Прокопий подживляет костер и смотрит вслед Шаврову. Ладный мужик, и походка твердая. Будто и не отмерил версты по этим болотам. Такого человека отвергла Женя. Вот ведь как, живет, колотится человек, а чем жив, и сам не знает. И Женя одна, и Шавров один. Пронька закурил. Живут люди, работают, спят, опять работают. И за этим всем нет, собственно, и времени отдохнуть, подумать. Да и как-то чужая жизнь и не трогает. Живет каждый сам по себе, ну и пусть живет, вроде так и надо. Вот Мишка Логинов - парень как парень. Понравился. Работяга. Интересно, мог бы у них роман получиться с Женей? Конечно, мог. Не тот человек, кольнуло Ушакова. Под себя гребет. Халтура заедает. Был человек. Валька его хоть и въедливая баба, но молодец, если присмотреться. Кто знает, как у них сложится жизнь. Это тебе не у Кольки Пензева с Тонькой - там все ясно, живут на виду. А ведь как-то Логинов упрекнул Пензева - "жить не умеешь", когда тот попросил на дорогу Тоньке - она собралась на материк, рожать. Выговорил и принес деньги, а Пензев не взял. Правильно сделал. Довелись до меня, я бы тоже так поступил - не взял. За копейку Логинов в церкви пукнет… Что уж про Шаврова никак не скажешь, а вот в любви человеку не повезло, свернул Ушаков на прежнюю дорожку. Сколько ни думаю об этом, и никак не могу сообразить - не на пустом же месте он сделал ей предложение. Может, Женя не может забыть своего Сашку? Но ведь сама виновата; отпустила мужика. Можно сказать - настояла, все об этом знают. Но опять, как и ее винить? Что же терзать мужика, если человек дитё хочет. Может, больше жизни он этого хочет, тоже надо понять, как тут быть? Не каждая женщина на такое способна. Что-то в этой Жене сидит такое, что и словами не передать, - сидит, и все.
Прокопий разгреб золу, достал картофелину, покатал ее в руках, подул, постучал, попробовал ногтем - пожалуй, готова. А вон и Шавров траву мнет. Дашка к нему, как к магниту, тянется. Вот ты, упрекнул себя Пронька, к Дарье ревную… Ну, Ушаков… Шавров подошел и поставил на "стол" полную до краев эмалированную кружку пунцовой прошлогодней брусники.
- Витамины, Прокопий. Сколько пособирал, а спина зашлась.
- Сейчас мы ее смажем. - Пронька выставил початую бутылку.
- Это что же, отходная?.. На юг?
- Погляжу, я же говорил, куда мне торопиться. Что я там на юге не видел? Птицы вон и те сюда летят. Говорят, на этом юге на пляже людей, как селедок.
- Разве плохо? - засмеялся Шавров. - Поймаешь рыбинку золотую.
- Тоже, скажешь, золотую. На золотую и крючок и наживку надо - ого-го…
Пронька разлил в кружки водку.
- А чем ты не мужик? Еще какая вцепится. Ну, давай, Прокопий, за твои успехи, - поднял кружку Шавров. Пронька подал ему картофелину.
- Пусть будет легкой твоя дорога.
Выпили и сразу навалились на картошку.
- Зачем облупляешь самый смак? Ты вот так, - Пронька обстучал картофелину прутиком, сбил пригаринки и, ткнув в соль, захрустел корочкой.
Попробовал так и Шавров.
- Верно, Прокопий, вкуснее.
- Я всегда так, когда мало картох. Вот что с нее взять? - Пронька покатал в руках клубень с грецкий орех. - Ошкури - ничего не останется.
Пронька выколупывал из золы печеную картошку, подкладывал Шаврову. Какой-то не такой сейчас Шавров, а какой - так сразу и не скажешь.
- Женя навяливала кашу. Когда еще, говорит, добудешь рыбину, - не взял.
Прокопий не донес рожень до рта.
- Вот мы с тобой, Григорий Григорьевич, хоть в кои веки, да выбрались на лоно. А Женя то на кране, то кастрюлями гремит, а ей, поди, охота посидеть на речке. Красотища-то какая, умирать не надо, - Прокопий развел руками. - Сколько тут всякой живности поналетело, клокочет, стрекочет.
