2
Характер председателя колхоза Ивана Ивановича Кащеева не соответствовал его злодейской фамилии. Был он человеком мягким, с тихим голосом (настоящая властность не любит крика), но свои решения объявлял один раз.
В Полуострове его уважали хотя бы за то, что всю свою жизнь - лучшие молодые годы - двадцать пять из пятидесяти пяти лет - он отдал северу.
Несколько раз звали его в центр, предлагали повышение, но сидел он в селе, не хотел в город, боялся в городе потерять себя, боялся оторваться от людей, которые его любят, от дела, в которое он вложил годы и здоровье. Этот заполярный консерватизм всегда крепко сидит в северянах-ветеранах.
Было у него хобби - ножи. И если мы поздно вечером заглянули бы в его крохотную мастерскую - он отвоевал закуток у коридора и поместил там верстак, станочки, пилочки-гвоздочки и прочий необходимый инструментарий, - то застали бы его занятым работой: он делал очередной нож.
Конечно, коллекционирование - это собирательство, но Иван Иванович справедливо полагал, что на собирательство надо много времени тратить, и предпочитал нож нужной ему формы, конфигурации, композиции "ручка-лезвие", нож, увиденный или услышанный, предпочитал сделать сам, и делал столь умело, что бывалые охотники иногда консультировались с ним по вопросам металла и прочих таинств древнего ремесла.
Он мог даже поставить клеймо "Made in…", и никто бы не усомнился в подлинности предмета. "Маде ин не наше", - говаривал в таких случаях Иван Иванович, радуясь ловкой мистификации, впрочем, вполне безобидной, учиненной просто лишь для того, чтобы потешить душу…
Над ножом работал он сосредоточенно, не любил, когда ему мешали, напевал тихо цыганскую:
Не пора ли мне с измученной душою
На минуточку прилечь и отдохнуть…
Чавелла!!!
Этой ночью к нему постучали.
Он прикрыл брезентом очередное, еще не завершенное изделие, прекратил мурлыкать песню, в которой знал всего один куплет, снял фартук и пошел открывать дверь.
На пороге стояли лыжники - Алекс Мурман и Иванов.
- Проходите, проходите… Давненько не виделись.
Кащеев временно холостяковал - жена с детьми была на материке. А поскольку даже в маленьких поселках в гостиницах мест не бывает, то он предложил ночным пришельцам вторую комнату:
- Располагайтесь… будьте как дома…
Наутро был прекрасный день, прилетел вертолет, но Алекс не спешил, он знал, что в порядке живой очереди ему не на эту машину и не на следующую, надо еще талон в сельсовете взять на авиаочередь: отпускников накопилось много.
…Едва гости и хозяин успели позавтракать, на крыльце появился Мэчинкы.
Мэчинкы потоптался в коридоре, отряхнул снег с торбасов, постучался, вошел. Постоял молча, потом вымолвил;.
- Эттвунэ… умерла… нет старухи больше…
И сел на пол у двери.
Эттвунэ была его родственницей, самой старой работницей пошивочной мастерской. Пенсионерка работала на дому - шила торбаса, тапочки, обшивала бисером кухлянки. Ее шитье узнавали всюду. Кащеев уже и не помнил, сколько он грамот ей навручал.
Смерть его не удивила - много раз за годы правления ему приходилось бывать на местном кладбище, да и знали в селе, что Эттвунэ готовится уйти "к верхним людям", сама говорила, но все же печальное известие огорчило его. Он поднял Мэчинкы с пола, усадил на табурет. Мужчины закурили.
- Ее готовят? - спросил Кащеев.
Мэчинкы кивнул.
Председатель и гость оделись, вышли на улицу.
…Бабушку Эттвунэ хоронили вечером. Хоронили ее по русскому обычаю, в могиле. Так захотел Джексон Кляуль, председатель сельсовета, ее сын. Провожала ее многочисленная родня, соседи и руководство в лице Д. Кляуля, И. Кащеева, главного бухгалтера, главного зоотехника, начальника узла связи.
