Антон, разогреваясь, прокатился по малому кругу, потом вылетел на набережную, оттуда, обгоняя конькобежцев, помчался по ледяной дорожке в глубину парка. По сторонам, запутавшись в сложном переплетении голых ветвей, белыми и синими тюльпанами висели фонари. От их неяркого света даль аллеи выглядела загадочной и манящей.
Стуча коньками по ступенькам деревянной, запорошенной снегом лесенки, держась за перильца, Антон спустился на пруд. Здесь было темнее и не так людно; возле горбатого мостика на черном глянце льда тускло и расплывчато дрожало синеватое пятно - свет отраженной звезды. Приглушенная и немножко грустная доносилась сюда музыка.
Антон успел сделать только один круг, как прикатил Безводов, а затем и Гришоня, запыхавшийся, ворчливый, весь в снегу, видимо приложился где-то - густые брови в инее, на лбу под шапку подложена варежка, чтобы не съезжала ушанка.
- Чего вы носитесь, как борзые, - обиженно проворчал Гришоня отряхиваясь. - Поди как интересно одному болтаться!..
- А ты не отставай, - упрекнул его Безводов.
- Шапка-то, как котел, хлябает на голове, глаза застилает, будто в жмурки играю, - пожаловался Гришоня. - Прокатили бы разок, вы здоровые, вам все равно силу девать некуда, а мне приятно.
- Давай прокатим его, Володя, с ветерком? - сказал Антон Безводову. - Ну, держись, Гришка!..
Они подцепили его под руки и что есть духу устремились вперед. Гришоня беззвучно смеялся от удовольствия: "Оч-чень интересно!" Ветер, свистя, обжигал лицо; Замкнув один круг, завернули на второй и, одновременно расцепившись, сильно толкнули его, как бы выстрелили им, и Гришоня с визгом пропал в полумраке.
Антон принялся выписывать на льду небольшие спирали. Ему было и весело и грустно одновременно, сердце влеклось куда-то, что-то искало… Музыка звучала в сумраке тягуче, печально. Потянуло в суматоху, в шум, к огням…
- Побежали туда, - предложил Антон, показывая на розоватое зарево над катками, и коньки опять застучали по деревянным ступенькам.
На аллее, далеко впереди заманчиво мелькала красная девичья шапочка. Бросив Гришоню и Безводова, Антон понесся за девушкой. Она бежала быстро, и он начал настигать ее только на тесной от людей площадке. Девушка эта была тоненькой, в голубом свитере и такой же юбке, опушенной белым мехом, на руках - нарядные, в узорах варежки, за спиной развевались концы шарфа. Антон почти догнал ее. Но в это время с боковой дорожки выскочил мальчишка в длиннополом пальто и кепке, съехавшей на глаза, ткнулся прямо под ноги ей, девушка круто свернула вбок, угодила коньком в трещину и упала.
Соскабливая лезвиями коньков ледяную пыль, Антон резко затормозил, попал в ту же щель, не удержался и растянулся рядом с девушкой. Вскочив, он подхватил ее, легонько приподнял, поставил на ноги и с неожиданной и несвойственной ему смелостью пошутил:
- Не ушиблись? А ведь вы могли разбиться и до свадьбы не дожить! Здесь это частенько, случается. Ну, ничего, пройдет. - Выпрямился и остолбенел: перед ним стояла Люся Костромина.
Бровки ее изумленно взлетели, она поспешно сняла варежку и протянула ему руку, теплую и мягкую, сказала:
- До свадьбы далеко! Спасибо, что помогли… Здравствуйте.
- Здравствуйте… - машинально ответил Антон.
Мимо в бесконечном веселом хороводе проносились конькобежцы. Люся потянула Антона за рукав, приглашая отойти с дороги, и они отодвинулись к снежному валу.
- Где вы пропадаете? - непринужденно и даже немного капризно спросила она. - Я несколько раз была во дворце, но вас не видела.
- Я учусь, некогда.
- Ах, да! Я совсем забыла, что вы учитесь. Мне Костя Антипов говорил что-то… будто вы теперь бригадир молодежной бригады и делаете успехи.
- Ну, какие там успехи, - теребя ремешок, пробормотал Антон; он глядел на ее свежее, разрумянившееся лицо, на лукавые ямочки на щеках, на влажно поблескивавшие зубы.
- Хоть бы позвонили когда, - упрекнула она невинно, скорее для того только, чтобы не молчать.
- Зачем? - спросил он с горечью. - Как будто вы ждете моих звонков.
Она не нашлась что ответить, запрятала под шапочку выбившийся локон и озабоченно стала вглядываться в толпы катающихся, потом обрадованно замахала варежкой:
- Костя!