Шавров не ответил, взялся за папиросы.
"Не по нутру, видать, мои слова". - Прокопий подбросил в костер веток.
Шавров полулежа, опершись на локоть, смотрел на речку. Сыплю соли на рану, упрекнул себя Ушаков. И чтобы сгладить неловкое молчание, как можно веселее сказал:
- Сама виновата, предлагали. Правда ведь, Григорий Григорьевич?
И выждал. Но и на это Шавров промолчал.
Тоже, булькнул ни к селу ни к городу, терзался Ушаков. Но и Шавров тип, себе на уме, откровенничать не станет, не разговорится. Только так Прокопий подумал, Григорий Григорьевич со вздохом сказал:
- Не срослось у нас с Женей, не завязался узелок. Дело прошлое, а жаль - хорошая женщина.
Ушаков даже дыхание задержал в ожидании, что еще скажет Шавров.
- Ты ведь, Прокопий, тоже к Жене неравнодушен, - и этими словами Шавров словно кипятку плеснул Прокопию за воротник. Уши Прокопия вспыхнули, зарделись, будто его в чем-то нехорошем уличили.
- Нужна она мне, - с притворной веселостью сказал Ушаков. - Баб не стало. Вон их… Знаешь, сколько у меня было на материке, пруд пруди…
- Ладно врать, - не меняя позы отмахнулся Шавров. - Сговаривать мы не умеем, Прокопий. Если откровенность за откровенность - подходу нет.
- Не умеем, - согласился Ушаков. - У другого язык как ботало, треплет, треплет, как дятел долбит, смотришь, и достал червяка…
- Может, это и неплохо, - поддакнул Шавров.
- И хорошего не вижу, - оживился Пронька. - Назойливость всегда только с одной стороны оглажена. Бывает и охмурит, подберет ключик - поживут сколько, а все равно не всласть, разбегутся. Насильно ведь мил не будешь.
- Это верно, Прокопий, - не будешь!
- Опять, уж так все милованные и живут, - возразил себе Прокопий. - Сколько я знаю: сойдутся холодно, поживут, обвыкнут, приспособятся, да из дудки еще в цветок пойдут.
- Привычка тоже много значит, - повертываясь лицом к Прокопию, подтвердил Шавров. - На привычке большинство семей держится. Любят-то любовью, как в романах, единицы…
- Кто ее знает, эту любовь. - Прокопий разлил по кружкам чай и снова уселся по-турецки на брезент. - Поглядишь, водой не разлить, а потом - хвост трубой, и только видел ее. Сложная ситуация - эта жизнь, - заключает Прокопий. - Как там, не дано предугадать… У мужика - так у того, что на языке, то и на уме, а про женщину - попробуй отгадай: глаза одно, душа - другое…
- И так бывает, Прокопий. Такая механика, - соглашается Шавров, но Прокопий-то видит, что Шавров о другом думает, о своем.
- Я и не говорю, что у всех одинаково получается, - подальше уводит разговор Ушаков. - Вот мы с Надькой, - перешел на себя Ушаков. - Сколько я ее ни обхаживал, теперь вспомнить, дунуть ветру не давал. Ударила хвостом - и нету… Ты, Григорий Григорьевич, на земле не лежи, перебирайся вот сюда, на брезент, - похлопал Прокопий по палатке. - Теперь земля обманчива, натянет сыростью. Это только трава из земли соки набирает.
- Да-а, - выдохнул Шавров, повозился, но с места не сдвинулся. - С женщинами, Прокопий, надо по вкусу солить, недосолил - гиблое дело. Я ведь Лиду свою, первую жену, этим избаловал. Думаю, раз душа просит - на!
Прокопий хоть и не понял, чья душа просит, но перебивать не стал, не переспросил.
- Бывало, и глаза закрывал на недозволенное, - признавался Григорий Григорьевич.
- Ну да, рассказывай. Знаю я, как у вас, у цыган, - присвистнул Прокопий, - с ходу схлопочет, бич-то всегда при цыгане.