Именем своим Джексон Кляуль обязан отцу. Тридцать с лишним лет назад американский торговец Джексон взял в служанки молодую Эттвунэ. Эттвунэ была украшением фактории, Джексон с её помощью неплохо вел дело - она была и переводчицей, и приказчицей, и хозяйкой дома. Меха обильно текли на склады торгового американца. Но все когда-нибудь кончается. Пришел конец и бизнесу Джексона. Советская власть прикрыла его контору, конфисковав часть пушнины, которую торговец не успел вывезти.
Уехал Джексон на Аляску, оставив Эттвунэ. Обещал забрать потом. Но это "потом" так и не наступило, а Эттвунэ уже родила.
Назвала она малыша в честь отца - Джексон, но было у него и чукотское имя - Кляуль (в переводе - мужчина).
Когда началась паспортизация, столкнулись с проблемой - как записывать. Дело в том, что у чукчей не было отчеств и фамилий. Есть имя, оно же и фамилия. Но в паспорте требовалось записать имя и фамилию. Всем чукчам давали русские имена, какие понравятся, на выбор. Или американские, или норвежские. По имени тех людей, с которыми встречались, а норвежцы и американцы частыми гостями были на чукотской земле. По настоянию Эттвунэ в свидетельстве о рождении сына было записано имя - Джексон, отчество - Джексон, фамилия - Кляуль.
Имена старались разнообразить, чтобы не было путаницы. Старики припоминали свои вояжи на ту сторону пролива; так появились в поселении Джон, Габриэла, Бен, Свен, Гарри и даже один Гонсалес. Из русских имен особой популярностью пользовались Иван, Марья и Тимофей.
Было даже имя Петров. Не фамилия, а имя. Его присвоил себе охотник Келекей в честь своего друга пограничника Петрова. Так и записано было - Петров Иванович Келекей. Отчество, естественно, Келекей тоже позаимствовал.
Ко всем этим кажущимся странностям давно привыкли, и если это резало кому-нибудь слух, то только приезжим. С расспросами обычно не приставали - известное дело, туг конец света, всякое может быть, ничему не надо удивляться, известное дело - конец географии.
И вот Джексон Кляуль (или просто Джексон) не захотел хоронить мать по-чукотски. Во-первых, она сама ему так наказывала, а во-вторых, в ее решении немалую роль играло и то, что сын ее председатель сельсовета, человек новой жизни, а обряд старый.
По чукотским обычаям Эттвунэ следовало отвезти на нарте в гору, там оставить, обложив камнями. И непогода да зверь к лету довершили бы дело - и от усопшей остались бы только кости, клочки меходежды да те вещи, которые положили ей для перехода в иной мир, к "верхним людям". Это мог быть чайник, или трубка, или иголки, или еще что-то… До сих пор на восточном краю кладбища у неизвестного захоронения лежит новая, в масле, швейная машинка "Зингер" - ее давно положили одной мастерице шить, возможно, еще в то время, когда она секреты своего ремесла передавала юной Эттвунэ.
Земля была промерзшей, и могилу вырыли неглубокую, Вокруг последнего пристанища старушки сгрудились люди. Джексона пропустили вперед. Он снял с головы малахай, оглядел всех мутными от слез глазами:
- …Вот… прощай, Эттвунэ… все.
Вышел Иван Иванович Кащеев.
- Ты ушла от нас, Эттвунэ, - сказал он. Мы тебя любили… уважали тебя. Мир праху твоему… Прощай…
Понурив голову, он отошел от могилы, поближе к Иванову и Алексу.
- Товарищи! - раздался чей-то незнакомый скорбный бас.
Все повернули головы в сторону говорившего. Здесь, в маленьком поселке, люди знали друг друга и в лицо, и по голосу, и по походке. Но этот голос был незнаком, и все с удивлением рассматривали нового человека. Во время печальной церемонии, когда люди глядят себе под ноги и прячут глаза, его не заметили и сейчас смотрели недоуменно.
Был человек высок и широк достаточно, толстое пальто начиналось с каракулевого воротника, такую же шапку он держал в руках.
