прости, так вышло. Молодой Жора летчик, испугался. С его стороны нарушений нет. Как написать, чтоб тебе-то ничего не было?
- Как хочешь…
- Ладно… - Иван Иванович повернулся и пошел в диспетчерскую.
Аникей выкурил сигарету, потом встал и пошел искать лопату.
Яму он вырыл рядом с трупом. Позвал Андрея, и вдвоем они столкнули коня в яму, прикрыли брезентом. Андрей оставил Аникея одного. Тот начал засыпать могилу. Потом вспомнил, спрыгнул вниз и отвязал от Орлика колокольчик. Долго зачем-то крутил ею, рассматривал, положил в карман. Потом нашел три больших камня, перетащил их на могилу, посидел молча, закурил.
- Все, - сказал он. - Прощай, Орлик.
- Посмотрите, Иван Иванович, - Аникей развернул карту. - Мне нужен хотя бы абрис вот этой территории, за рамкой. Хоть приблизительно наметить азимут.
- У тебя двухсотка, а мы летаем по полумиллионке, - ответил Иван Иванович.
- Ничего, сойдет…
Начальник принес карты.
Аникей расстелил их, достал компас, курвиметр, миллиметровку из полевой книжки, карандаши.
- О, тут совсем немного, - сказал Аникей, - около сотни кэмэ.
- Пешком решил?
- Налегке я это быстро одолею, да еще по такой погоде. Главное, рек впереди нет… это хорошо.
- А то бы летел завтра, а? - предложил Иван Иванович.
- Пообедать сперва надо, на дорожку, - сказал Андрей. - По дороге ресторанов не будет. Поэтому наедайтесь впрок сейчас.
- Спасибо… Это верно.
- И с собой захватите чего надо.
Тут только Аникей вспомнил, что его рюкзак и остатки продуктов сейчас вместе с Афанасьичем в самолете.
- Планшетка, нож и револьвер - вот и все хозяйство, - развел он руками.
- Поможем, - засуетился Иван Иванович.
Из пилотской комнаты он принес свежую наволочку. Андрей положил туда пачку сахару, две буханки хлеба, три банки мясных консервов и две рыбных, три пачки чаю, завернул масла, добавил сухарей и банку сгущенного кофе.
- Хватит, спасибо, - сказал Аникей, - мне всего-то дня на два.
- Где два, там и три… Свой груз не тянет, - сказал Андрей. - Курева тоже нет?
Он бросил туда же пять пачек "Примы", десяток коробок спичек. Нашел большую пустую банку из-под сухого молока.
- Это тебе вместо котелка. И кружку бери, и ложку.
- Спасибо. Только это… у меня с наличными туговато.
- Брось! В Анадыре как-нибудь сочтемся.
- Идет. За мной не пропадет…
- Да ладно уж… Давай обедай. Рассольник да блины с завтрака остались. Второе еще не готово.
Аникей привязал к нижним концам наволочки веревку - получился заплечный вещмешок.
Шел он два с половиной дня. Дорога и короткий сон у костра вконец измотали его.
"Осталось немного, - твердил он себе. - Все это скоро будет в прошлом".
Он боялся только снегопада или дождя. Без крыши над головой можно замерзнуть. Но маршрут шел по границе лесотундры, дрова были, а там, где начнется сплошная равнина, до города будет рукой подать.
"Осталось немного… Скоро все это будет в прошлом".
Он не жалел, что не принял предложения Ивана Ивановича и не дождался следующего самолета. "Как это говорил дед? - вспоминал Аникей. - Человек сильнее лошади… Да идти осталось совсем немного".
Он не хотел только, чтобы в прошлом осталась Ольховка. Он не хотел, чтобы она окончательно осталась в прошлом, как будто ее и не было. Но, когда он думал о Меланье, сомнения иногда одолевали его.
"А вдруг я вообще такой невезучий? Зачем ей тогда связываться со мной? Вдруг я ей ничего, кроме несчастий, не принесу?"
Эта мысль пугала его, на какое-то время овладевала им, но он отгонял ее, как наваждение.
