В каждой чукотской и эскимосской семье все поют и танцуют, а в танце отражается повседневная жизнь, в танце стараются рассказать о том, что недавно произошло, что стало событием дня.
- А-ра-рай! А-ра-рай! Ра-а-ра-рай!…..
- А-ра-ра-ра-рай! Рай-а-ра-рай! Кгхы!
Долго продолжалось веселье. Наконец дети угомонились. Карабас собрался домой.
- А продолжение? - уцепился за руку малыш.
- Продолжение! Продолжение! - закричали дети, - Бармалей на Северном полюсе!
- Тише, дети, - остановил их Карабас. - Сейчас уже поздно, скоро отбой. Продолжение сказки в следующий раз. До свидания. Спокойной ночи.
У интернатских детей каждый вечер с Карабасом кончался сказкой. Им очень нравилась история про Бармалея и Айболита; но ведь и эта сказка имеет конец, и волей-неволей Карабасу приходилось сочинять самому, и сказка превратилась в многосерийную историю, где Бармалей вынужден был встречаться с капитаном Немо, дружить с Фантомасом, конкурировать в злодействе с пиратами острова Сокровищ, летать на реактивных лайнерах, ездить на упряжках и терпеть неоднократные поражения от доктора Айболита, который сам в ходе бесконечных приключений превратился в сыщика, для конспирации надевавшего белый халат.
Дети ждали его историй, как взрослые очередной серии "Семнадцать мгновений весны". Наконец Карабас загнал Бармалея на Северный полюс в надежде окончательно с ним рассчитаться и заморозить где-нибудь в снегах, но ничего назидательного в последней серии не придумывалось, и он решил сделать перерыв, дать себе временную оттяжку, чтобы собраться с силами и кое-как восстановить явно идущую на убыль фантазию.
- В следующий раз, дети. В следующий раз! Спокойной ночи.
Медленной походкой шел он в конец улицы в свой холодный дом. Электрический свет в Полуострове горел только до двенадцати ночи. В запасе у Карабаса еще было время. Он ставил на плиту чай, зажигал ночник и, укрывшись шкурой вместо пледа, доставал из тумбочки секретные книги, которые никому не показывал. Читал он их долго, и когда в поселке гасили свет, зажигал свечку и читал при свете огарка. Это были обычные тоненькие, детские книжки для дошколят и младшего школьного возраста. Он читал, молча шевеля губами, улыбался, и не было человека счастливее его.
4
Поминки пришлись на два последних дня недели, в селе было тихо и печально, мрачновато как-то, но вот настал понедельник, все вышли на работу, и эксцесс на похоронах Кащеев почти забыл.
Он стоял у окна, смотрел, как малыши возятся в сугробе, валтузят друг друга, собаки тоже были в куче - играли с детьми, и понемногу хорошее настроение возвращалось к Кащееву.
Но тут на тропинке, ведущей к правлению, показалась барашковая шапка и такой же воротник, отпрянул от окна Кащеев, сел за стол, закурил: "Видать, ко мне…"
Гость постучался, вошел не спеша, разделся в кабинете, представился:
- Пивень Федот Федотыч. Из центра.
- Из какого? - спросил настороженно Кащеев.
- Из районного, - мягко ответил Пивень.
- А-а… значит, к нам по делам, - вздохнул Кащеев, встал, прошелся к окну, посмотрел на улицу, не зная, о чем разговаривать с высоким гостем.
- Командировку вам отметили? - вдруг догадался спросить Кащеев. Он надеялся, ставя печати, узнать, из какой же организации приехал к ним этот Пивень. Всех знал в райцентре Кащеев, ну, разумеется, в основном руководящих работников, а вот этого, Пивня, что-то не припоминал Иван Иванович, не припоминал, и смутное раздражение начинало закипать на дне его души.
- Отметили, - сказал Пивень, - в сельсовете, у Джексона. Да, кстати, могли бы в сельсовет избрать и кого-нибудь другого.
- Это почему же? - недоуменно спросил Кащеев.
- Ну как "почему"? Не поймешь, то ли имя, то ли прозвище, а он осуществляет здесь руководство. Нехорошо как-то…
"Ну и тип", - подумал Кащеев. Но сказал другое:
- Имя - это исторически получилось, это лежит в корнях. А власть мы ему доверили, мы его избрали, нам видней.
- Так уж и видней, - засомневался Пивень.