- Товарищи! - начал он речь. - Смерть вырвала из наших рядов колхозницу… э-э… - он наклонился.
- …Эттвунэ, - подсказали ему.
- …да, Этвинову. Как уже отмечалось, она была хорошей производственницей, ударницей труда, перевыполняла планы, внося свой скромный вклад в общий успех дела. А успехи у нас не малые! В оленеводстве, например, сохранение взрослого поголовья девяносто три процента, а деловой выход телят от каждых ста январских важенок составляет на сегодняшний день восемьдесят шесть и четыре десятых процента, и все эти показатели выше плановых. Товарищи! Хорошо потрудились за истекший период и наши морзверобои, добыв две тысячи восемьсот тридцать пять центнеров мелких и крупных ластоногих и перевыполнив тем самым свои обязательства… Но мы можем и должны работать еще лучше!
Он замолк.
Тут в морозной тишине звонко раздались аплодисменты.
Это хлопал Келекей.
- Офонареть можно! - нервно хихикнул Алекс.
Старый Келекей не понимал по-русски, но все эти словосочетания, которые он уловил в речи нового товарища, он слышал не один раз в клубе и на разных собраниях и помнил, что после них обычно аплодировали.
Одинокие хлопки Келекея звучали как выстрелы - так было тихо.
- Кто это? - указал на приезжего Кащеев. Он тихо свирепел. - Это что еще за явление?
Лицо его было бледно - не то от бешенства, не то от мороза.
- Из района… - пожал плечами Иванов. - Видать, прибыл утренним вертолетом…
Кащеев позвал Джексона.
- Кто этот… - он чуть не сказал "болван", но сдержался.
- Начальство, - прошептал Джексон и попятился, потому что глаза Кащеева не сулили ничего доброго.
Но тут опустили гроб в яму. Джексон бросил первую мерзлую горсть земли, за ним потянулись остальные и стали расходиться, чтобы оставить одних родственников.
Алекс и Иванов вели Кащеева под руки. Издали могло показаться, что председатель сломлен горем и еле идет под тяжестью беды. На самом деле он сопротивлялся, осторожно вырывался, а Алекс и Иванов удерживали его, чтоб он не догнал приезжего, чтоб не случилось инцидента.
Приезжий вышагивал впереди неторопливо и деловито.
- Ну, попадется он мне, - рычал Кащеев.
- Это ты ему попадешься, - успокаивал его Иванов. - Может, он тебе инструкции новые привез, или благодарность, или приказ о снятии с работы, а? А ты так невежливо спешишь набить ему морду… гм… простите, физиономию. Очень это негостеприимно, товарищ председатель колхоза! Нет у вас чувства момента. Ответственности и взгляда в будущее. Нет, извините…
- Кляуль! - позвал председатель.
За ним послали. Прибежал запыхавшийся Джексон.
- Кляуль, сколько раз тебе говорить, ты здесь самый главный. Понимаешь?
Кляуль кивнул.
- Ты олицетворяешь тут Советскую власть и вообще законность… Ну? Олицетворяешь?
- Олицетворяет, олицетворяет… - успокоил председателя Алекс. Кляуль молчал.
- Почему чужие люди появляются в поселке и ты даже не знаешь кто и не ставишь меня в известность?
- Он показывал бумага, но я не понял… Он завтра к вам придет…
- Хорошо. Но не вздумай приглашать его на поминки. Он уже выступил, хватит…
- Нымелькин… хорошо…
Кляуль ушел.
- Помянем Эттвунэ, - сказал Кащеев, и все трое направились к нему домой.
3
Пантелей Панкратович Гришин (прозвище Карабас) сидел в своем утепленном складе на ящике с галетами "Поход" в читал дефицитную книгу, привезенную с материка. Книгу эту в прошлом году привез сюда журналист из Москвы, и Пантелей Панкратович выменял ее на пол-ящика консервированной кукурузы и две нерпичьи шкуры.
Банки с кукурузой (полярный дефицит) нужны были журналисту, чтобы подарить своему приятелю с полярной станции, у которого не было столь могущественных связей, ну а нерпичьи шкуры пригодятся на память.
