- Как же, на обыкновенную. В столовой мы с Алкой убиваемся, на эвакопункте.
- Это же не работа, а удовольствие! Дегустируете?
- Ага, дегустируем! Так надегустируешься, шоркая кастрюли, что спина болит.
- За приятную встречу! - прервал Иван Васильевич.
Виктор тем временем открыл новую банку консервов.
Клава и Алка ели аппетитно, много, не отказывались и от спирта.
- У нас, пилотов, есть правило, - сказал Иван Васильевич, - вспоминать за чаркой всех тех, кто сейчас в воздухе. - В комнате стало тихо. - За них! Благополучного им приземления. - Он выпил и плотно прикрыл глаза. Все молчали до тех пор, пока Иван Васильевич вновь не оживился и не заговорил: - А сегодня у всех нас - законный отдых. Давайте еще по одной и попоем всласть.
Вскоре комнату заполнил приятный баритон Ивана Васильевича:
- На позицию девушка провожала бойца… - начал выводить он знакомую мелодию, и его сразу поддержал низкий грудной голос Клавы, а следом - и серебристый, чуть резковатый - Алки, Виктор положил на край стола руки с длинными, красивыми пальцами и, не заглушая песни, отбивал такт.
- Чего молчит хозяин? - с улыбкой спросил Иван Васильевич и по-доброму подмигнул Алексею. - Эх, сейчас бы патефончик какой ни на есть задрипанный да потанцевать!..
- А у нас есть, - сказала Алка. - Можем пойти к нам.
Иван Васильевич даже привскочил.
- Чего же вы молчали? В поход! Клавушка, не против?
- Всегда пожалуйста! Только угощать у нас нечем.
- Это полвопроса. Витюшка, забирай энзе. Алексей Андреевич, припрячь баночку для мамаши и - ходу!
В тот момент, когда все столпились в прихожей, надевая пальто и шинели, неожиданно появилась Ольга Александровна. Вид у нее был озадаченный, еще больше растерялись гости, особенно Клава. Она и разрядила неловкую паузу:
- Здравствуйте, Ольга Александровна! Вы уж извините, заскочили к вам нежданно-негаданно. Интересно было поговорить: люди-то из фронтовой полосы прилетели. - И только теперь, за весь вечер, вспомнила о своем злосчастном муже, пьянице и дебошире Яшке. - Где-то там мой Яшенька? Как ушел, так и сгинул, ни одной весточки не прислал. А Володенька-то вам пишет?
Ольга Александровна, на лице которой не проступило и тени приветливости, ответила, что и от Володи тоже ничего нет.
Надо было уходить, и Иван Васильевич, заметив, что Алексей не собирается одеваться, спросил с удивлением:
- Что же ты, Алексей Андреевич? Отказываешься провожать?
- Поздно уже, - объяснил Алексей. - Бюллетень мой кончился, завтра на работу списываться.
- Ну, как знаешь. Спасибо, дружище, за прием, - Иван Васильевич протянул руку. - Спасибо и вам, Ольга Александровна, - прощаясь, сказал он. - Очень были рады познакомиться. Премного благодарны! Приведет случай, еще прилетим, тогда и увидимся.
Ольга Александровна просила непременно заходить: ей и Алексею всегда приятны хорошие люди.
Гости ушли, и в доме сразу стало тихо. Алексей снова открыл форточку и во второй раз принялся наводить порядок на столе. Ольга Александровна, взяв вязание, направилась к дверям.
- Ты уходишь? - спросил Алексей.
- Мы ведь решили, что я ночую у Марии Митрофановны. Нам же не разместиться.
- По-моему, они не придут.
- Куда же они денутся?
- Кто их знает. Они ведь попрощались.
- В таком случае пойду предупрежу Марию Митрофановну.
Уже лежа на диване и дивясь тому, как долго он не может уснуть, Алексей перебирал в памяти неожиданные события прошедшего дня. Вспомнил приход Насти и впервые подумал о ее заботливости и доброте. Наверное, надо научиться ценить благожелательность и самому внимательнее относиться к людям. Нехорошо получилось с Настей и тогда, когда он был у нее дома, и теперь. Алексей не знал, как исправить это положение. Вообще все сегодня складывалось как-то неловко. Вот и эта встреча с Толиком Зубовым… Воспоминание о ней объяснило нехороший осадок на душе, который держался весь день.