Кащеев начал закипать:
- Если мы с точки зрения фамилий да национальностей к работе подходить будем, это же черт знает что получится. Вот вы руководитель, а фамилия у вас подкачала - Пивень, петух с украинского. Нехорошо руководителю петухом быть, а вас назначили и даже к нам в командировку прислали!
- Ну, знаете ли! - поднялся Пивень.
- Чего знаю? - сразу успокоился Кащеев, и стало ему смешно. - По каким делам вы у нас? Откуда? У меня совсем мало осталось времени, через полчаса собираю правление…
Пивень сел.
- Я из инспекции. Близится охота на морзверя. Чтобы не было злоупотреблений…
- Понимаю, - сказал Кащеев, - наши уже ходят в море.
- Я должен проинструктировать, кого можно бить, а кого нельзя.
- Так охотники же знают.
- Все равно… И плавединицы надо проверить.
- Ну уж это дело регистра, а не рыбохотинспекции. Регистр был, он уже дал добро шхуне. И шхуна в море, промышляет морзверя.
- Так-с, - задумчиво постучал по столу Пивень. - Ну, ну. А наглядной агитации у вас я, между прочим, не вижу. Это не пустяк.
- Новых плакатов нам не присылали, - ответил Кащеев. - Вон как авиация работает, непогода все время. Сначала надо важные грузы и людей.
- По нашему ведомству я кое-что привез, - и Пивень расстегнул портфель. Он достал оттуда пачку листовок, отпечатанных в районной типографии. - Вот, - и он протянул одну Кащееву.
На листовке был изображен убегающий белый медведь и охотник, у которого вместо ружья в руках был транспарант с крупными буквами:
"Будь медведю друг, а не враг.
Не убивай его просто так!"
- А как?
- Никак!
- Сами сочинили? - спросил Кащеев.
- Сам, - скромно потупился Пивень.
"Д-да, - подумал Кащеев, - кажется, мне тут с ним скучно не будет…"
- А у меня есть и про китов, - и Пивень протянул еще одну листовку. На ней изображены были три кита, и все три перечеркнуты.
- Почему они зачеркнуты? - спросил Кащеев.
- Это киты, которых нельзя убивать. Голубой, горбатый и гренландский. Нельзя на них охотиться. Запрещено.
- А-а…
- Вот если забудете, кого нельзя убивать, запомните, три кита на букву "г" - горбач, гренландец и голубой. Три кита на букву "г"…
- Оставьте листовки, мы распространим. Проведем работу. Вникнем. А пока изучайте положение на местах. До свидания, у меня правление, - поднялся Кащеев.
Пивень тоже встал, пожал протянутую руку, но у двери задержался. Здесь была полка с изделиями из моржового клыка местных умельцев.
- Ваши? Местные?
Кащеев кивнул.
- Хорошие работы, - вертел в руках Пивень фигурку моржа. Поставил на место. Взял нож из кости, посмотрел, вернул. И тут его внимание привлек висящий в углу клинок.
- Ого! - подошел Пивень, но не рискнул брать в руки. На лезвии клинка у эфеса шла затейливая арабская вязь, и весь он отливал в ранних полярных сумерках вороненой сталью.
- В турпоездке приобрели, за границей?
- Ага, - кивнул Кащеев.
- Сразу видно… эх, - вздохнул Пивень, - умеют же там делать… дамасская сталь.
- Умеют, - вздохнул Кащеев, - дамасская сталь.
Он вспоминал, как стоял в пургу ночью в своей мастерской, колдовал над листом металла, а потом, когда клинок был готов, он выбивал на нем арабские буквы, глядя на фотографию, опубликованную в "Огоньке". Фоторепортаж был посвящен Турции, и, умей Пивень читать, он перевел бы надпись на клинке: "Шашлычная".
- Ну, так вы не забудьте, сказал Пивень, - три кита на букву "г". До свидания.
"Сам ты на букву "г", - устало подумал Иван Иванович, но вслух сказал:
- До свидания.
5
Конечно, никакого правления он и не думал собирать. Кащеев смотрел в окно и размышлял о том, что, несмотря на весну, светлый день все же короток. Вот и темнеет уже, и Иванов собирается домой. Надо бы посидеть за прощальным обедом, тем более что Алекс грозился такое смастерить, пальчики, мол, оближешь. Надо бы спешить, ни к чему в понедельник задерживаться на работе.
Кащеев оделся и вышел на улицу. Настроение у него было скверное, даже здороваться ни с кем не, хотелось.
Он свернул с главной улицы и по тропинке, петляющей вдоль берега моря, прошмыгнул к дому.