Подкатил Антипов в новой курточке с клетчатой кокеткой, в берете, кивнул Антону головой.
- Я так упала, Костя! - пожаловалась ему Люся, с облегчением берясь за его руку. - Вот он… помог…
- Что помог - упасть? - насмешливо спросил Антипов. - Теперь вы понимаете, как опасно вам отрываться от меня? - Потом осведомился у Антона. - Ты один?
- Нет, Безводов и Гришоня Курёнков здесь, - угрюмо ответил тот.
- Где они?
- Катаются.
- Поищем их, - пригласил Антипов девушку и привычно, как-то по-хозяйски небрежно обхватил ее талию, и они плавно покатились.
Антон сжал зубы и несколько раз сильно хлестнул себя по ноге ремнем, как бы заглушая боль, причиненную этой встречей. Такими его и нашли Володя с Гришоней; за ними тихо подкатила Таня Оленина.
- Что с тобой? - спросил Безводов с тревогой.
Антон вырвался и с бешеной скоростью понесся прочь.
- Куда ты?! - закричал Володя, погнавшись за ним.
Когда Антон стал замыкать круг, Безводов нагнал его, схватил, и Антон со всего маху плашмя грохнулся в сугроб, зарылся лицом в снег.
Мимо, присев на один конек и выставив вперед ногу "пистолетом", с криком и свистом пронеслась длинная вереница ребят. Самая последняя в этом "поезде" - женщина. Поравнявшись с Безводовым и Гришоней, она оторвалась и встала во весь рост. Это была Таня Оленина. Она засмеялась, махая варежкой вслед ребятам. На ней был надет шерстяной свитер с узорами на груди, на голове шапочка, шею закрывал шарф. Таня увидела Антона в снегу и спросила с недоумением:
- Что это с ним?
- Сам не знаю, - сказал Володя, пожав плечами.
- А я знаю! - неожиданно воскликнул Гришоня, сдвинув шапку на затылок и доверительно зашептал. - Увидел Люсю Костромину с Костькой Антиповым - и готово. Это с ним случается…
- Поднимите его, - сказала Таня - простудиться может…
Гришоня понял, что балагурить неуместно, наклонился и стал тормошить Антона.
Таня нахмурила брови и молча отдалилась.
Безводов разгоряченно дернул Антона за плечо, грубовато крикнул:
- Вставай, а то мы уедем без тебя!
Антон тяжко повернулся - на бровях, на ресницах налип снег.
- Володя, сядь сюда, - сдавленно попросил он. Тот неохотно сел. - Сам чорт, видно, подослал мне ее, проклятую! Понимаешь, точно отраву выпил - все жжет внутри… - Достал из кармана платок, стер с лица снег, вздохнул.
- Все это до добра не доведет, - сказал Володя обеспокоенно. - Избавиться тебе от нее надо…
- Давно пора! - поощрительно изрек Гришоня. - Что ты в ней откопал хорошего? Ну - красивая, ну - бойкая, только и всего. Да красивых девушек, если хочешь знать, теперь на каждом шагу. Вон их сколько катится, погляди - целые стаи, выбирай! Только я бы на твоем месте всех их гордо презирал!
Безводов понимал, что Антон и в самом деле глубоко потрясен и ему сейчас не до шуток. Он подал ему руку и помог подняться…
2
Весь следующий день Антон чувствовал себя подавленным, делать ничего не хотелось. Чтобы не отвечать на вопросы Гришони, раскрыл учебник и попробовал увлечь себя чтением. Но, как назло, мерещилось красивое и дразнящее лицо Люси, самодовольная, победная усмешка Антипова… Отшвырнув книжку, он долго ходил от стены к стене, запустив в волосы пальцы обеих рук.
"Нет, так у меня дело не пойдет, она меня измучит, честное слово. Надо отвязаться от нее, - убеждал себя Антон. - Но что сделать, чтобы не думать о ней?.. Вот дьявольщина!"
- Отгадай загадку, - надоедливо приставал Гришоня, в одиночку сражаясь на шахматной доске. - Летит - молчит, лежит - молчит, весна придет, так и заревет. - Антон отмахнулся, и Гришоня, утешая его, ответил: - Снег, чудак! Ведь и вправду весна наступит, снежок растает, ручейки побегут, и - с гуся вода, с Антоши худоба - унесет твою горючую любовную слезу в сипе море, - не вернешь.