А то, что махорку не поменял на базаре, - разве это важно? Все равно ведь не напасешься этих пачек на все дни войны. Не поел вдоволь хлеба, зато отведал консервированной колбасы и даже шоколада. И тут мысли переходят к главному событию дня - появлению в доме летного экипажа, прибывшего с далекого Севера, где служит друг детства Коля Спирин - одногодок брата. И снова получилось неладно. Иван Васильевич, такой веселый, открытый и, наверное, честный человек, вдруг увязался за Клавой и Алкой. Но ведь не каждый раз так приходится: день за днем - в воздухе; и под огнем зенитных батарей летают, и в любой момент истребитель может из-за облачка вынырнуть… Однако всем, кто живет во дворе, хорошо известно, что из себя представляют Клава и Алка. Им - война не война: патефон каждый вечер крутится, фокстроты, танго, смех заливистый слышны из окна их полуподвальной квартиры. А может, и нет в этом большой беды: не каждый веселит заезжего человека, особенно если он с фронта… Клава еще совсем молоденькой помнится Алексею. Когда он бегал то двору в коротких штанишках, Клава была стройной. Коса, пышная и золотистая, лежала на ее спине. И за эту косу нередко таскал ее подвыпивший Яшка-шофер - отец Алки. Сама же Алка выходила во двор замазюканная; она часто голосила пронзительно, когда ее били ребята за вредность, и размазывала грязь вместе со слезами по толстым щекам. Теперь Алка - барышня, рано познавшая жизнь взрослых, потому что Клава сразу после отъезда мужа в армию дала, как она выразилась, себе волю. Мужчины постоянно стали бывать у нее, и еще неизвестно кто - мать или дочь - больше привлекали в дом любителей повеселиться. Обе они не уступали в удали, неважно, в чем она проявлялась - в песнях ли, в пляске ли топотухе, или в острой словесной перепалке. Но вот что важно: они успевали не только от души погулять, но и работать с утра до позднего вечера. И в госпиталь бегали, безвозмездно помогая там санитаркам в черной работе, а когда требовалось, и кровь сдавали для переливания раненым бойцам…
Старые, еще дедовские, часы пробили половину двенадцатого. Алексей решил, что Иван Васильевич и Виктор уже не вернутся, и пожалел о столь быстро промелькнувшей встрече. Он даже не то что записочки не черкнул Коле, но и на словах не передал ему привета и благодарности. Увидеть же Ивана Васильевича завтра вряд ли удастся. Завтра вновь надо спешить на завод, к своему станку.
Глава девятая
В цехе снова простой. Отключили силовую энергию, и всех рабочих рассовали кого куда. Алексей в этот день очутился в цехе нормалей. Он и представления не имел о таком цехе и слово это "нормаль" услышал впервые от Круглова.
- Пойдешь в цех нормалей на завод-два, винтики-шпунтики перебирать. Смотри не застынь там: работка как раз для твоей прабабушки.
Так и не поняв, что имел в виду мастер, Алексей миновал с десяток корпусов, а затем и ворота для грузовых машин. Здесь начиналась территория родственного, недавно эвакуированного завода. Алексей вошел в цех, который сразу поразил своими размерами: не одно футбольное поле могло бы разместиться здесь. По всему было видно, что цех построили совсем недавно, - еще сыростью пахло от стен и железобетонных опор, следы известки белели на квадратных плитах пола, и мало встречалось людей. В соседнем корпусе стучали пневматические молотки напористо, без передышки. Через арку, которая вела в другой, еще более просторный цех, видны были матово-серебристые фюзеляжи бомбардировщиков. Возле них, вверху, внизу и на крыльях, копошились слесари-сборщики. И эти самолеты, и работу вокруг них Алексей тоже увидел впервые. Автоматные очереди пневмомолотков звучали все громче, перехлестывая друг друга. Уже не различая никаких других звуков, кроме оглушительного треска, Алексей наконец увидел, чем заняты здесь люди. Тысячами заклепок намертво сшивали они корпуса машин. Самолетов было много, и Алексей почувствовал радость, наполнившую его грудь. Так вот для каких могучих птиц делаются моторы!..
