- Отъелся на природных-то харчах. Редкий день заглянет домой. Сейчас ему особенно кормно в лесу и под берегом: птенчики вывелись, голос подают на пагубу себе. Лафа браконьерить, поскольку он неподсудный.
Лысухина покоробило от нелестного осуждения кота хозяином: сказанное об алчном хищнике он невольно воспринял, как намек на себя. Но похоже, не было причины беспокоиться из-за случайных слов: старик сел и как ни в чем не бывало заговорил с тем же распахнуто-откровенным выражением на лице, каким оно было до очередной его разминки:
- До конца уборочной нам с Секлетеей хватало разговоров только по делу. Но и после, оставаясь наедине, у нас никак не клеилось обмолвиться о чем-нибудь, хоть про других, не говоря уже о себе. Пухнем всяк за своим столом, то взаправду по занятости, то иной раз, как выдастся досуг, прикрываясь видимостью ее: Секлетея быть что-то составляет да изредка щелкнет на счетах, а я без надобности перебираю уж что проверено в подшивках. А попретит маскироваться - уткнусь в газету. Нам было одинаково неловко, когда переглянемся украдкой и изловим на том себя. И хоть разные во всем, но нам не терпелось войти в доверие друг к другу, как это проще случается с чужими, а не то что с соседями, да еще под одной крышей. За два дня перед праздником Октябрьской революции Секлетея подала мне на подпись ведомость на выдачу колхозникам натурплаты по трудодням. Я просмотрел, кому что причитается, и спросил: "А почему, Секлетея Ивановна, ни тут, ни в других расчетных ведомостях я не вижу и не знаю, сколько вам полагается за помещение, отданное под контору?" Она перестала писать и взглянула на меня улыбчиво и мягко: "Я отказалась от платы за него, Захар Капитоныч. Оно жертвенно отведено мной во здравие или в поминовение за Федю - как оно виднее богу". Я только покачал головой: "Ах, Секлетея Ивановна, Секлетея Ивановна! С лица вы очень обновились: краше стали без черного-то платка, без чужинки этой. А насчет убеждений, скажу прямо, застряли на задворках". Она не обиделась, даже подтвердила: "Куда же деться от себя? Горбатого исправит могила. А за то, что краше стала, как вы сказали, спасибо. Такое каждой женщине любо. Я тоже не умолчу в похвалу вам: каким вы были до войны, таким мне кажетесь и сейчас. Если бы не эта гимнастерка на вас, а тот пиджак, в каком вы ходили тогда, то никак бы не поверилось, что отлучались отсюда на целых четыре года. Все в вас сохранилось: и бодрость, и легкость на ногу, и беспокойство да стремленье, чтобы поспеть туда, сюда. Вам во спасенье воздержание. Раньше вы были непьющим, некурящим и сейчас не вяжетесь. Некоторые из фронтовиков хоть и приехали домой, да находятся в плену у водки. Бывает, утром, как прислушаешься к их шепоту перед нарядом, одно у них на языке, где бы урвать на поправку". Жены-то не рады им. Чего выкроишь на них из трудодня? Даже собираются выпроводить их от домашнего хлеба да семейных неурядиц в леспромхоз на зимний сезон: там-де вольней у денег - пусть и тешат себя. А может, усовестятся и уберегут копейку-другую, жалеючи деток. - Она вдруг прыснула смехом под локоть себе и снова уставилась на меня с веселым прищуром. - А вы, Захар Капитоныч, вроде совсем не бранитесь теперь вашим ругательным "еж в карман"?" Меня тоже пробрал смех: "Отвык, Секлетея Ивановна. Еще в самом начале войны. Бывало, под сумерки подадим состав на погрузку и всю ночь громоздим на платформы что прикажут. В тыл на всех парах уматывали до рассвета, пока не поднялась фашистская авиация. Ребята уткнутся, где бы ни пришлось, и спят. А я на связи с начальником эшелона. Сидишь, точно весь на взводе, а помыслы