Антон сел. Гришоня выхватил у него грамоту, прочитал, полюбовался ее красками, передал Сарафанову, тот - Насте Дарьиной, а прессовщица еще кому-то - и пошла грамота гулять по рукам из ряда в ряд; вернулась она к владельцу только после собрания, когда в зале уже взметнулся гул голосов и в раскрытые двери послышалась музыка.
- Спрыснуть бы надо ее, Антон, - намекнул Сарафанов, косясь на грамоту.
- И грамоту и еще кое-что, - охотно согласился Антон. - Гришоня, скажи Володе, что мы в буфете. Настя, не отставай!
Они протолкались сквозь толпу, зашли в буфет, заняли столик, и девушка-официантка принесла на подносе графин с водкой и бутерброды для мужчин, для девушек бутылку портвейна и пирожные.
Гришоня привел Безводова. Володя сел рядом с Антоном, потер руки, сдерживая радостное возбуждение. В буфет заглянули Антипов с Люсей, их тоже усадили за стол.
Когда наступил момент тишины и внимания, Безводов встал.
- Поздравляю вас, товарищи, - произнес он несколько возвышенно, - тебя, Антон, вас - Илья, Гришоня, Настя, с наступающим новым трудовым годом! Желаю вам производственных успехов, лучших, чем в прошедшем году. - Откинул назад волосы, задушевно понизил голос: - Эх, ребята, быть вашей бригаде лучшей на заводе, а то и во всем министерстве, чует мое сердце! Только об одном прошу, умоляю: пусть не разъедает ваш отряд ржавчина междоусобной распри…
- На огне спаялись - крепко! - пробасил Илья Сарафанов, а Гришоня спросил с недоумением:
- Куда же мы друг без друга? Оч-чень мне интересно знать!
Безводов повернулся к Антону:
- А грамотой ты гордись: тебя наградил ею наш родной комсомол, который вывел в люди великое множество таких парней, как ты; сколько из них стали героями, настоящими коммунистами. Не счесть!.. Поздравляю тебя с наградой. Выпьем за новый, за новаторский год! - воскликнул Безводов.
- Погодите! Что же вы одни? - крикнул кто-то из дальнего угла буфета. - Там за столиком сидели бригадиры Рыжухин, Космачев, Званко. - Стой, Володя! - сказал Рыжухин подходя. - Мы ведь тоже закончили этот год и начали новый.
- Присоединяйтесь! - крикнул Антон, широким жестом приглашая всех к своему столу. - Садитесь. Праздновать, так вместе, сообща!..
Антон ощущал в себе необычайный прилив сил, радости - от молодости, от удач, от внимания к нему товарищей. Он выглядел в этот момент красивым, щедрым, и Люся, не стесняясь, безотрывно глядела на него, отчего Антипов хмурился и кусал губы. Антон не мог понять, куда девалась Таня, не ушла же она домой. Несколько раз он выходил из буфета, надеясь встретить ее в фойе, и возвращался один. Как ему не хватало ее сейчас!..
Кузнецы перенесли свою закуску, расселись вокруг стола, и в оживленную беседу влилась струя свежих голосов. В углу одиноко остался сидеть лишь Леня Космачев.
- А ты чего красную девицу изображаешь? - крикнул ему Антон. - Почему не идешь к нам?
- Мне до нового года еще недели две осталось, - обиженным тоном ответил тот: ему очень хотелось пересесть за шумный стол.
- Ладно, поверим в долг. Иди сюда. Раздвиньтесь, товарищи! Садись с нами. Женя, - возбужденно проговорил Антон и поднял бокал. - С новым годом, друзья! С новым счастьем, с новыми победами!
Буфетчица с удивлением проговорила официантке:
- Вроде и сели недавно, а уж веселые какие.
Настя закашлялась, и Гришоня хозяйским тоном приказал Сарафанову:
- Постучи ей по спине. - Тот охотно исполнил просьбу, Настя взмолилась:
- Тише! Как болванкой бухнул.
- Погладить уж нельзя, - ухмыльнулся Илья.
Из фойе доносилась музыка. В дверях буфета то и дело показывались и исчезали новые лица, слышались обрывки фраз, взрывы смеха.
Вот вошли Олег Дарьин с Мариной Барохтой, купили конфет и стали разворачивать нарядные бумажки. Дарьин косился на кузнецов, хмурился.
- Я свои победы так не афиширую, - сказал он Марине.