Пантелей Панкратович работал, заведующим торгово-заготовительным пунктом. Эта должность в северной табели о рангах идет на третьем месте (после председателя колхоза и председателя сельсовета).
"Кто царь и бог на побережье?" - спросите вы у первого встречного, и первый встречный сразу же признает в вас приезжего, ибо только новичку не известен ответ на этот вопрос - "заведующий ТЗП"!
Кличку Карабас ему присвоили дети, и Пантелей Панкратович не обижался. Вот и в дальнейшем нашем повествовании он будет под этим своим коротким именем, хотя автор с кличкой не согласен, но что поделаешь - дети всегда правы. Карабасом назвали его за внешность, и, хотя его карманы всегда были набиты конфетами - он угощал на улице всех малышей, приговор остался в силе.
Был Карабас широкоскул и бледен с лица и весу имел примерно по килограмму на каждый сантиметр роста (180 см=180 кг в зимней одежде на складских грузовых весах марки УЗ-710В).
Когда эта гора медленно шла по главной и единственной улице села, ей уступали дорогу, и даже собачьи упряжки, от которых обычно все шарахаются в сторону, объезжали ее стороной.
"Уважают", - усмехался Карабас.
Книга, которую он всегда читал, хоть и выпущена была на материке двухсоттысячным тиражом, до Чукотки не дошла, а потому и считалась дефицитом, и книгу эту Пантелей Панкратович, то бишь Карабас, уважал. Называлась она "Голодание ради здоровья", и только в ней видел Карабас возврат к юношеской стройности своей фигуры, забыв, что в любом деле, как поется в народе, "к прошлому возврата нет".
Все устраивало его в этой книге, но полагал он, что читает ее невнимательно; и перечитывал заново, надеясь найти пропущенный рецепт, который давал бы ему возможность избежать одного - голодания. На все остальное он был согласен.
И виделись ему прекрасные картины. Вот идет он летом по улице Полуострова молодой, красивый и стройный, в руке у него эта книга, нет, книга уже не нужна, идет он без книги, а навстречу ему смуглянка… э-э… не будем называть ее имени, пусть это останется глубокой до поры тайной, и говорит вышеозначенная смуглянка: "Ах, куда же я раньше смотрела?", но проходит гордо Карабас, то бишь - Пантелей Панкратович, и на нее, смуглянку, вовсе не глядит. Ноль, как говорится в народе, внимания, фунт, как говорится там же, презрения. Потом, конечно, сердце у него помягчеет, и простит он легкомысленную смуглянку, не будем называть ее имени. Эх!
Карабас откладывает книгу, встает с ящика, выключает свет, запирает склад и идет домой.
Дома его ждет остывшая печь, покрытый коркой льда борщ из консервированной капусты, постель и пол, устланные оленьими шкурами, банки из-под консервов на подоконнике - в них земля, в них еще ничего не растет, но что-то ведь должно вырасти, раз посажены семена. А еще тумбочка с книгами, но никто не видел, чтобы он ее открывал, - это секретные книги.
Карабас включает приемник, снимает с плитки чайник - печь ему растапливать лень, заваривает чай, а пока чай настаивается, он достает в чулане кусок мороженой оленины, тонко строгает ее, готовит соус из уксуса с солью или из томатной пасты, вот и ужин готов. Он макает строганину в соус, мороженая оленина вкусна, и за этим приятным занятием не замечает, как от куска мяса, которого хватило бы на два обеда большой семье, остаются только кости. Он вздыхает и принимается за чай.
Обычно строганину употребляют перед доброй чаркой, но Карабас не пьет один, не любит он пить в одиночку, да в вообще, пьющий заведующий ТЗП на севере - это такая же редкость, как непьющий тамада на юге.
Карабас смотрит на часы, неторопливо одевается и покидает дом. Приходит час его общественной работы. Все свое свободное время он старается уделять детям. И не с корыстной целью постичь их загадочную душу, а просто потому, что одинокому человеку с детьми лучше, даже если эго чужие дети. В школе-интернате Пантелей Панкратович (Карабас) ведет кружок юных мичуринцев.
