А Тарас вышел из хаты и всю ночь просидел па берегу Днепра, глядя на тёмные бурные волны, в которых купались редкие, мелкие, как бисер, звёзды, и, вспоминая своё недолгое семейное счастье, сегодняшнюю ссору с Ганной и письмо матери, предостерегавшей его от необдуманного шага. "Тебе, мамо, не понять меня, - мысленно разговаривал он с матерью. - Любовь ведь не ищут, она сама приходит и словно зельем каким опаивает… Как я мог закрыть глаза на красоту Ганны, когда красота у ней колдовская, и даже после всего, что случилось, не могу я ни осудить её, ни расстаться с ней, с любовью моей горькой и тяжкой… Я к этой любви, мамо, на всю жизнь, видно, приговорён". На миг возникло перед Тарасом лицо Ганны, такое, каким оно было сегодня вечером, - злое, капризное, некрасивое, но он отогнал от себя это виденье и вызвал в памяти другой вечер, ясный, счастливый, весь в крупных звёздах, тот вечер, когда Ганна сказала, что любит его, и сама поцеловала - жарко, крепко и… умело.
Прошла ночь. Небо тёмное, как волны Днепра, посветлело, стало свинцово-серым: утро началось затяжным осенним дождём. Тарас возвратился домой, и первое, что он увидел, был сын Витька: он стоял посередине комнаты босой, в одной рубашке и плакал, размазывая по лицу слёзы. Тарас сердцем почуял недоброе. Где же Ганна?.. Почему не одела парнишку?
Как мог, он утешил сына, умыл его и, обняв за вздрагивающие плечи, растерянно осмотрелся:
- А где наша мамка, сынок?
- Н-не знаю… Я встал, а никого нету…
Витька опять приготовился зареветь, но Тарас, стараясь придать голосу бодрость, сказал:
- Так я ж с тобой, сынку!.. И мама скоро придёт. Куда только могла она уйти в такую рань?..
Ещё раз оглядев комнату, он заметил на столе клочок бумаги. Тарас кинулся к столу. На клочке этом было написано: "Не подхожу тебе - ищи другую. На тебе тоже свет клином не сошёлся. Витьку тебе оставляю, присматривай за ним".
Даже подписи не было в этой прощальной записке.
Тараса словно кипятком обдало. Он опустился на стул, сжал ладонями пылающий лоб. Витька, жавшийся к отцу, тронув его за локоть, захныкал:
- Папка!.. А куда мне теперь игрушки складать?..
Тарас поднял голову, взглянул в угол, где обычно находились пустовавшие чемоданы, которые Ганна уже давно отдала сыну под игрушки. Чемоданов не было.
И хоть чувствовал Тарас, что случилось непоправимое, он не хотел в это поверить. Оставив сына на попечение соседки, тётки Параски, он бросился искать жену. Но Ганны и след простыл. В селе её не было, и никто не видел, как она уезжала, не знал, куда уехала. Она покинула дом ночью, воровато, боясь показаться на глаза людям, и это говорило о том, что больше она не вернётся.
Витька встретил отца вопросом, которого так страшился Тарас:
- А где мамка?
Что ответить сыну? Сказать, что мамка его, презрев святые обязанности, погналась за беспечным счастьем, неверным, как огни на болотах, и бросила и сына и его, Тараса?
Нет, сын не должен знать правды. Силёнок у него ещё маловато. Всю тяжесть их общего горя Тарас должен взять на свои плечи. Жизнь и раньше его не баловала, а теперь обрушила на него новое испытание.
И опять, как тогда, когда стоял он над грудой почерневших камней, останками былого счастья, в глазах его не было слёз. Он погладил мягкие Витькины волосы и, удержав вздох, сказал:
- Уехала наша мамка, сынок… Недужилось ей, так врачи послали лечиться далеко-далеко, к синему-синему морю…
- Такому, как в сказке?
- К такому, как в сказке… Так что, Витек, придётся нам пока жить одним. Да ведь ты у меня большой, выдюжим как-нибудь, а?..