об одном - как бы скорее да подальше уехать из опасной прифронтовой полосы. И кажется, что не поезд катится сам по себе, а ты его толкаешь вперед всем своим существом. Не всегда удавалось вырваться без помех. Случалось, враз адски заскрежещут тормоза, и состав вот-вот вскоробится от стыка платформ. И тебя тоже засуводит и залихорадит. До сообщения начальника догадываешься о причине вынужденной остановки: путь поврежден немецким парашютистом, который тоже воровски усердствовал всю ночь. Начну расталкивать ребят, а они так уломались, что со сна никак не могут прийти в себя. Тогда гаркнешь в сердцах: "Подъем, еж в карман! На аварию!" Моментально вскочат от команды с "прицепом". Хорошо получалось, да "прицеп"-то мне же прилепился прозвищем. Только и слышу в вольной обстановке: "Еж в кармане идет". Или: "Еж в карман, плесни чайку". Хотелось обрезать: "Я вам не еж в карман, а старший сержант Бурманов!" Да вспомнил наказ матери от детской поры: не выказывать досады, когда обзывают, иначе прозвище укоренится на всю жизнь. Отвадился выражаться с "прицепом" - вскоре и дразнить им перестали". Секлетея наподхват высказалась о том же: "И я, Захар Капитоныч, точно так же избавилась от прозвища Богомолка. Ничего в нем обидного для меня, но бог упоминается всуе. Только и повлияла на языкастых самым сердечным обращением". Мне вспомнилось, как не понравилось сперва дояркам и пастуху, когда я назначил ее заведовать фермой. И поинтересовался: "А вы, Секлетея Ивановна, не жалеете, что ушли с фермы? Чай, здесь не хуже?" - "Пожалуй, - призналась она. - Но я до сих пор на привязи у фермы-то. Случись неладное с какой коровой - доярки ко мне, а не к Рутилевскому: он в Ильинском, а я рядом". - "Кто этот Рутилевский?" - "Зоотехник на все колхозы сельсовета. На брони продержался у нас в войну как специалист по искусственному осеменению. Быки-то не паслись в стаде: из ярма не вылезали. Наш Сократ только нынче летом свет увидел да поправился, благодаря тому что в прошлом году вспашка в колхозе проводилась трактором". - "А вы, - полюбопытствовал, - что же... набрались опыта до уровня зоотехника?" - "Да хоть не до уровня, а много прочитала по уходу за скотом и кое-что маракую". Представляете какая! - знаменательно воскликнул старик. - Сколько горечи ни хлебнула через тяжкие утраты за войну, а не пала духом и даже тверже поднялась на ноги.
15
Старик сходил в куть "глотнуть водички", после чего продолжал:
- Тем разом, как нас с Секлетеей точно прорвало на самый дружески доверчивый разговор, на воле, под окнами, будто дали очередь из уткнутого в завалинку автомата. Минуту спустя в контору вошел какой-то военный в кожаном пальто с кушаком, в кожаной фуражке и в офицерских сапогах с напущенными в гармошку голенищами. Моложавый и красивый, только лицо не гладкое, а зернистое, вроде корки горохового киселя. На груди так и сверкает всем напоказ медаль "За доблестный труд в Великой Отечественной войне". "Свидетельствую глубочайше!" - улыбнулся Секлетее и клюнул головой, а на меня лишь помельтешил взглядом и ни здравствуйте, ни наплевать. Я не знал, что и подумать о нем: кто и откуда? А он взял стул, поставил напротив стола Секлетеи и сел вальяжно. "Завернул к вам с фермы, Секлетея Ивановна, по спорному вопросу после профилактического обследования всех коров. Смею не согласиться с вашими данными относительно Лебедки: у вас в календаре отелов записано, что она стельная и будет в конце мая предстоящего года. А по-моему, она яловая и подлежит немедленной сперматизации. Только, к сожалению, у меня не все ампулы с качественным составом. Такие получил недавно".