"Глупости - не может человек все время быть невезучим. Ведь был же я счастлив в Ольховке! А сейчас? И сейчас я счастлив, если так спешу в город! И за это приходит расплата… Орлик… Все на весах судьбы одно к одному. Больше мне платить не за что, ничего хорошего не было, разве что за будущие радости отмучиться авансом?" Он усмехнулся - "согласен".
Каждому геологу в поле хочется простых житейских радостей, и, чем труднее работа, тем чаще вспоминаешь город, откуда тебя забросили сюда, потому что с городом ассоциируется все хорошее, пока тебе трудно или плохо.
Иногда ему виделись шумное застолье и веселые лица друзей. Иногда он видел тишину и пронзительное соло саксофона… вдыхал аромат крепкого кофе и затягивался вкусной сигаретой. А однажды привиделась женщина, лица которой он потом так и не смог вспомнить.
Все это было раньше, во время длинных дней работы в тундре. А сейчас, когда он думал о немудреных радостях города, он все чаще ловил себя на том, что не мыслит город, не мыслит все это без нее, без того, что осталось там, за далекими заснеженными хребтами, в Ольховке.
"Все проходит… - вспоминал он ее, - только хорошее проходит быстрее".
"Нет! - не соглашался он. - Хорошее еще вернется. Еще повторится…"
Аникей Марков давно уже был за обрезом карты, и сейчас, определяясь по схеме, подсчитывал, что к вечеру будет в Анадыре.
Он подкрепился, набрал большую связку веток для последнего в маршруте костра - впереди ожидалась многокилометровая болотистая равнина - и вышел на вершину холма. Далеко впереди, почти у самого горизонта, уходил в небо дым.
"Вот он, город, один бросок".
Он пошел быстрее, а через три часа разложил костер, съел все, что оставалось, и зашагал вперед. Мешок его, однако, от этого не стал пустым. В нем находились образцы, набранные по дороге, но свой груз не тянет, и к вечеру Аникей действительно стоял на обрыве, у лимана, и смотрел на веселые вечерние огни.
Рейд также был залит светом - последние пароходы навигации.
Он стоял, смотрел на город, и ему не хотелось бежать вниз, к катерам…
Он устал, устал от ожидания, от того, что будет, от счастья и слез, что он уже пережил, когда думал об этом. Он знал, как все будет, но устал, и идти ему не хотелось.
Он не торопился делать последнего шага - а вдруг что-то будет не так, как ему представлялось. И ему хотелось просто вот так стоять и глядеть на город. Вот он - рукой подать. Вот оно все, о чем мечталось все трудные дни тундры.
Он стоял, смотрел на веселые огни, был счастлив ожиданием и не торопился.
Глава десятая
Аникей Марков стоял у доски объявлений в коридоре, курил, ожидая, пока начальник освободится. Читал параграфы приказов, про себя не нашел ничего. "Это уже хорошо", - подумал он.
К нему подошел главный бухгалтер экспедиции, тоже заядлый курильщик.
- Ну-с, - спросил он, - не прикидывали, во что обойдутся вам ваши кони?
- Наши? - спросил Аникей.
- Ваши… - ответил бухгалтер.
"Тут уже все знают, - подумал Аникей. - Ну да! Дед-то вернулся давно! Конечно…"
- Так получилось, - вздохнул Аникей.
- Акты есть?
- Какие акты? Может, в поле печать с собой брать? - начал раздражаться Аникей.
- Нужны бумаги, подтверждающие гибель животных по не зависящим от вас обстоятельствам, - сказал бухгалтер.
- А без бумаг, выходит, сам я пустил их в расход, да?
- Нет… но ведь знаете, на суде могут найти статью о преступной халатности или разбазаривании казенного имущества… По-всякому можно.
- На каком суде? О чем вы говорите?!
- А вы думаете, если мы сделаем на вас начет в такой… ого-го! - сумме, вы не будете жаловаться?