Настя побледнела, опустила взгляд, кусала кончик платка, чтобы не заплакать, - ей было стыдно перед товарищами за мужа. За столом смолкли. Антон опять позавидовал мужеству Насти. Ему было жаль ее. Он глядел на Дарьина почти с ненавистью: уж если ты подлец, так хоть не выставляй это напоказ, не позорь других! Антон был на грани того, чтобы рвануться и избить Дарьина безжалостно, при всем народе; взгляд его сделался мрачным, плечи напряглись, кулаки сжались. Но Безводов остановил его:
- Сиди. Не связывайся.
- Тогда скажи ему, чтобы он убирался отсюда, - глухо, вполголоса сказал Антон. - Это же гнусно…
Но Дарьин, поняв, очевидно, что ведет себя неприлично, демонстративно ушел сам, так ни разу и не взглянув на жену, будто ее здесь и не было. А Настя долго не могла поднять головы…
Гришоня встрепенулся и, нарушая затянувшееся молчание, заговорил, обращаясь к Насте:
- Что ты приуныла? Ты думаешь, мы не знаем этого субъекта, муженька твоего? Знаем, что это за птица, вдоль и поперек! Так будем мы из-за него веселье портить?! Выше голову, товарищ Настя! - крикнул он залихватски, и все засмеялись.
Неприятное впечатление от встречи с Дарьиным постепенно сгладилось. Антон обвел сидящих повеселевшим взглядом. Люся спросила его шопотом:
- Вам хорошо?
- Никогда мне не было так хорошо, как сейчас, с вами, честное слово! - ответил он негромко и растроганно. - Жаль только, что нет здесь Алексея Кузьмича Фирсонова и Фомы Прохоровича - им я больше всего обязан… - Люся коснулась своим бокалом его рюмки. Антон предложил громко: - Выпьем за здоровье Фомы Прохоровича!
В это время в дверях буфета появилась Таня Оленина. Антон вскочил и устремился к ней. У Люси похолодела спина, этот радостный порыв сказал ей все; вот кто у него в сердце - Оленина! Но этого не может быть, они никак не подходят друг другу!.. Чтобы не выдать своего волнения, Люся потянулась к бокалу.
- Поздравьте меня, Таня, - сказал Антон просветленно: - Я сегодня выполнил свой годовой план. На полтора месяца раньше!
- Поздравляю, - ответила она сдержанно.
- Идемте, посидите с нами… пожалуйста!..
Через плечо его Таня увидела Люсю, которая, как ей показалось, с беспечным видом тянула сквозь зубы вино из бокала, и не пошла.
- Мне некогда… я тороплюсь.
- Куда?
- Мне нужно… я обещала навестить знакомых… - сказала она и отняла у него руку.
Нахлынувшая толпа разъединила их, вынесла Таню из буфета, и Антон потерял ее из виду. Он не понимал, почему она отказалась посидеть за столом, что случилось? И вдруг он понял: она приревновала его к Люсе! Возможно ли это?.. Но если ревнует - значит, любит! Любит!..
Он стоял посреди буфета, чуть покачивался и, прикрыл глаза ладонью, улыбался широко расплывающейся, счастливой улыбкой. Когда Антон вернулся к друзьям, Люси за столом уже не было, но он даже не заметил этого.
- Хватит на сегодня, - сказал он и наклонился к Безводову. - Пойдем, Володя, навестим Фому Прохоровича, поздравим его с новым годом.
4
После совещания бригадиров в комсомольском бюро Антон Карнилин часто ловил себя на том, что мысли, высказанные начальником цеха Костроминым, непрошено вертелись в голове, действовали на него возбуждающе, и надо было от них отделаться. "Конечно, - размышлял Антон, шагая на работу и отмахиваясь от Гришони, который надоедливо приставал со своими загадками, начальник подсказал, а ты сделал - это легко… А вот докопаться до всего самому - трудный орешек. Но раскусывать его надо каждому. А как его раскусишь?.. Зубы-то вроде, как молочные, детские. Ну, хорошо: высокая выработка, брак - это зависит от нас, от бригады; поднажмем и повысим. А вот себестоимость продукции, экономия металла, разные механические помощники для облегчения труда - тут уж на силу надеяться нечего, головой придется работать. А что, если заполучить личное клеймо? Тогда контролера в отставку, от этого и поковки выйдут дешевле. На заводах многие уже получили личные клейма. А ведь это идея! Надо поговорить с Фомой Прохоровичем".
Но Полутенин не показывался в кузнице вот уже неделю: прямо от молота, потный, горячий, вышел, должно быть, к дверям, на сквозняк, простыл, и врач заставил его отлежаться дома.
Заботливо укутанный женой, Фома Прохорович лежал в постели с грелкой в ногах и скучал. Откладывая прочитанные газеты, он подолгу смотрел в потолок, размышлял о жизни, о сложной и напряженной международной обстановке, о своей работе.