Гости его уже отобедали, Иванов собирал рюкзак - газеты, журналы, письма, пришедшие еще в прошлом месяце, - их не могли доставить, несколько бутылок спирта на станции уже кончался, кое-какие консервы, цветную материю - подарок для Анастасии и так кое-что по мелочи. Рюкзак полон как раз, все вмещалось, руки будут свободными, и идти на лыжах удобно.
- Уже собираешься? - спросил Кащеев. - Подождал бы до завтра…
- Нет… Был на почте - на завтра плохой прогноз. А сегодня я как раз успею, ночь звездная. Запуржит - поверну. Если утром не выйду на связь - значит, в пути, смотрите сами.
- Понятно, - кивнул Кащеев, - А то взял бы каюра, хотя бы до долины…
- А что, это идея! - поддержал Алекс.
- Хорошо. Чего ж я сам не догадался? - улыбнулся Иванов.
Кащеев вышел на крыльцо, крикнул прохожего, что-то сказал ему, вернулся в дом.
- Скоро подойдет нарта… Давай еще по чайку, - предложил он.
Друзья сели за стол.
Но тут зазвонил телефон. Кащеев подошел к аппарату. Услышав голос в трубке, он улыбнулся:
- Ну, здравствуй, здравствуй. Рад слышать. Здоров ли?
- …здоров, - пророкотала Трубка, - неделю как из отпуска. У тебя-то как?
- Да никак. Вот весна ранняя, льды уходят.
- У нас тоже. Совсем море чистое. Сам думаю на охоту выйти…
Алекс Мурман догадался, что это звонил председатель соседнего колхоза. Совпадали погодные условия и слухи на почте. Кащеев же знал, что сосед зря не позвонит. С соседом они вечно состязались во всем, чего не найти ни в каких обязательствах, и эта добродушная гонка - кто впереди - сопровождалась взаимными подковырками, розыгрышами, пари и обильным застольем при встрече: старики любили друг друга.
- Начальство не тревожит? - спросил Кащеев.
- Нет, - засмеялась Трубка, - я с начальством дружу…
- А у меня тут этот, как его, Пивень…
- Федот Федотыч? - Трубка замолчала.
- Ну да. Федот, да, по-моему, не тот…
- Так его к вам перебросили? - в голосе Трубки сквозило неприкрытое ехидство.
- А ты его лично знаешь?
- Он в области где-то работал… вот его и повысили, - Трубка захохотала, - в район.
- Ничего, рано веселишься, он и к тебе приедет.
- У нас непогода, да и далече мы… Ты уж с ним сам управляйся.
- Он в основном не в свои дела…
- Административный зуд… не встречал, что ли?
- Так явно - впервые…
- Терпи, и дай бумаг ему побольше… бумаги он любит.
- Найдем бумаги, - вздохнул Кащеев, - найдем. А звонишь-то чего? Не морочь голову!
- Приглашаю!
- Куда?
- В гости к себе приглашаю, - весело орала Трубка.
- Зачем?
- На праздник кита!
- Что?!
- Мы кита наконец взяли! С чем тебя и поздравляю! Обошли мы вас на целый корпус!
- Молодцы! - кисло улыбнулся Кащеев… - Поздравляю…
- Давай, приезжай! - рычала Трубка. - Я "рижский бальзам" привез.
- Не могу, некогда… давай уж как-нибудь в районе встретимся, на балансовой комиссии, все равно вызывать будут…
- Ну ладно, - сказала Трубка, - обнимаю.
- Пока.
Кащеев вернулся к столу, разлил всем:
- У них кита взяли. Значит, и у нас охота будет хорошая.
- За успех, - поддержал Алекс.
- Всего! - сказал Иванов.
- Всего!
- А где фирменное блюдо? - спросил у Алекса Кащеев. - Ты ж хвастался немыслимым обедом!
- Увы, - Алекс развел руками, - нет необходимых компонентов. Если есть воображение - дополняйте это мясо своей фантазией.
- А что ты хотел сделать?
- Ой, не расстраивайте… Что вы понимаете в изысканной еде?
- А все же?
- Я хотел приготовить "рагу из мяса диких зверей по-афгански".
- Если оленину считать за дичь, то чего же тебе не хватало? - спросил Кащеев.
- Совсем немного: сладкий перец, персики без косточек, чернослив, кислое молоко, имбирь, корица, ну, а все остальное - соль, перец и т. д. на складе у Карабаса есть.