- Гм, - замычал Аникей. - Или я отупел в поле, или совсем ничего не понимаю. У меня до сих пор в ушах звенят колокольца.
- Какие колокольца?
- Колокольчики. Вы давно в экспедиции? - спросил Аникей.
- Нет. Я работал на приисках.
- Вот и видно. Не полевик…
- Не скажите. Специфику поля я знаю. А закон, он всюду закон. Фотографии павших коней есть?
- Фотоаппарата в поле не было, - ответил Аникей. - Не до пейзажей.
- Ну, могли бы взять уши…
- Что?
- Отрезать у лошадей уши… Вещественное доказательство. Когда-то очень давно так поступали, а то ведь мало ли куда лошадей можно деть…
- Вы с ума сошли! - заорал Аникей. - Вы можете у лошади, даже мертвой, отрезать уши?! Вы что!
- Не кричите на меня. Я все же вас старше. Я вам советую по существу.
- Ладно, разберемся, - Аникей махнул рукой, бросил сигарету и пошел к начальнику.
- Теперь все, Аникей Фролович, отдыхайте, - сказал начальник. - А то на вас лица нет. Три дня после поля положен отдых. Пользуйтесь. А вертолет к вам мы пошлем завтра же. Хорошие вы принесли вести. Защитите полевой отчет, будете именинниками…
- Хорошо-то хорошо, - начал Аникей. - Да с бухгалтером мы плохо поговорили…
- Бухгалтер должен быть занудой. Не удивляйтесь. Напишите рапорт о лошадях. Большую подробную объяснительную. Спишем. В соседней экспедиции комиссия работает - там геолог в реке погиб, дожди сильные шли, а вы говорите - лошади… Пишите рапорт и отдыхайте. Город ваш, три дня на разграбление… - начальник засмеялся.
- Меня только завтра проавансируют, - сказал Аникей.
- А-а, - понял начальник, - у нас была сегодня зарплата.
Он вытащил из кармана деньги, отсчитал три красненьких.
- Хватит до завтра?
- Нет, - сказал Аникей.
Начальник отделил еще две.
- Хватит, - сказал Аникей. - Спасибо. Дайте, пожалуйста, радиограмму нашим о моем прибытии.
- Это мы сделаем прямо сейчас, - сказал начальник и протянул Аникею руку, - всего доброго.
Аникей помыкался по комнатам, экспедиции, они были почти пусты: никто еще с поля не вернулся. Потоптавшись у радиостанции, толкнул дверь.
- Личные принимаешь? - спросил Аникей.
- Куда?
- В Ольховку.
- Пиши - Радист протянул ему бланк радиограммы. - Что там такое с Ольховкой? Ты Маркова такого, случайно, не знаешь?
- Знаю, - похолодел Аникей.
- Вот… три радио ему оттуда…
Аникей схватил листки, начал читать, засмеялся, сгреб со стола пачку пустых бланков и, счастливый, выскочил из комнаты.
- Эй, парень, расписаться надо! - крикнул ему вдогонку радист. Улыбнулся, покачал головой.
"Все они с поля поначалу немножко того", - подумал радист.
Время Игры в Эскимосский Мяч
Те, кто решат, что описываемые события происходили на острове Врангеля, будут не совсем правы.
Те же, кто подумают, что описываемые события происходили просто на одном из безымянных островов Ледовитого океана, будут более близки к истине. Хотя истина известна только автору, да и то не до конца. Посему и разбираться давайте вместе. А за достоверность фактов автор ручается.
Автор
Эта история взята из жизни. Да и кто был бы в состоянии ее выдумать?
Клод Фаррер. Окоченевшая любовница
Глава первая
Если бы в ту новогоднюю ночь удалось посмотреть на поселок со стороны Северного полюса, то можно было бы увидеть всего несколько десятков огоньков - светились маленькие окна маленьких домишек, уличные лампочки над каждым крыльцом, два прожектора над полярной станцией, один прожектор над сараем гидробазы и изредка вспыхивающие на короткое время огни фальшфейеров, которыми веселые люди заменяли на улице новогоднюю иллюминацию, да еще прочерки разноцветных ракет, то и дело с шипением взлетающих в небо в разных концах поселка.