Шавров беззвучно засмеялся. Прокопий увидел, как он затрясся.
- При ком бич-то? - переспросил Шавров.
- Как при ком? У главного цыгана, у бати, - весь табор пасет. - Прокопий сорвался с места, выхватил из огня чайник и резанул рукой, как врежет цыган…
- А ты видел? - опять засмеялся Шавров.
- Твой батя цыганский барон? - уклонился от ответа Прокопий. - Скажи, Григорий Григорьевич, да?
Из кустов отфыркнулась Дашка.
- Расти большая, - вглядываясь в глухой и влажный туман, - ответствовал на Дашкин чих Ушаков.
- Так барон?
- Кузнец, первый председатель конартели. Мне бы по наследству быть коннозаводчиком.
- Хорошо бы, - сразу согласился Прокопий, - взял бы меня в конюхи?
- Смотри, как потягивает от речки, - поежился Шавров. - Однако стреножу я кобылу, не ушла бы, в таком тумане и проглядеть недолго.
- Никуда не денется, - заспорил Прокопий. - Со спутанными ногами какая жизнь.
- Береженого бог бережет.
- Неопровержимо. Ладно, действуй, а я покидаю на мушку. - Прокопий склонился над рюкзаком. - Тебе, Григорий Григорьевич, наладить удочку? Японская леска, ноль пятнадцать сотых, а кита удержит. На, смотри, - Прокопий протянул Шаврову зеленую катушку.
- Я рыбак в основном с ложкой.
- Ну, смотри, тогда рыбу чистить будешь.
Прокопий сбросил с катушки несколько колечек, размотал, откусил леску и пошел к реке.
Сквозь туман видно было, как остывал горизонт и на бледном небе кучками проступали неяркие звезды.
- Ах ты, маленько промешкал с разговорами, - посетовал Прокопий. - Но ничего, ночь наша…
Хотя в прямом смысле ночи и не предвиделось. По существу она была уже на исходе. Запад еще окончательно не остыл, а восток уже вовсю дымился, алел. Из черных ерников бельмами таращатся озера. Речка в берегу вымыла ступени, и по ним Прокопий сошел к воде. От воды пахло свежим огурцом. Сглотнув слюну, он стал насаживать на крючок наживку. Вместо грузила надрезал дробину, завел в прорезь леску и сдавил зубами. Забросил удочку и замер, держа ее в вытянутой руке. Сердце зашлось в ожидании чего-то сокровенного, радостного. Долго стоял Прокопий не шелохнувшись. Послушал, как тарахтит в тальнике птаха. С берега пахнуло ветерком, и до Прокопия долетел голос Шаврова. Григорий Григорьевич разговаривал с Дашкой. Прокопий прислушался, но слов не разобрал. Стоять он устал, из кустов к реке подтащил валежину, устроился поудобнее на ней. За речкой мерцали кочки болотины, тонкий серпик луны косил старую осоку, а восток все наливался алым.
Звонко плеснулось. Прокопий вздрогнул, ленок ударил? Нет, ком земли в воду упал. Прокопий закрыл глаза, а когда открыл - рассвет уже вовсю сочился сквозь кусты. И литые солнечные блики радовали речку.
Ушаков воткнул в илистый берег удочку и поднялся на яр. Костер почти угас, дымили отдельные головешки. Шавров, уронив голову на колени, спал. Тут же неподалеку дремала Дашка. Прокопий потянулся до хруста в пояснице. А блики на воде смеялись, кричали, резали русло реки. Лопнула почка на березке, и Пронька почувствовал, как потек с ветерком синий настой кустарников и трав.
Прокопий подбросил в костер, приставил чайник и поднес Дашке подсоленный ломоть хлеба, распутал ей ноги.
- Давай, Дарья, побегаем.
От топота вскочил Шавров.
- Напугал ты меня, Прокопий, - улыбнулся Шавров, когда Пронька с Дарьей подбежали к костру. - Надо Дарью к седлу приучать. Чего ей в поводу ходить? Сел и поехал…
- Тоже, скажешь, Григорий Григорьевич. Что это тебе, ишак? Спину ей сломать?
- Весу-то в тебе, а кобыла в самом соку, в пору под седло.