Замедлив шаги, Алексей во все глаза смотрел на слесарей-сборщиков, на их красивую и, как показалось ему, чудодейственную работу. Она представлялась непостижимой, а главное, самой нужной. Вот так бы и ему - забраться на могучее серебристое крыло с молотком!..
"Все равно что в бою", - подумалось Алексею, но он почувствовал укор: разве можно сравнивать? Бой есть бой. Только там, на фронте, человек имеет право сказать самому себе: в эти трудные дни он сделал все, что мог.
После всего увиденного обстановка в цехе нормалей показалась нудной и никчемно тихой. Какая-то черноволосая девушка, очень похожая на цыганку, сидела возле новеньких, плотно сколоченных ящиков и, словно четки, перебирала еле различимые предметы. К ней и подвел Алексея старший мастер этого цеха Степан Евстигнеевич Тихомиров. На крупном, широком лице его лежала печать невозмутимого покоя, скорее, безразличия. Голос звучал мягко, как-то не по-мужски, слышался правильный московский выговор.
- Вот, Алексей Андреевич, - сказал он, показывая вялым движением руки на стеллаж, - здесь вы и будете работать. Людей у нас не хватает, и очень хорошо, что вас к нам прислали. - Тихомиров покашлял в кулак, приподнял белесые густые брови и продолжил: - Время сейчас трудное, голодное, но надо как-то держаться. Не мы одни. Надо в меру сил помогать тем, кто воюет. Иногда кажется, что мы все же выдюжим… А как полагаете вы?
Вопрос был неожиданным. У Алексея ни разу не возникало сомнения в том, что победа придет, придет неизбежно, рано или поздно. Иначе вся жизнь, какой бы тяжелой она ни была, теряла смысл.
- А как же? - ответил он. - Конечно, выдюжим.
- Ой, хорошо бы, - тяжело вздохнув, подхватил Тихомиров. - Очень всем нам трудно. Но ничего! Давайте приступим к делу. Здесь, - он повернулся к длинному ряду стеллажей, - помещаются различного вида нормали. Вы слыхали, конечно, о нормалях? Собственно, выразился я не совсем точно. Нормаль - это технический документ, в котором отражены все данные определенного вида изделий. Вот они, изделия, видите? - И Тихомиров зачерпнул широкой ладонью горсть крохотных шурупов матовой белизны. - В нашей авиационной отрасли, как и повсюду в промышленности, установлены единые нормы по типам, маркам, размерам, а также по качеству изделий. Иначе невозможно, понимаете? Во всех этих ячейках - определенный вид шпунтов, заклепок, шпонок, гаек, и наша задача: во всем этом разнообразном хозяйстве соблюдать образцовый порядок. Галина вас познакомит с классификацией, и вы быстро освоитесь. Галя, - обратился он к черноволосой девушке, - покажите Алексею Андреевичу, как разбирать нормали.
Тихомиров, рослый и грузный, медленно пошел вдоль стеллажей, оставив Алексея с Галиной. В черных подшитых валенках, в плюшевой потертой на рукавах и спине куртке, перепоясанной широким ремнем, конец которого неряшливо свисал сбоку, он имел богатырский вид. Но странное чувство вызывал этот могучий человек. Он казался одновременно слабым, надломленным и беспомощным. Об этом свидетельствовали вялая походка, медлительные движения рук, тихий, как будто жалующийся голос.
Другое дело Галина. Глаза ее сияли, щеки румянились, и позвала она Алексея низким, ласкающим голосом:
- Алеша, идите поближе сюда.
Алексей повернулся и увидел большие карие глаза, точеный, с небольшой горбинкой нос, яркие полные губы. Волосы Галины, густые и отливающие синеватым блеском, были расчесаны на обе стороны, образуя посредине удивительно ровную белую полоску. Платок с разошедшейся в нескольких местах вязкой сбился на затылок, к тугому узлу прически. Смуглые щеки Галины тронуты багрянцем, словно на крепком морозе, над верхней чуть вздернутой губой чернеет нежный пушок. Она показалась Алексею необыкновенно красивой. Яркие краски ее лица не вязались с войной, которая стушевала вокруг все контрасты.