Антон оделся и спустился на улицу. Валил снег; крупные хлопья, падая, как бы тащили на землю серые сумеречные тени; тени эти сгущались, замыкая короткий зимний день. Зажглись фонари вдоль улицы, и стало отчетливо видно, как вокруг них роями мотыльков вились, ослепительно вспыхивая, снежинки. Антон продрог. Зябко вздрагивая и поеживаясь, вернулся домой.
Спал он неспокойно, встал недовольный, с предчувствием чего-то нехорошего и весь день работал без подъема. Он злился, что не может себя переломить, нервничал, прежняя стройность в работе бригады нарушилась. Если раньше случались какие-либо неполадки, то он, не дожидаясь, бежал за наладчиком, за слесарем, торопил исправить, помогал сам; теперь же, безразличный, ожидал, когда они придут, притянут железную сваю "сокол" и забьют клинья. За незначительную оплошность накричал на Сарафанова; тот в долгу не остался и зычно огрызнулся в ответ. Настя Дарьина наблюдала за ними из-за своего пресса испуганно и непонимающе. Гришоня помалкивал, чтобы не навлечь гнева бригадира, - он после выскажет ему свое мнение.
Когда Костромин узнал, что бригада Карнилина несколько дней не выполняет норму, больше чем всегда делает брак, он, верный своему обещанию, приказал расформировать ее как не оправдавшую своего назначения. Старший мастер, жалобно морща нос, передал этот приказ Антону; парень в первую минуту растерялся, в глазах отразились страх и мольба, но вслед за тем вдруг ощутил, что все в нем восстало и ожесточилось.
- Не пойду в нагревальщики, - обдал он мастера горячим шопотом. - Не отдам бригаду. Что хотите делайте - не отдам!
- Ты, гляди, парень, не бунтуй, - примирительно сказал Самылкин и добавил в утешение: - Я вас опять по старым местам рассую: тебя - к Полутенину, Сарафанова - к Саляхитдинову.
- Я сказал - не пойду, старик, и все! - уже убежденно и с угрозой крикнул Антон.
- Не пойдем, - подтвердил Гришоня, а Илья прибавил басовито:
- Мы не болванки - швырять нас…
Старший мастер отступил на шаг, изумленно и часто мигая и расплываясь в улыбке:
- Что вы на меня рычите, молодцы? Приказ не я давал. Начальника не знаете… Огонь!..
- Начальник?! - крикнул Антон, оглянулся, будто просил помощи, - в нем все кипело. - Тогда пусть сам начальник и работает! - Сунул в руки Самылкину клещи. - Возьмите вот, отдайте ему. Пускай он сам постоит у печи в нагревальщиках! А я не буду. Понятно? Хватит с меня, постоял! Назад не пойду. Лучше совсем уйду из кузницы, чем опять в нагревальщики!
- Да ты что, взбесился?! - изумленно выкрикнул Василий Тимофеевич, кидая на пол клещи.
Лицо Антона исказилось, будто мучительно, с кровью отдирали от его души живое, сросшееся с ней; он круто повернулся и зашагал прочь от молота, глядя перед собой невидящими глазами.
А Гришоня, поняв, что дело может кончиться плохо, бросился к Фоме Прохоровичу. Старый кузнец не спеша прибирал рабочее место.
- Заступитесь, - торопливо заговорил Гришоня. - Антона в нагревальщики опять переводят. Я знаю, почему так получилось. Больше это не повторится, даю вам слово!
- За что переводят? - спросил кузнец, почему-то выдернул из метлы без черенка прутик, сломал его и кинул на кучу мусора.
- Да ведь сущий пустяк, Фома Прохорович: не выполнили норму, браку наделали, - признался Гришоня, скромно опустив взгляд.
Фома Прохорович улыбнулся в усы:
- Хорош пустяк!..
Гришоня тут же заверил:
- Но больше так не будет. Вы никогда не услышите ничего плохого о нашей бригаде! Это я заявляю вам авторитетно. Только заступитесь… Один заступник у нас - это вы, - польстил он. - Попросите Костромина, может, он отменит приказ.
Фома Прохорович домел окалину, распрямился и промолвил кратко:
- Ладно попрошу. Где Антон?
- Убежал. Распалился и убежал. С завода уходить собрался. Он уйдет. Я его знаю отлично…
Антон мылся в душевой. Он чувствовал себя глубоко и незаслуженно оскорбленным. "Ничего, свет клином не сошелся на этой кузнице, - убеждал он себя. - В нагревальщики не вернусь! Как же я пойду в нагревальщики, если я могу быть штамповщиком? Неужели не понимает этого начальник? Раз не понимает - значит, не дорожит людьми. И пускай! В Москве много заводов, найдется место". И виделись ему утешительные картины: раскрываются двери цехов, люди встречают его приветливо - вставай на любой молот!