- Выдюжим! - солидно подтвердил Витька. - Только бы мамка поправилась. А я буду кур кормить. И в магазин ходить.
Тарасу защипало глаза. Он оглядел худенькую фигурку сына, серьёзное его лицо с нахмуренными бровями и молвил с грустью и гордостью:
- Хозяин растёт!.. Не пропаду я с тобой.
Взрослому легко обмануть ребёнка, и Витя даже не заметил, как сорвался у отца голос.
С той поры и затуманились ясные, голубые глаза Тараса едкой, как дым, печалью.
В первые дни после ухода Ганны он бродил по селу сам не свой. Всё валилось из рук. Казалось, только сын и привязывает его к жизни. Улучив свободную минуту, Тарас торопился домой, кормил Витьку, читал ему книжку, играл с ним. Завидев отца, Витька бежал навстречу, повисал у него на шее, болтая босыми ножонками, и смеялся звонко и счастливо. И Тарас смеялся вместе с ним, хотя на душе было смутно, непокойно. Он смеялся потому, что ничем не хотел омрачать Витькиного детства.
А по вечерам, уложив сына спать, Тарас подолгу смотрел на фотографию Ганны в деревянной узорчатой рамке, пытался понять, почему же она. ушла. "Ганна, Ганна! - иной раз говорил он. - Ну, чего тебе не хватало?"
Стараясь отвлечься от мрачных раздумий, он работал со злым, яростным усердием. Но через день-другой у него опять опускались руки. Тарас исхудал, под глазами появились голубые тени, щёки ввалились.
Однажды, вернувшись домой, он не увидел на обычном месте фотографии. Ганны. Витька уже спал, да он и не решился бы притронуться к фотокарточке, которую отец берёг пуще глаза. Взять её могла только тётка Параска, соседка, присматривавшая за Витькой. Тарас сдвинул белёсые брови и отправился к тётке Параске. Та сразу догадалась, зачем он пожаловал, и, вздохнув, упрямо сказала:
- Не отдам карточку. Видела я, как ты сидишь перед ней, будто перед иконой, рану свою солью посыпаешь. Погляди, на кого похож! Кожа да кости!.. Лицо-то как почернело! Ты бы хоть о сыне подумал. Каково ему видеть, как отец тает, будто от болезни какой…
- Что делать-то, тётка Параска? - с тоской спросил Тарас. - Я и вправду как больной… Хочу взять себя в руки, да не выходит.
- Ты ещё слезу пусти! - рассердилась соседка. - Такой удалый хлопец, войну, прошёл, в руках силищи на двоих, а из-за какой-то, прости господи, вертихвостки совсем расквасился. Да она не стоит тебя!.. Чтобы сына бросить, от такого мужа уйти - это ж камнем надо быть, а не человеком! А камень как ни украшай, он так камнем и останется… Ушла она, и бог с ней, считай, камень с тебя свалился. Радоваться тебе надо, а не нюни распускать!
- Вот беда-то, тётка Параска, - криво усмехнулся Тарас, - она, может, и камень, да у меня сердце не каменное…
Соседка поглядела на него с участием и вдруг предложила:
- Уехать бы тебе, Тарас. Знаю, нелегко родное гнездо оставлять, да уж больно много горя у тебя тут было. А земля у нас большая, и люди повсюду хорошие, глядишь, и помогут тебе забыть о твоей Ганне. И Витек на новом-то месте не так будет скучать о матери. Поезжай, Тарас!..
Тарас послушался совета соседки. Он списался со своим бывшим фронтовым командиром, Игнатом Фёдоровичем Соловьёвым, и. вскоре, забрав сына, подался в Казахстан.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
ЧЕЛОВЕК ПРИШЁЛ В СТЕПЬ
1
Несколько дней после первой поездки на озеро большая группа проектировщиков и будущих совхозных работников напряжённо трудилась над проектом посёлка. Выезжали на место, спорили, колесили по степи, меряли, прикидывали; потом возвращались в город и усаживались за расчёты.