- Я никогда не садился на коняг, - признался Прокопий. - Боязно. Вот ты - цыган и то… - Прокопий хотел сказать - дрейфишь, но не успел он и рта раскрыть, как Шавров уже сидел на Дашке.
Поначалу кобыла опешила, только ошалело водила глазами. У Прокопия кровь в жилах похолодела. А Дашка очухалась и - на дыбы, а потом как сыграет "козла". Шавров еле удержался. Обхватил Дашку ногами, прилип к гриве, а та ну кренделя по лугу выписывать, только земля из-под копыт. Прокопий перепугался, когда Дарья выскочила на берег. Было такое ощущение, что вот-вот они в речку свалятся. Но Шавров постепенно справился, осадил Дашку. Та побрыкалась, побрыкалась и ровнее пошла. А Прокопий обессиленно опустился на траву. Будто он, а не Шавров объезжал кобылу.
Шавров уже шагом сделал круг, подъехал к Прокопию, легко спрыгнул и отдал Ушакову повод.
- Да не бойся ты ее, Прокопий. Она должна силу твою чувствовать.
От Дашки шел пар, словно кузнечные меха раздувались ее бока. Прокопий с опаской и нежностью оглаживал Дашке морду и все уговаривал:
- Сердешная ты моя, выкупаю сегодня тебя, ободняет, и примем душ…
- Ну, ладно, - сказал Шавров, подсаживаясь к костру. - Выпью кружку чая да побегу. Что Жене передать? Рыбу посылать будешь или только привет?
Прокопий засмеялся.
- Брусники пособираю, пока чай пьешь. Я сейчас, - Прокопий захлестнул повод на куст, схватил котелок и побежал на бугры.
Шавров разбавил крепкий пахучий чай сгущенкой, а сам подумал: если бы не месячная планерка, не пошел бы.
- Ишь, как речка, словно гладит, - течет. А земля-то, - потянул воздух Шавров, - лошадью пахнет. И нет на свете ничего ароматнее. Нет и быть не может. Правильно я говорю, Дашка? - скосил Шавров на кобылу цыганские глаза. - Ведь только кажется, что воскресная планерка подмога делу. Не подмога, нет, Дарья. Я про это и Женьке Бакенщикову говорил, но его тоже можно понять. Смотри, Дашка, как прет зелень. - Шавров стал собирать в дорогу мешок. Подошел и Ушаков.
- Не мог почище-то набрать, сколько сору нахватал, - принимая из рук Прокопия котелок с ягодами, недовольно сказал Шавров.
- Торопился, время-то сколько. "А тебе чесать да чесать. Может, на кобыле?" - подумал Пронька.
Шавров как будто услышал его.
- Жаль, седла нет, - сказал он. - Ну, я пошел. Ты тут, Прокопий, объезжай Дарью, живите дружно.
- У меня что, своих ног нету? - возразил Прокопий. - Если что, приходи… Надергаю ухи, похлебаем…
С этого дня Прокопий и дневал бы и ночевал бы на речке, если бы не приводить Дашку на работу и не отводить. Пронька бы набрал хлеба, соли, сахару и ногой бы не ступил в Заполярный.
Пришла пора косить. Прокопий не отставал от Шаврова.
- Ну отпусти Дарью со мной, что она будет тут нюхать гарь да пылинку глотать? Кони тоже кашляют, им тоже полагается отпуск.
Шавров хорошо понимал Ушакова, скучно ему одному. И хотя Дарья была незаменима для перевозки мелочевки, Шавров отпустил ее. Да и бригада поддержала Прокопия. Пусть нагуливается кобыла. Зима - год. Успеет, находится еще в санях.
Прокопий на речке и шалаш поставил. Укрыл его травой. В шалаше было куда приятнее, прохладнее, чем в палатке. Сделал и навес на столбах для Дашки, на самом угорье, чтобы продувало ветерком. Дарья на сочных травах, на свежем воздухе раздобрела на глазах. Прокопий купал ее, чистил, холил. И она светилась, лоснилась, как шелковая. Да и сам Прокопий раздался, на мужика стал похож. Только вот волосы выгорели: сразу и не скажешь, какого они цвета. А лицо и спина - чернее головешки. Ни жара, ни холод Прокопию нипочем. Он и в роднике купался. Приямок вроде сидячей ванны соорудил. А ведь там зубы ломит. Накупается и - в шалаш.