- Присаживайтесь, Алеша. Будем разбирать нормали. - Алексей сел на перевернутый ящик, стыдясь своих рваных ватных брюк, лоснящейся телогрейки, ботинок свиной кожи, изъеденных машинным маслом и металлической пылью. - Вы, конечно, местный, уралец? - Алексей подтвердил. - А мы добирались из-под самого Харькова. Страшно подумать, что пришлось всем нам пережить.
- Бомбили? - спросил Алексей, осваиваясь понемногу и прикрывая руками прохудившиеся на коленках ватные штаны.
- Много раз. Лучше не вспоминать об этом. А ведь знаете, Алеша, сейчас я не на своем заводе. Правда, нормали - это моя специальность. С ними я всю жизнь. Боже, что я говорю - всю жизнь! Мне ведь всего двадцать четыре. А вам, наверное, двадцать?
Алексею почему-то не захотелось говорить, что ему всего лишь восемнадцать, и он уклонился от прямого ответа.
- Нет, пока еще - до двадцати.
- Совсем юноша. А кем вы работаете?
- На расточном.
- На немецком?
- Нет, помощнее - на "боринге".
- Наверное, американский?
- Американский, расточный, универсальный, - с готовностью уточнил Алексей. - Это целая огромная машина. Всего-то их два на заводе, и оба в нашем цехе. На нем можно и растачивать, и фрезеровать, и сверлить, и протягивать… В общем - все.
Появившаяся на лице Галины улыбка смутила Алексея.
- Нет, в самом деле!
- А я и не сомневаюсь. Просто приятно, с какой гордостью вы говорите о своем станке. Я ведь тоже люблю свою работу. Вот вам эти малютки, - она пересыпала крохотные болты из руки в руку, - кажутся, наверное, какой-то ерундой, чем-то несерьезным. А мне они дороги. И не потому, что я с ними вожусь вот уже лет пять. Мне хорошо известно их назначение. Вот без этого неприметного винтика-шпунтика остановится и ваш прекрасный станок. Не так ли?
- Без одного, может быть, и не остановится.
- Сразу не остановится, зато потом… И не спорьте. Вы думаете, я зря техникум кончала? Кстати, а вы собираетесь учиться?
- Какая сейчас учеба?
- Что вы закончили?
- Десятилетку. Готовился поступать в институт, а тут - война. Пошел в военкомат, как и все ребята, - не взяли. Осталось идти на завод.
- И нравится?
- Разве в этом дело?
- Ну да, конечно. Теперь об этом не думают. Что уж тут может нравиться? Тяжело всем, и ничего не поделаешь. А вот до войны, я вам скажу, на заводе мне нравилось. Какой у нас был коллектив! Какие культурные ребята работали! Дружные, веселые. Никогда не забудется это время.
Галина быстро отбирала одинаковые по размеру болты, бросала их в соседний ящик, и все это время Алексей нет-нет да и смотрел на красивое лицо Галины. Ну разве могла Настя сравниться с Галиной, такая неприметная, с бледным, отливающим синевой лицом, на котором, словно пуговка, прилепился курносый нос? И сразу стало стыдно за неожиданно пришедшую мысль. Алексей даже смотреть на Галину перестал.
- Вы хоть у себя дома, - продолжала Галина, - все легче. А мы вот живем, как гости. Нас поселили в бывшем клубе. В одной комнатушке - четверо. А всего там больше сорока семей. Готовим прямо на снегу - таганков да печей понаделали. Хоть бомбы не падают. Это самое главное. Боже, что пришлось испытать! У Юрия Юрьевича жена, тетя Феня, заживо сгорела в теплушке. Это в ту же бомбежку, когда погиб он сам. Мы прибежали после отбоя…
Галина вскинула руки и прижала их к глазам. По ее щеке окатилась круглая прозрачная слеза. И вдруг, словно очнулась, положила руку на плечо Алексея, затормошила его:
- Довольно, довольно! В этом ящике достаточно. Пересыпьте нормали в двенадцатый блок. Из моего - тоже, пожалуйста. За разговорами мы незаметно сделали столько, сколько полагается чуть ли не за смену. Давайте перекусим. У вас есть что-нибудь с собой? Столовая здесь еще не работает.