Соловьёв договаривался с организациями о стройматериалах, оборудовании, транспорте. На первых порах город выделял большой отряд строителей, шофёров, трактористов, которые до приезда добровольцев-целинников должны были подготовить строительные площадки, возвести необходимые сооружения.
Когда Соловьёв доложил, что проект можно уже обсуждать, Мухтаров восхитился:
- Вот это молодцы! Быстро управились! Когда обсуждение?
- Хотим сегодня вечером устроить. Ждём вас.
- Гм… - Мухтаров, казалось, был в замешательстве. - Скоры вы, однако!
- С таким делом грех медлить.
- Да я не в упрёк вам, а в похвалу! - засмеялся Мухтаров. - Как вот только мне за вами угнаться?
Он озабоченно и долго смотрел на часы, что-то прикидывая в уме, потом решительно снял телефонную трубку и вызвал машину.
- Вы извините, Игнат Фёдорович, но я должен ехать.
- Мне бы хотелось кой о чём с вами посоветоваться.
- Отложим разговор на вечер. На обсуждении я непременно буду. Можно собраться здесь, в райкоме. Ещё раз извините - спешу.
Они вместе вышли на улицу. У подъезда уже стояла райкомовская машина. Повернувшись к Соловьёву, Мухтаров с сожалением развёл руками - ничего, мол, не попишешь: дела! - и сел рядом с шофёром. "Газик", подняв снежную пыль, ринулся прочь из города.
Всё последнее время секретарь райкома был так занят, что не смог выбраться в степь вместе с проектировщиками. А побывать там было необходимо. Мухтаров не привык судить о том, чего не видел своими глазами. Правда, он хорошо знал места, где предполагалось создать новый совхоз, но перед обсуждением проекта полезно было наведаться туда ещё раз, осмотреться, прикинуть, подумать. Сообщение Соловьёва вынудило его немедля отправиться к Светлому.
Мухтаров целый день провёл в степи, и, когда вернулся в райком, лицо его дышало возбуждением, щёки пылали от мороза, глаза были усталые, но весёлые.
Многие не знали, куда ездил Мухтаров, и потому искренне удивились, когда он во время обсуждения проекта начал так разбирать его достоинства и просчёты, словно все эти дни находился вместе со всеми.
- Проект меня в общем удовлетворяет, - говорил Мухтаров. - Улицы, главная площадь, жилые дома и служебные помещения - всё распланировано с учётом потребностей будущих хозяев посёлка и особенностей местности. А вот под клуб место выбрано не очень удачное. Тут проектировщики пошли на поводу у шаблона: раз клуб, значит положено ему находиться в центре главной площади. А почему бы не построить его на берегу озера? Берег ровный, прочный, никаких трудностей при строительстве вроде бы не должно возникнуть. Зато молодёжь, придя вечером в свой клуб, сможет любоваться чудесным пейзажем. Допущен проектировщиками и ещё один просчёт. Зелени, товарищи, зелени маловато в посёлке! Нам надо на улицах, на площади, вокруг клуба, возле каждого дома высадить как можно больше деревьев, чтобы новый совхоз утопал в цветах и зелени! Пусть это будет зелёный оазис в степи. Возможное это дело, как вы думаете?
Горячий взгляд секретаря райкома остановился на новом агрономе, Байтенове. Тот сдержанно, веско сказал:
- Создать такой оазис нелегко. Нелегко, но можно. Можно даже заложить большой фруктовый сад.
- В Сибири климат суровей нашего, - крикнул с места Су-Ниязов, - а какие там сады!..