- Вот всего, чего не хватает, ты и пришлешь с материка, чтобы не морочил вперед нам головы, - ворчал Кащеев, с удовольствием уплетая мясо по-чукотски, отменно приготовленное Алексом. - И в наказание, пока не улетишь, будешь готовить обеды, столовая на ремонте. Идет?
- Идет! - согласился Алекс и потопал на кухню за бульоном, поскольку по правилам этого обеда бульон следовал в последнюю очередь, но перед чаем.
- Они с Анастасией чего только не мастерили, - рассказывал Иванов, - но консервы, они и есть консервы. Лучше свежей нерпичьей печенки ничего не придумаешь…
- Это точно, - поддержал Кащеев. - Но скоро попробуем мантак - кожу кита.
- Для этого надо самую малость, - поддел Кащеева Алекс, - хотя бы плохонького кита…
Но Кащеев не обиделся.
- Можно и к соседям съездить, приглашали уже. А то командирую тебя, а? Успеешь нагуляться в отпуске!
- Не-ет! - замахал Алекс. - Я и тут еще успею насидеться. Глядишь, и своего кита попробуем. Вот тогда котлеты приготовлю - зови гостей!
- Смотри, я запомнил! - пригрозил Кащеев.
…На улице раздался лай собак, подошла упряжка.
Иванов погрузил рюкзак, лыжи. Каюр все это аккуратно привязал к нарте.
- Ну, аттау!
Иванов обнял Алекса, пожал руку Кащееву - и вот уже нарта петляет по берегу к первому распадку, хорошо идет - собаки свежие.
Кащеев оделся и ушел по своим делам, Алекс принялся прибирать со стола и вдруг явственно ощутил свое одиночество. Тихо и темно было в комнате, так же тихо за окном лежала улица, и сумеречно было на душе.
И думал он о том, что вот уже больше и не встретится с Ивановым, и с хорошим человеком Анастасией, и с Кащеевым скоро распростится. Теперь у Алекса "время, свободное от вахты". Часы, сутки и месяцы, свободные от вахты, полгода, свободные от вахты…
Ему захотелось сейчас побыть у разрушенной землянки, покурить, сидя на китовом позвонке, всмотреться в темную синеву пролива, как будто там можно что-то высмотреть, получить какой-то ответ.
В воскресенье, в последний день поминок, то ли во сне это было, или в краткий миг между бодрствованием и сном, или между пробуждением и бодрствованием, - но пришел к нему эскимосский пращур, тот самый, что сотни лет назад сидел на этом китовом позвонке, появилось лицо его явственно, усталое и мудрое, доброе лицо, и сказал будто бы Старый Старик:
- Посиди со мной рядом.
И скрылся он, пропало видение. Это событие посчитал Алекс Мурман результатом выпитого, а еще, думал он, это можно отнести за счет собственной разгоряченной фантазии, но ведь Старый Старик явился, Алекс помнил его лицо, даже морщины коричневые помнил, а это что-нибудь да значит, не может не значить…
У меня там осталось сердце - вот в чем дело, я буду скучать по тем местам, - так расшифровал Алекс психологическую загадку и успокоился.
…Совсем к вечеру к Алексу наведался каюр. Он сообщил, что довез Иванова до самой долины.
- Спасибо, - сказал Алекс.
Но каюр не уходил, смущенно переминался на пороге.
Тогда Алекс налил ему, каюр улыбнулся и выпил. И потом уже рассказал, что погода там хорошая, не дует, снег хороший, спокойно в долине, волноваться не надо, начальник быстро идет на лыжах, на полярной станции будет скоро.
Проводив каюра, Алекс Мурман сел писать письмо домой. Он понимал всю бессмысленность этой затеи - ведь письмо раньше него не улетит, но его утешала мысль, что если он и не попадет на ближайшие рейсы, то сможет хота бы передать письмо тем, кто улетит раньше, а там уж пусть письмо бросят в любой почтовый ящик.
Обычно он письма писал очень редко, отделываясь радиограммами. Дома к этому уже привыкли. И сейчас, сидя за длинным посланием, представлял себе, как обрадуются старики, узнав, что вот-вот их сын заявится домой самолично. Старики представляют его в унтах, малахае и шубе, совсем как на фотографии, присланной три года назад, а он появится просто и без шума, на такси, в сером плаще и шляпе.
В предвкушении всего этого Алекс закрыл глаза и откинулся на подушки тахты.
"…Пять лет я все время вижу вокруг себя снег, заканчивалось его письмо, - и я уже забыл, что после зимы бывает лето…"