В этот вечер на улице в сумрачной мгле метался и выл ветер, вихрил мокрые и липкие хлопья снега, бросал их в стекла окон, заслоняя и без того тусклый, свет.
Фома Прохорович уже погасил лампочку и, ворочаясь, вздыхая и кряхтя, укладывался на ночь, когда в прихожей раздался звонок; Мария Филипповна, шаркая туфлями, пошла отворять дверь. Он нетерпеливо ожидал, пока вошедшие отряхивались в передней, вытирали ноги, раздевались, ворчали, поминая недобрым словом выдавшуюся погодку, потом спросил:
- Маша, кто там?
- К тебе. Володя с Антоном.
- Зажгите-ка свет, - обрадованно попросил кузнец.
Откинув одеяло, Фома Прохорович спустил с кровати ноги в голубых трикотажных, кальсонах, поискал вокруг себя брюки, не нашел и крикнул жене в другую комнату:
- Маша, куда ты задевала мои штаны?
- Я их зашиваю, - спокойно отозвалась Мария Филипповна.
- Нашла время! - недовольно ворчал кузнец, в смущении косясь на гостей.
- Тебе лежать сказано, а коль не терпится, так надевай новые, от костюма, а валенки под кроватью.
- Вы бы лежали, Фома Прохорович, - сказал Володя. - А мы посидим возле вас.
Фома Прохорович улыбнулся:
- Приятно полежать день-два, а на третий, смотришь, и спина болит, и бока болят, и не знаешь, на какую сторону ворочаться. - Подошел к шкафу, оделся и, причесывая волосы перед зеркалом, вделанным в дверцу с обратной стороны, поинтересовался не без иронии, поняв сразу, что парни несколько навеселе:
- Как это вы надумали забрести ко мне? Поздно ведь уже…
Ребята переглянулись, и Володя, помедлив, ответил:
- Новый год встречали, ну и…
Кузнец удивленно и вопросительно приподнял брови. Антон объяснил:
- Я годовой план закончил сегодня, грамоту ЦК ВЛКСМ получил. Отметили, выпили немножко, ну и решили навестить вас, честное слово.
- Новый год? Ишь ты!.. - протянул Фома Прохорович с восхищением. - Мать, ты слышишь; ребята новый год встречали? Это в начале-то ноября! Сами себе праздники устраивают. Ловко!.. А я вот пропустил такую оказию - не отметил, а стоило бы тоже!.. - Он накинул на плечи пиджак, сел к столу, ладонями разгладил морщины на скатерти и вздохнул с сожалением;- Водочки у меня нет, жалко, а вот садитесь - чайком погреемся. Слышишь, Маша?
- Уже поставила, - донеслось из кухни.
Фома Прохорович оперся локтями о стол.
- Значит, Антоша, новый год встречаем во всеоружии? Так… Валялся я тут, - он кивнул на кровать, неумело прикрытую одеялом, - и все думал… много думал, потому что больному человеку ничего другого не остается, кроме как думать. Случится заглянуть в газету - так и прет на тебя оскаленная рожа американского захватчика; дипломаты лисьи петли выделывают, хитрят, а в Корее идет побоище, гибнут люди… Страшные тучи собираются, вот что… Как тут не думать? - Фома Прохорович передохнул, опять погладил скатерть. - А отложишь газету - сейчас же очутишься в кузнице; издалека-то вроде бы заметнее, где что неладно, где неисправно, куда кинуть силы. Думал я и над словами Леонида Гордеевича Костромина… Быть может, в других бригадах считают, что это вопрос завтрашнего дня, а для нас, Антон, это задача на сегодня.
Антон подался к кузнецу, навалился грудью на стол:
- За этим и пришли к вам, Фома Прохорович!
Бесшумно вошла Мария Филипповна, полная женщина с добрым и умным лицом русской матери и мягкими движениями, внесла поднос с чайным прибором и домашним печеньем.
- Вот вам, забавляйтесь хоть всю ночь, - проговорила она немного нараспев и поставила перед ними поднос. - Он у меня слова не может сказать, покамест не промочит горло чаем. - Разлила чай и присела к уголку стола, подперла рукой подбородок и как будто пригорюнилась слушая.
- Знаете, Фома Прохорович, о чем я мечтаю? - торопливо высказал Антон свое самое заветное. - О собственном клейме.
- Да ну?! Ты это серьезно?.. - Полутенин удивленно и с опаской оглянулся на Володю, будто Антон сказал что-то непозволительное.
- Вполне серьезно. Если бы мы с вами его имели, то сразу бы убили двух зайцев: дали бы отличную продукцию и ликвидировали бы контролера.