- Товарищи, товарищи! - спокойно-предупреждающе, словно желая охладить пыл собравшихся, сказал Захаров. - Рано ещё нам мечтать о садах, строить воздушные замки. Как я понимаю, главная наша задача - поднять целину…
- Наша главная задача - освоить, обжить эти земли, - возразил ему Мухтаров. - Наступление на целину - это не временная кампания. Целина уже в этом году перестанет быть целиной, и нам надо думать о будущем, о том, как привязать молодёжь к этим землям, как сделать из новосёлов старожилов. Мы создаём наш совхоз на долгие годы и, значит, все должны сделать для того, чтобы и жить и работать в нём было радостно, чтобы целинники чувствовали себя здесь как дома. Это и будет теперь их дом. И вот что ещё учтите, товарищи. В совхоз в основном приедет молодёжь, юноши и девушки. Приедут они из дальних сёл, дальних городов, приедут по зову Родины, чтобы помочь ей накопить побольше зерна, стать богаче, могущественней. Во имя этой высокой патриотической цели они готовы на жертвы: ведь им предстоит разлука с родными и близкими, им придётся отказаться от прежнего домашнего уюта, от привычного уклада жизни. Как вы полагаете, разве не достойны они самой большой заботы?
Захарова, казалось, нимало не смутила отповедь секретаря райкома; он сидел на стуле, положив ногу на ногу, рассеянно постукивал пальцами по колену и, судя по всему, слушал Мухтарова не очень даже внимательно. Байтенов с неодобрением покосился на Захарова.
Обсуждение проекта затянулось до полуночи.
…По дороге к гостинице Байтенов хмуро заметил Захарову:
- Гонору в тебе много, Иван, и судишь ты обо всём легкомысленно, скороспело.
- Ты о чём это? - небрежно осведомился Захаров.
- Я так и не понял: убедил тебя Мухтаров, что ты не прав, или ты остался при своём мнении?
- Не понимаю.
- Нужны нам всё-таки сады или нет?
Захаров рассмеялся:
- Фу, чёрт, я и забыл об этих садах. Сады - это твоё дело, ты ведь агроном. Меня это мало касается. Может, кто и дождётся чудо-яблок из твоего сада… Только не я. У меня, брат, другие цели.
2
На берегах озера закипела работа. Заснеженные степные просторы наполнились звонкими голосами, грохотом, урчаньем моторов. Тракторы, преодолев бездорожье и снежные заносы, приволокли с дальней станции старые железнодорожные вагончики. Их поставили в два ряда у самого озера; выскребли до опрятной желтизны заскорузшие от грязи полы, смастерили двухъярусные койки. Рядом с вагончиками выросли на снегу брезентовые просторные палатки, полом в них служил настил из мягкого душистого сена, наваленного на мёрзлую, очищенную от снега землю. Приготовив для новосёлов временное жильё, строители принялись за сооружение бани и столовой. Тут уж им пришлось потрудиться на совесть: с этих двух зданий начинался будущий совхозный посёлок.
Работать в степи было трудно: то поднималась метель с бешеной каруселью снежных смерчей, и тогда в двух шагах ничего нельзя было увидеть, то мороз сжимал землю в леденящих своих объятиях. Но ни в метель, ни в стужу ни на минуту не утихали в стопи звуки новой жизни, утверждающейся на берегу озера Светлого.
Строителей возглавил дядюшка Ян. Сухощавый, ловкий, неутомимый, он появлялся то возле бани, то у вагончиков, показывал, что нужно делать, отдавал краткие распоряжения, и работа после этого спорилась; и хотя Су-Ниязов не был официально назначен прорабом, никому в голову не приходило спросить, почему он распоряжается, советует, приказывает, - все приняли это как должное, потому что дядюшка Ян был среди строителей самым опытным, самым уважаемым человеком.
Уста Мейрам хлопотал о машинах, запасных частях, инструментах.
В этих краях уста Мейрам был первым казахом, научившимся водить трактор. Был он тогда уже не молод, но душа оставалась горячей, беспокойной, и не убавилось с годами пылкой любознательности. Прослышав о "стальных конях", появившихся в казахской степи, Мейрам собрался, вскочил на своего быстрого иноходца и махнул в Павлодар. Там он поступил на курсы трактористов. Окончив их, он пошёл работать в МТС и однажды появился в родном колхозе, важно восседая на новеньком тракторе. Земляки обступили Мейрама, осторожно, с опаской дотрагивались, до маслянисто блестевших частей невиданной машины, удивлённо качали головами.
- И эта железная штука сильней лошади?