Я догадался, что этот видный из себя зазнай, должно быть, и есть зоотехник Рутилевский. Чтобы не мешать ему и Секлетее выяснять спорное, я потормошил с деловым видом бумаги и газеты на столе, надел недавно перешитое из шинели пальто и вышел из конторы. У дома стоял мотоцикл. С руля свисала фронтовая санитарная сумка. Мне вспомнилось сказанное Секлетеей, что зоотехник "всю войну продержался на брони", а теперь, ишь ты, сбруей кожаной на себе да купленным трофейным мотоциклом любому норовит фальшиво внушить, что он к войне был не сбоку припека. Все-таки он обеспокоил меня сообщением о яловой корове на нашей ферме, я решил заглянуть туда. После Секлетеи фермой заведовала Шурка Цыцына, та самая вдовая молодуха, что трунила надо мной на Сутягах. Коровы уже третью неделю содержались на привязи. С утра после кормежки почти все лежали. В парной полутеми двора приятно было слышать их жвачку и попыхиванье. Я вошел в дежурку. Тут уж пахло не навозом, а свежевымытыми бидонами, которые были бок о бок уложены на скамье - дном вприслон к стене, а отверстием с опущенной крышкой к окошку напротив. Шурка стоя склонилась над табуреткой и люто терла один о другой пару кирпичных обломков. Их крошевом красно была запорошена газета на табуретке. А пятилетний сыночек Шурки сидел за столом и что-то рисовал на лоскуте шпалера. "Для чего это? - спросил я Шурку, указав на кирпичное крошево. - Чай, не бидоны надраивать? Они и так светятся от чистоты". Я отнюдь не польстил Шурке: после Секлетеи она справно вела дела на ферме. "Кран чана начал протекать, - сказала она. - Надо притереть его. Надоело подставлять бадейку". Она выжидательно смотрела на меня: зачем-де пришел? Я спросил: "Зоотехник был здесь?" - "Был. А что?" - насторожилась она. "Он предупредил Секлетею, что Лебедка не стельная, а пустая". - "Секлетею! - удивилась Шурка. - Значит, он заезжал в контору?" - "И сейчас там". Шурка покраснела и со стуком положила обломыши кирпича на табуретку. "Ну и охан! - не без досады помотала головой. - Норовит зацепить каждую юбку. - И без стеснения, точно поверенному, открыто призналась мне: - Вот только вздыхал, что очень торопится в Прилужье на обследованье коров и молодняка. И напрашивался ночевать, если не управится засветло да застигнут потемки на обратном пути в Ильинское. "Разорись, - говорит, - на чекушеку". Припасла, дожидайся! - усмехнулась в ревнивом кипении. - У меня тоже как аукнется, так и откликнется: уйдем с Миташкой, - кивнула на малыша, - к сестре Наталье после вечерней дойки, а он пусть приезжает и нюхает замок". Я попытался вернуться к деловому в стыдобе от ее откровенной прямоты: "Хорошо ли осмотрел он наших коров?" - "Да ни к одной не прикоснулся. Перелистал календарь отелов - только и всего". - "Почему же про Лебедку-то говорит, что она пустая?" - "А о ней записано, что отелится весной, во второй половине мая. Сейчас у нее не прощупаешь зарода - вот он и втирает очки. Ему было бы с чем наведаться к Секлетее. Он не первый год подбирает к ней ключи. Замуж упрашивал, но она, как он проболтался мне, потому-де не решается, что "связана нерасторжимыми брачными узами": муж-то ее числится в пропавших". - "Да, да!" - обрадованно подхватил я, но тут же и сгас: она окуплена от других, но чем?.. Ценой несчастья с Федором. И неожиданно для себя сказал Шурке: "А почему бы вам с зоотехником не сойтись вкоренную?" - "Приданое ему в помеху, - взглядом указала она на занятого рисованием Миташку. - Кабы отцом был, другое дело". - "Так будет: вы оба молоды. Уже второй ребенок уравняет вас в семейных правах". - "В том и беда, что у него нет этих прав: не то от природы лишен их, не то сам потерял смолоду. Мужики посмеиваются: "Пыжом заряжен, потому и не боится охотиться за юбками. Иначе бы захлебнулся алиментами". - "Но он, мол, не против перемениться, судя по его тяге к той же Секлетее. Из-за чего он вяжется за ней?" - "Видная собой и очень деловая. И тем, дескать, взяла против других, что у нее нравственность на уровне болота. Недаром про таких и говорят: сами на закваске, а любят на дрожжах. Я году не прожила с Василием перед войной, а есть чем вспомянуть его. С мое же кончил, одну семилетку, и работал плотником, но как человек был открытый. Случалось, придет выпивши и кается: "Бей меня, Шурка! Не хотелось лопать, да втянули. Зашпыняли: бабы, чу, боишься. Да не боюсь, - говорю, - а люблю, дурьи головы! Ну и поднял..." И не лгал, как вызнаешь про то со стороны. А этот прохиндей горазд заверять: "Ты-де замечательная хозяйка, все, чу, у тебя в ажуре и независимая характером - чхать хотела на всякое мненье, ежели оно не по тебе". Всего наслушаешься от него наедине с ним. А по-за тобой у него другая на уме. Только очки втирает. Даром что из интеллигенции".