Это тем более удивительно, что никогда ничего юным мичуринцам тут еще не удавалось вырастить - ни в бочке, ни на подоконнике, тут в Приполярье и на улице-то ничего, кроме мха, не росло даже летом, но юные мичуринцы обладали неистребимой верой, надеждой, любовью к своему руководителю Карабасу и под его руководством смело боролись с коварством северного климата, и у каждого в душе навсегда пророс лозунг: "Мы не можем ждать милостей от природы…".
Семена всяких-разных растений, клубни и корешки идут в порядке шефства в адрес интернатского кружка со всех концов Союза, но пока еще ничего не выросло, но вырастет - в этом уверены все и даже директор школы, которому юные мичуринцы поставили на подоконник большое деревянное корыто с землей, пообещав, что к лету тут вырастут букеты.
- Букеты - это правильно, - радовался директор и сам поливал импровизированную грядку.
После этих ежевечерних заклинаний вожатая отпускала детей и сама, тоже довольная прошедшим трудовым днем, собиралась домой.
Карабас тихо здоровался, проходил в учительскую, там раздевался и до самого отбоя был во власти детей.
- На чем мы прошлый раз остановились?
- Бармалей нападает на Северный полюс! - хором закричали дети.
- Нет, нет… сказки потом, сначала о деле. Мы, юные мичуринцы, остановились на проблеме поливки. Как поливать растения? Давай ты, Вася…
Эскимос Вася - тонкий долговязый мальчик, любопытный и упорный, был любимчиком Карабаса. Он стремился докопаться до сути и увидеть плоды своего труда, он поливал землю больше, чем необходимо, стараясь ускорить процесс прорастания, но земля наполовину со мхом была влажна и хранила свою тайну, и тонкие зеленые стебельки не спешили проклюнуться и появиться в темноте полярной ночи, освещенной школьным электричеством.
- Поливать надо водой, - сказал юный мичуринец Вася. - И это должен делать дежурный, а Света Пенеуги не поливает.
Света Пенеуги покраснела.
- Нехорошо, Света, - сказал укоризненно Карабас. - А всякая ли вода годится?
- Холодная, но не кипяченая, - твердо сказал Вася, - а Света Пенеуги один раз поливала чаем.
- Нехорошо, Света, - укоризненно сказал Карабас. - А всякая, ли холодная вода годится?
- Морская не годится, - ответил Вася, а Света Пенеуги один раз принесла воду из океана.
Вася был явно неравнодушен к Свете.
- Нехорошо, Света, - вздохнул Карабас.
- Я больше не буду, - поднялась покрасневшая Света.
- Будет, - уверенно сказал Вася и сел.
- Ну, Света, не надо плакать, - обратился к ней Карабас. - Расскажи-ка, что мы будем делать, когда у нас много чего вырастет?
- Мы подарим букеты мамам в день Восьмого марта! - радостно заблестели черные глазенки Светы.
- Нет, - твердо сказал Карабас. - Итак, в чем ошибка Светы?
Вверх взметнулись руки, и ребята загалдели:
- Я знаю! Я!
- Ну, давай, Вася.
- Март уже прошел, - грустно ответил Вася.
- Правильно. Март уже прошел и следующий будет только в будущем году. А сейчас уже весна, хотя на улице пурга. Как мы узнали, что сейчас весна?
- Китов видели в разводьях, - сказал Вася.
- Не самих китов, а только фонтаны, - поправил его Карабас. - Но охотники ходят в море, и скоро мы увидим праздник первого кита!
- Ура! - закричали дети.
- Тише! Мы должны к празднику приготовить самодеятельность. Кто умеет танцевать танец кита? - спросил Карабас.
- Я! Я!
- Давайте прорепетируем.
- Нет ярара, - тихо сказала Света.
Карабас постучал по столу.
- Вместо бубна будет стол.
Мальчики сгрудились вокруг Карабаса, отодвинули стол, девочки выстроились перед классной доской. Карабас под пенье мальчиков ритмично стучал по столу ладонями, а девочки ходили в танце, повторяя движения Светы.