- Она заменит нам не одну лошадь! - с гордостью отвечал Мейрам.
На другое утро он продемонстрировал землякам, как могущественна его машина.
Много казахов стало с тех пор трактористами, но лучшим из лучших считался уста Мейрам. За эти годы он научился водить комбайн, автомобиль, овладел специальностями слесаря, механика, а уж трактор знал как свои пять пальцев. Сидя за рулём, Мейрам чувствовал себя сказочным богатырём, к нему словно возвращалась молодость, и он пел - восторженно и самозабвенно.
Просясь у Соловьёва в совхоз, он уже представлял себе, как снова сядет на трактор, почувствует себя молодым и сильным. Но неожиданно все эти надежды рухнули.
Как-то Соловьёв вызвал его к себе.
- Послушай, аксакал, - сказал директор, - нужен мне твой совет. Дело серьёзное. И ты хорошо подумай, прежде чем ответить. Есть у меня одна идея, да и Байтенов меня поддерживает. Надо строить ремонтную мастерскую.
- Зачем?! - изумился уста Мейрам. - Техника придёт новая, что ремонтировать?
- Техника не вся новая, - возразил Соловьёв, - нам передают кое-что из старого парка. И правильно! Чем больше - тем лучше. Кроме того, молодёжь приедет неопытная, ребят ещё учить придётся. Вот и смотри вперёд: ремонт, запчасти, профилактика - куда без мастерской денешься?
- В других совхозах пока не строят, - неуверенно возразил уста Мейрам.
- Всё равно к этому придут, - сухо сказал Соловьёв. - Сейчас не строят, так потом спохватятся.
- Ой, Игнат, говоришь ты правильно, только рано об этом думать. Что Мухтаров скажет?..
- Уста Мейрам, знаешь ты меня не один десяток лет, а всё мальчиком считаешь. Говорил я с Мухтаровым. Он - за!..
Уста Мейрам надолго задумался, потом удивлённо посмотрел на Соловьёва.
- Не понимаю, директор, просишь совета, а сам всё уже решил.
- А правильно это?
- Правильно.
- Значит, хорошая мастерская нужна?
Уста Мейрам усмехнулся.
- А в хорошую мастерскую нужен хороший заведующий. У старого Мейрама есть опыт. Кроме него, это дело доверить некому… Ведь так ты хотел сказать, Игнат?
- Ты как в воду глядел, аксакал! И я бы на твоём месте не огорчался. Заведовать мастерской не менее почётно и ответственно, чем поднимать целину. Мы двинем в степь десятки машин, и работать они должны чётко. Без хорошей мастерской целину не поднимешь. Кроме того, мало ли что может понадобиться совхозу. Сами всё будем изготавливать!
- Хитрый ты, Игнат! - грустно упрекнул уста Мейрам. - Взял ты меня из школы, чтобы посадить на трактор, а снова делаешь учителем. Но слова твои правильные…
Как ни стосковались руки уста Мейрама по рулю, как ни тяготился он спокойной и тихой работой, но он обладал не только пылкостью, а и житейской мудростью, и потому не стал оспаривать доводов Соловьёва, а лишь вздохнул и согласился.
Жена уста Мейрама, Шекер-апа, толстая, грузная, но такая же, как муж, живая и проворная, работала в столовой поварихой. У неё были красные руки, а доброе, широкое лицо состояло, казалось, из одного румянца. Народу у неё столовалось поначалу немного, и, чтоб занять себя, Шекер-апа кому штопала носки, кому стирала бельё, а занедуживших заботливо потчевала лекарствами.
- Наша Шекер-апа и вправду сладка, как сахар, - говорили о ней в совхозе. - Печётся о всех, словно родная мать.
Одного лишь человека не жаловала старая повариха: завхоза. Имангулова.
Его рекомендовал Соловьёву Мухтаров.
- Поверьте, Игнат Фёдорович, - убеждал он, - лучшего завхоза вам не найти. Я давно знаю Имангулова, мы с ним до войны работали на одной стройке.
- Мне завхоз нужен боевой, энергичный, - предупредил Соловьёв.