Мне всегда были неприятны всякие пересуды о ком бы то ни было. Но то что непредвиденно и под запал выплеснулось из нашего разговора, начатого о корове, так разбередило меня, что я сам втянулся в расспросы, чего бы не следовало: ведь Шурка могла заподозрить: не из-за себя ли, мол, он встревожился за Секлетею. Я согласился с мнением Шурки о лукавом зоотехнике: "Да, видать, что он игрок - вини, буби... хлюст! Здесь заглянул в календарь отелов да заручился ночлегом, а в контору завернул по особым соображениям. И меня околпачил враньем про Лебедку". Я хотел уж уйти, да оглянулся на смачно шморганувшего Миташку, который только что начеркал на лоскутке шпалера за криво нарисованным домиком продолговатую бахрому, обозначавшую лес. Тотчас сцопал тут же на столе мутный после молока стакан, перевернул его вверх дном, с прихлопом поставил на чистое место ниже домика и быстро обвел обмусляканным карандашом вокруг стакана. На шпалере остался ровный круг. Отодвинув стакан на прежнее место, Миташка вынул из кармана пальтишка коробок из-под спичек и наложил его на круг, да так, что левый нижний угол коробка закрыл сверху часть круга. Пока я соображал, наблюдая, что тут к чему, он уж и коробок обвел карандашом, но только от дуги и до дуги круга. Затем вынул из коробка крупную пуговицу, заслонил ее половинкой справа нижний угол контура от коробка и начертил по пуговице малый кружок. Миташка пыхтел от усердия. Вот он уж от руки нарисовал над верхней линией вычерченного коробка с окурок величиною трубу и, карандашом выводя из нее завитушки дыма, собственным голосом озвучил то, что получилось на шпалере: "Тун, тун, тун!.." Я сомлел от удовольствия: "Ну, Шура, без кадров не останемся, как обзаведемся механизацией. С головой вырастет сынок-то. От кого он научился рисовать в накладку-то?" - "Кому его учить? Сам додумался. Стакан всегда на столе. Пустой-то коробок я забыла тут на прошлой неделе, он и подобрал. А пуговицу отрезал от фуфайки Татьяны Рунтовой, пока она доила. Я хотела рвань дать ему, да Татьяна заступилась, доглядев, для чего ему понадобилась пуговица".
Лысухин, к удивлению старика, вдруг привстал, словно от укола, и одобрительно сказал про Миташку:
- Такого малышку хоть бы любому! У него конструкторские способности: не от представления к предмету, а от предметов к выполнению замысла.
- Так он как раз на то и выучился: возглавляет в Сибири научно-исследовательский институт по оборудованию нефтепромыслов. Кабы не Секлетея, может, ему не довелось бы стать таким.
- Почему же?
- Останься Шурка здесь - он бы тоже, пожалуй, как мой Гера, до призыва оседлал железного-то "тун-тун" да знай пахал бы наши колхозные поля. И только. Но Шурка той зимой вышла замуж за бабника-то Рутилевского, которого назначили директором ветеринарного техникума в Западной Сибири. Миташка очень полюбился ему, при его поддержке и в большие люди вышел. Теперь Рутилевский на пенсии и гордится приемным сыном, о чем написала нам Шурка.
- Гордится, говорите! - ни с того ни с сего засновал по-за столом из стороны в сторону Лысухин. И резко остановился напротив старика: - Но при чем тут Секлетея?
- А при том, что перемена в сознании зоотехника произошла не без ее влияния. В тот раз, как я оставил их в конторе, Секлетея объяснилась с ним откровенно и по душам. Насчет коровы Лебедки не стала вступать в зряшный спор, но сказала, что бык Сократ уж больше года не был в упряжке, поправился и все лето гулял в стаде. Рутилевский - как она рассказала, когда я вернулся и не застал уж его в конторе - сразу согласился, что-де, возможно, он тоже ошибся. "И ошибаться ему нечего, - сказал я Секлетее. - Он и коров-то не осматривал". Секлетея засмеялась: "Так и знала, что вы ушли на ферму выяснять... и меня подвели". - "В чем, Секлетея Ивановна?" - удивился я. "От вас, - говорит, - не утаю. Если бы вы остались, он не стал бы при вас домогаться, сколько же ждать ему, когда я соглашусь выйти за него. Сватается уж не впервые. Только тем и отборонилась опять, что пока о муже ничего не известно, не могу нарушить уз. А ему - вы, наверно, уж слыхали, какой он человек, - сердечно посоветовала не мотаться от одной к другой. Пора, мол, Олег Наумыч, остепениться. Вы уже на возрасте. Вам непристойно обольщать обиженных судьбою женщин, хотя бы из уважения к памяти вашей жены, которая, как вы сказывали, была на фронте саниструктором и погибла. Женитесь, мол, на Шуре Цыцыной. Она резкая только на язык, но умная и аккуратная женщина. Едва ли найдете лучше. Сняли бы и дурную молву в деревне о связи с ней. Щадите свой авторитет и не губите себя низменными увлечениями. Блуд хуже растраты: погасить нечем, занять невозможно и списать нельзя. Разве, - говорю, - не так? Про то и в Писании сказано: "Развратнику уготована бездна. Не восполнишь отторгнутого похотью и вожделением и не стяжаешь извне, дабы внове укрепиться плотью и духом".