Антон вымылся, оделся. Возмущение не остывало в нем. На какой-то момент вспомнил Люсю, - любовь к ней показалась ему неожиданно мелкой, раздражающей. Он как бы прозрел. Да правда ли, что это он, сгорая от нетерпения и жажды видеть ее, ворвался в квартиру Антипова? Правда ли, что вчера на катке он зарывался головой в снег от неразделенной любви, от ревности? Он пожимал плечами, поражаясь себе, - какой он, должно быть, смешной был глупый…
В коридоре встретился Гришоня и схватил его за рукав.
- Куда ты? Погоди!..
Антон отшвырнул его:
- Отстань! - Он вышел на улицу и твердо решил завтра же утром отправиться на завод малолитражных автомобилей.
Антон проходил мимо цехов через пути; остановился, чтобы пропустить маневровый паровозик с тремя вагонами. По низу дул ветер, вихрил снег и дым. Проходная показалась ему каким-то рубежом. Он боялся вступить в узенькие ее ручейки. Ему вдруг показалось, что если он ее пройдет, то останется один. Ему стало страшно от задуманного, он даже вспотел весь. "Что же я буду делать без кузницы? Другой такой нет нигде! А что подумают Фома Прохорович, Алексей Кузьмич? Скажут: струсил, сбежал. А Володя, Гришоня?.. А как злорадно будет усмехаться Дарьин: "Кишка тонка!.." Как улыбнется снисходительно Антипов: "Ну что вы от него хотите?.." А моя учеба, школа!.. А Дворец культуры! Да без всего этого мне нет на свете жизни!"
Антон рванулся с места и помчался назад, натыкаясь на встречных, - рабочие двигались к проходной. "Скорей, скорей!.. Только бы никого не было, только бы не обнаружил никто моего ребячества! Буду работать нагревальщиком, чернорабочим, кем угодно! Отрываться невозможно, - привык к людям, к цеху. Буду добиваться, буду доказывать!.."
Он вбежал в комнату Володи Безводова. Там было пусто. Кто-то сказал, что Володя у Фирсонова. Антон приблизился к партбюро - из-за двери слышались голоса - и стал ждать.
Фома Прохорович Полутенин из душевой поднялся к Фирсонову, где находилось несколько членов партбюро, и сказал хмурясь:
- Надо заступиться за Карнилина.
Фирсонов позвонил Костромину. Тот сейчас же явился, стремительный, нетерпеливый, в распахнутом халате, чуть вскинув бороду, прищурился на сидящих.
- Что случилось, Алексей Кузьмич? - спросил он, не отходя от двери.
- Сядь, Леонид Гордеевич, послушай.
Костромин присел на стул, насторожился.
- Я тебе напоминал, что я здесь не случайный человек, а секретарь партийного бюро, - раздельно и суховато заговорил Фирсонов, глядя в лицо Костромину. - Мы вместе отвечаем и за производство и за людей. И прежде чем принять какое-либо решение, и в особенности касающееся рабочих, не мешало бы посоветоваться со мной или хотя бы поставить меня в известность. Я говорю о комсомольско-молодежной бригаде Карнилина, которую ты приказал распустить…
- А-а, - протянул Костромин с облегчением и прочнее утвердился на стуле. - Откровенно признаться, я не думал, что это тебя так близко тронет…
- Трогает, Леонид Гордеевич, и не только его, а и меня, старого кузнеца, - прервал Костромина Фома Прохорович и встал. - Для него, для этого парня, приказ-то ваш, может, судьбу решит. Сегодня вы его сняли с бригадиров и перевели в нагревальщики, несправедливость ваша для него обидна, и завтра он уйдет из цеха. И нет кузнеца. Он, может, выбрал эту профессию пожизненно. А вы ему в самом начале путь обрезаете. Не больно многие отваживаются на наше дело - сунутся, понюхают, чем пахнет, обожгутся, да скорее назад…
- Но, Фома Прохорович, посудите сами, - возразил Костромин, - нельзя же поощрять людей за плохую работу, тем более, что бригада эта называется комсомольской и обязана быть показательной: назвался груздем, как говорится, так полезай в кузов…
Полутенин опять перебил его:
- В своих обязанностях комсомольцы разберутся сами; я знаю, они поблажек друг дружке не дают. А надо, так мы им подскажем… А вот Карнилина вы не знаете, Леонид Гордеевич. Из него, если хотите знать, отличный кузнец получится. А вы его в нагревальщики!..
Фома Прохорович сел. Кто-то поощрительно заметил, усмехнувшись:
- Кого-кого, а комсомольцев своих Фома Прохорович в обиду не даст…