Ничто не омрачало жизнь Прокопия. Если не считать, что однажды ночью он проснулся от топота копыт, храпа кобылы. Прокопий выбежал из шалаша и обмер. По поляне за Дарьей гнался медведь, стараясь загнать в болото. Не мешкая, он схватил из костра дымящуюся головешку и бросился на медведя. От встречного ветра головешка вспыхнула, разбрасывая яркие искры, занялась факелом. Медведь за копну. Прокопий за ним. Тут и Дашка пришла в себя, развернулась на помощь Прокопию. Так и отбились вдвоем от зверя. С тех пор Дашка ни на шаг не отставала от Ушакова. Вместе они и косили, и стог ставили, и купались. Если Пронька удил рыбу, Дарья тут же паслась на лужайке или валялась на прохладном песке.
- Вот собака, - восхищался Прокопий. - И я так могу. - Он втыкал в илистый берег удилище и падал в траву. Часами Прокопий мог лежать в траве, наблюдать, как невесомо падает роса или как на паутинке, словно полосатая дыня на веревке, качается паучок. А вдали, в сизой мгле по самые макушки, горы - и глаз не оторвать, пока голова не пойдет вкруг. Поднимается Прокопий, поглядит на речку, а на удилище стрекоза с целлофановыми крыльями.
- Ах ты, зеленоглазая. Дарья, гляди, чистый вертолет. А нам надо за солью и за табаком. Мне без табака, что тебе без соли. - Прокопий скорым шагом к шалашу, половчее обулся, рюкзак за плечи. - Айда, Дарья?
Дашка подала голос и побежала за Ушаковым. Так они и подошли к участку. Подгадали к обеду. Как обычно, Прокопий оставил Дарью около прорабской и побежал в магазин. Возвращаясь из магазина, Ушаков еще с большой дороги увидел на площадке толпу. У него екнуло, оборвалось сердце. Уж не с Дашкой ли чего? Побежал, не чувствуя тяжести набитого солью и хлебом рюкзака. Прибежал, протиснулся сквозь толпу, а Дарья лежит между стеллажами, зубы оскалила, глаза остекленели.
Прокопий понял все сразу: оставили невыключенным сварочный аппарат…
Ни в этот день, ни назавтра Прокопий в лес не ушел.
С рюкзаком за спиной он садился на стеллаж и сидел так до вечера, не поднимая головы и не замечая, что кончилась смена, вторая заступила. Как-то подошла к нему Женя, дотронулась до плеча. О чем они говорили, никто не слышал. Только в этот вечер Женя увела Ушакова.
Глава восемнадцатая
Между летом и зимой в Заполярном короткая, но яркая, как факел, горящий в ночи, осень, ярко вспыхивает всеми красками, день, два - и потух огонь. Полезли на чистое, ясное небо черные с сизым брюхом тучи. Лезут и жмутся к земле, рукой дотянешься. Сомкнутся в зените, и заморосит нудная сырость, поморосит - и посыпалась крупа с ветром. Режет наискось, да так лицо насечет - горит. Другой раз всю ночь снег идет, мягкий, лопушистый, а утром - солнышко, снег в тень сползет, отпотеют крыши, тротуары, на дороге ледяные шишки. На земле белые квадраты, ромбы - тени от домов, от палисадников.
Принесла осень перемены и на монтажный участок, там поставили не один, а два крана. Срубили контору. Теперь у Шаврова кабинет, у Логиновой тоже комната на двоих с помощницей. У них и табличка на дверях, на черном стекле желтыми буквами: "ОТЗ".
Логинова - правая рука Шаврова, и не только по финансовым, но и по производственным делам. Она и главный диспетчер, и "тайный советчик". Шавров этого и не скрывает. Логинова, по его мнению, клад для участка. Редко Григорий Григорьевич выдает такие векселя, но уж если выдает - стоит этого человек.