Она достала со дна пустого ящика желтую пергаментную бумагу и стала вытирать руки.
- Руки помыть тоже негде. Вот возьмите бумагу.
Алексей по примеру Галины вытер руки и достал из кармана телогрейки завернутый в газету хлеб.
- А вот соль забыл.
- Есть у нас и соль, и даже сахар. Будем пить кипяток. Степан Евстигнеевич об этом всегда заботится. Удивительно внимательный человек. А как инженеру ему вообще нет цены. Вы знаете, он из очень интеллигентной семьи. Его отец был чуть ли не академиком. И опять же любопытно - выбился он из бывших крепостных.
Галина не успела договорить: появился Тихомиров. В руке его был артельный эмалированный чайник.
- Всех девушек обошел, всем налил кипяточку, а это нам. - Он поставил чайник прямо на цементный пол и зябко потер руки.
- Ну-с, пришло время и пообедать. К сожалению, у меня сегодня ничего нет, кроме вот этого. - Он развернул серую тряпицу и достал из нее небольшой кусок сахару. - Вы знаете, - как бы извиняясь, пояснил Тихомиров, - у меня неприятность. Заболела младшая дочурка Верочка. Ну, я ей и оставил свою дневную норму. Без этого она не поднимется. Ох-хо-хо…
- Ничего, ничего, Степан Евстигнеевич, у меня кое-что есть.
Не вставая с ящика, Галина подвинула к себе хозяйственную сумку и начала вынимать из нее небольшие свертки.
- Вот здесь - лепешки. Нам удалось выменять немного муки. А это - селедка и… песок. - Галина развернула свертки, разложила свои запасы на ящике, в центр поставила стеклянную баночку с сахарным песком. - Всем хватит по ложке, а то и по две. Угощайтесь. Хорошо, что все-таки нам, эвакуированным, нет-нет да и подбросят чего-нибудь.
Стараясь не смотреть на еду, Алексей внимательно слушал, как говорила Галина; ее низкий грудной голос казался ему необыкновенным.
Тихомиров ел без стеснения, но постоянно оговаривался: "Разрешите, Галинка, я попробую кусочек лепешки?" И медленно раздирал лепешку пополам. Или: "Забыл, когда ел селедку. Разрешите самую малость бутербродика?.."
- Почему кусочек, почему малость? Ешьте на здоровье, Степан Евстигнеевич, хватит нам! А вы что же, Алексей Андреевич?
- Я уже. Спасибо!
- Никаких "спасибо". Стесняться не надо. Вот, держите! - И Галина протянула Алексею бутерброд. - Держите, говорю, и ешьте. И песок сыпьте. Иначе мы с вами не дружим.
Заметив, что Алексей отводит свою кружку в сторону, она встала, притянула его руку вместе с кружкой и щедро положила сахар, размешала его ложкой.
Когда все было съедено, Тихомиров довольно облизал губы и горячо поблагодарил Галину. Он ослабил немного ремень и полез в карман куртки за табаком. Алексей отметил, что в этом отношении Тихомиров оказался настоящим богачом.
Круглая металлическая банка из-под леденцов доверху была наполнена не какой-нибудь саморезкой, а настоящим фабричным табаком.
- Угощайтесь, Алексей Андреевич. Слава богу, с табаком у нас дело обстоит благополучно. Мне выдают на цех полторы пачки в неделю, а мужчин, на мое счастье, у нас раз-два - и нету. Ох-хо-хо, - вновь вздохнул Тихомиров, - как прекрасно, что можно позволить себе покурить! - Он выпустил голубую ароматную струю и прикрыл глаза. - Ну, как, Алексей Андреевич, не устали у нас? Тяжело, я понимаю, - не дав ответить, продолжил Степан Евстигнеевич. - Изо дня в день двенадцать часов. Полуголодным, без сна и без воздуха. Устали! - утвердительно закончил он. - Я понимаю.
- С чего уставать-то? - удивился Алексей.
- О! Эта приставка "то". Уралец, коренной. Вы хотите сказать, что на станке еще утомительнее?
- Ну, у нас все-таки работа. Поворочаешь деталей за смену - ни рук, ни ног не чувствуешь. А здесь… можно сказать, отдых.