Накануне сторож гидробазовского имущества Антоша Машкин рисовал елку. А до этой злополучной елки весь год лоцмейстерско-гидрографический отряд базы и его промерная партия, в составе которой работал инженер Машкин, обследовали акваторию острова, вели топогеодезические и водомерные наблюдения, промеры глубин со льда с помощью бурстанка, установленного на вездеходе, вносили соответствующие коррективы в крупномасштабную карту шельфа и выполняли много других работ, связанных с навигацией в этом труднодоступном районе Арктики.
Работы закончились. Гидрографические суда ушли на юг. Партия сворачивалась. Все двенадцать человек ее собирались на материк. Кому-то одному надо было остаться на всю долгую полярную зиму, чтобы следить за имуществом и другим сложным хозяйством экспедиции.
Конечно, никто на Острове не похитил бы вездеход, трактор, домик мехмастерской, два балка, электростанцию, крохотную столовую на шесть посадочных мест, где обедали в две смены, баню и склад ГСМ, но порядок есть порядок, и инструкция в морских ведомствах всегда соблюдается до последней буквы.
Гидрографы стосковались в столь долгом отсутствии по детям, по женам, по теплу семейного очага, и добрейший Антоша Машкин понимал, что ему, единственному холостяку, нет никакого резона менять зимовку на Острове, прекрасную охоту и независимый образ жизни на общежитие в Поселке Городского Типа и ежедневный выход на работу к девяти ноль-ноль.
В центре кандидатура была согласована, утверждена, должность инженера за Машкиным сохранилась, все ребята экспедиции были ему благодарны за инициативу, - и Машкин остался один.
Кроме своего не очень сложного хозяйства в наследство Машкин получил несколько початых банок краски, аэрограф (пистолет-разбрызгиватель краски), кисти, картон и фанеру. Всем этим художник партии пользовался, для написания диаграмм, красочных таблиц и бодрых лозунгов, призывающих к досрочному выполнению плана по бурению скважин во льду.
В Новый год без елки грустно, а на Острове вообще не растет ни кустика, какая уж тут елка!
Антон Машкин аккуратно сшил две простыни, сделал из досок рейки и на этот огромный подрамник простыни натянул. Затем мелом наметил контуры будущего рисунка и включил аэрограф с зеленой краской. Елка получилась великолепной, огромной и ядовито-зеленой.
Рядом с елкой он намеревался поместить Деда Мороза, Снегурочку и белого медведя.
Медведь у него вышел быстро и легко. Достаточно было только углем провести по простыне, - медведь белый и краски не требовал. С Дедом Морозом и Снегурочкой дело оказалось более сложным.
Краски не хватило, и шубу деда пришлось превратить в весьма легкомысленную куртку, вместо брюк - ограничиться шортами, а унты вообще ликвидировать, таким образом оставив деда босиком.
Снегурочка по замыслу художника должна была быть в роскошной дубленке и на коньках этак лихо подъезжать к деду на предмет приглашения на танец.
Коньки еще получились кое-как, но затея с шубой и шапкой-магаданкой начисто провалилась, и Снегурочка залихватски подъезжала к деду на коньках в бикини.
Как ни пытался Машкин выжать из аэрографа хоть каплю краски, ничего не получалось. Даже на приветствие "С Новым годом!" краски не оставалось, пришлось израсходовать штемпельную тушь, благо печати у Машкина не было и ставить печать никому не нужно.
Втайне все же гордясь своим детищем, Антоша Машкин вытащил произведение искусства на улицу и прибил его рядом с крыльцом, на стене дома: тут громадное полотно круглые сутки хорошо освещалось в полярной ночи электрической лампочкой.
Со всех концов поселка к дому проторялись новые тропинки. Чукчи и эскимосы приветствовали шедевр и горячо хвалили художника.
Последним пришел председатель сельсовета Акулов. Он долго вынашивал свое отношение к полярному вернисажу и наконец решился.