Кузнец откинулся на спинку стула, ухмыльнулся:
- Ишь ты, как разогнался! На всех парах! Не жалко ликвидировать даже предмет своих воздыханий?
Антон убрал под стол руки, зажал их в коленях.
- Она для него больше не предмет, - ответил Володя.
- Да что ты?! - удивился Фома Прохорович. - Значит, старик отстал от событий. А ведь как убивался-то он по ней, бедняга… Кто же утешил?
- Нашлась одна такая, - сказал Володя. - Только неизвестно, чего там больше - утешений или опять терзаний.
- Эх, молодежь, - ласково промолвила Мария Филипповна и сочувственно вздохнула.
Антон проворчал, не поднимая глаз:
- Я вам про клеймо, а вы…
Фома Прохорович громко засмеялся, вытирая полотенцем шею и грудь, подмигнул:
- Клеймо не убежит… - Он вздохнул. - Эх-хе-хе!.. Надоело, значит, работать по-старому, захотелось жить бесконтрольно?..
- Но ведь не я один, Фома Прохорович, - как бы оправдываясь, возразил Антон. - Другие давно имеют собственные клейма. Газет разве не читаете?
- Теперь это новая мода - долой контролера! Горяч ты больно, Антоша. Ты сам сказывал однажды, что человек не машина, а особенно с твоим характером. Мало ли какие драмы произойдут в твоей жизни, а они, как мы знаем, отражаются на твоих делах; малость не доглядел, не проверил, клеймо шлепнул и отправил деталь. Легла она, недоброкачественная, в машину, машина ушла в колхоз и там, в чистом поле, вдруг встала - чини, ищи, где что болит. Так-то сказка сказывается про клеймо, Антон. Нет, ребята, нам нужен контроль, и строжайший!
Замолчали. Кузнец вышел в прихожую и там закурил. Антон задумчиво постукивал ложкой о край чашки. Он и сам теперь видел, что личное клеймо - затея ненужная, даже вредная, и, выходит, мечта его не имела крыльев: не полетела. В стекла окон беспрестанно ударялись хлопья снега, липли белыми сырыми блинами, подержавшись некоторое время, соскальзывали вниз и таяли.
Фома Прохорович помахал рукой, разгоняя дым, и вернулся к столу.
- Всякое дело начинается с людей, это верно. Прежде чем приступить к нему, посмотри, как расставлены люди, нет ли лишних.
Антон взглянул на Безводова и сказал:
- В нашу бригаду клин не вобьешь.
- Пробуйте печенье-то, хозяйка пекла, - угощал Фома Прохорович. - Не вобьешь, говоришь? Еще как вобьешь!.. А зачем тебе, например, подручный? Я говорю про Гришоню Курёнкова.
- Как?!. - воскликнул Антон в замешательстве. - Как же без него?
- Что он у тебя делает? Прячется за твою спину, как раньше прятался за мою. Смазывать штампы ты можешь и сам, а сдувать окалину будем механическим способом, как на многих других молотах.
Антон легонько отодвинул от себя чашку, отложил печенье, озадаченно замолчал, задумался.
- Может быть, и так… Но как же я ему скажу, Гришоне-то? Это убьет его, честное слово! Только что пили за дружбу… Я просто боюсь.
- Положись на меня, - заверил его Володя. - Он меня скоро поймет.
- А ты кушай, кушай, - уговаривала Антона Мария Филипповна. - Авось в три-то ума и решите, как лучше.
Фома Прохорович поставил чашку на блюдце, - жена наполнила ее чаем, - он ласково посмотрел на растерявшегося парня.
- Ты уже вырос, Антон, на ногах стоишь крепко. Теперь подумай и о других; не век же ему, Гришоне-то, в помощниках бегать, пусть в люди выходит.
- Я понимаю, - согласился Антон. - Только Сарафанову трудно будет без него.
- Знаю.
- Придется менять всю организацию труда в бригаде, - размышлял Антон как бы с сожалением; но по его упрямо наклоненной голове Безводов видел, что он согласен с доводами своего учителя и ищет решения. - Надо будет развернуть и приблизить к молоту печь, регуляторы форсунок перенести ближе к рабочему месту, чтобы нагревальщику не бегать вокруг печи. А в общем попробуем, Фома Прохорович, - закончил Антон и улыбнулся.
- А то как же! Не попробуешь - не сделаешь, - подхватил Полутенин.
- А печенье мое совсем не ели, не понравилось, видно, - сказала хозяйка, и Володя, встрепенувшись, похвалил:
- Очень вкусное, прямо во рту тает, душистое, сладкое.