- А мне, думаешь, легко? - откликнулся Сарафанов и шумно вздохнул. - Для меня учеба - дорога ухабистая, в колдобинах и рытвинах. А я все равно тяну, брат…
- У нас многие учатся, это факт, - подтвердил Гришоня и добавил намекающе: - У Дарьина, должно быть, другая трудность.
И Олега прорвало. Краснея и жестикулируя, он яростно стал выкрикивать беспорядочные слова:
- Надоели мне ваши вопросы, ваши намеки! Что вы лезете ко мне в душу? Учеба, учеба… Кто хочет учиться - учись, не хочет - живи так, работай! Я работаю и не приставайте ко мне со своими расспросами.
- Позволь, Олег…
- Не хочу! - прервал он и топнул. - К чортовой матери всех! - расталкивая сидящих, он устремился к выходу, сильно хлопнул дверью, вызвав в комнате вихрь негодующих возгласов:
- Вот это распалился!
- Оч-чень интересно!
- Обсудить его немедленно!..
- Исключить из комсомола, и все тут!
- Вернуть и устроить головомойку, чтоб всю жизнь помнил…
- Сам придет, - сказала Таня и подняла руку, призывая к порядку. - Тише. Успокойтесь.
- Зачем спешить с решениями? - сказал Фома Прохорович. - Погодите. Куда он от вас уйдет? Никуда. Вернется. Вот ветерком его обдует, кураж из головы выветрится, и придет. Тогда вы и поговорите с ним терпеливо, по-дружески…
- Так он вам и вернется, так и выложит! - выскочил Гришоня со своим словцом. - Ждите, Фома Прохорович! Вы еще мало знаете этого субъекта, а я его до тонкостей изучил; он сейчас только коготки показал, покажет и клыки…
Дарьин не вернулся. И Сарафанов заключил с несвойственным ему глубокомыслием:
- Да, с такими людьми о коммунизме и не мечтай. Кузнецу передовой не сделаешь! Разве что на скачках играть…
2
Проходя по заводу, Антон часто замечал, как над воротами какого-нибудь цеха вдруг появлялась надпись, выведенная, пожалуй, уж слишком крупными, кричащими буквами: передовой цех. Эта надпись как бы заявляла всем с гордостью о дружной рабочей семье, о высокой культуре труда, о мастерстве и изобретательности. И у Антона всегда рождалась мальчишеская ревность, зависть. Конечно, кузница не какой-то механический или сборочный, где чистота, как в фойе Дворца культуры, и за людей многое выполняет машина - стой у конвейера и делай, что тебе положено. В кузнице работа другая, тяжелая, - белоручки туда не суйся, - и народ там особый, суровый, и текучесть рабочих большая. Но чем настойчивей и упорней борьба, тем значительней и радостней победа.
Антон с улыбкой вспоминал слова Тани. Как-то раз она проводила его до школы; они говорили об обязанностях человека в обществе, об учебе, о подвиге, который должен совершить каждый, коснулись судьбы Антона.
- И вообще пора вам привыкать мыслить широко, по-государственному, как сейчас принято выражаться, - сказала Таня с мягкой улыбкой.
- Легко сказать - по-государственному! - возразил Антон, волнуясь, и напряженно хрустнул сцепленными пальцами. - С чего начать, куда направить силы, - вот вопрос. Это надо ясно видеть.
- Найдутся люди - укажут, - ответила она.
Эх, придумать бы что-нибудь такое, что повлияло бы На работу кузницы и поставило ее в ряд передовых цехов! Но придумать ничего не мог, как ни старался. Трудненько, видно, мыслить по-государственному-то!..
Однажды Антон с Гришоней проспали и неумытые побежали на работу, завтракая на ходу. Февральское утро было студеное, ветер забивал улицы снегом, снег скрипел под ногами, - дворники не успевали счищать его с тротуаров. Возле завода Антон не утерпел и встал в очередь за газетой; Гришоня, ныряя в проходную; насмешливо крикнул ему:
- Зря время теряешь: таблицу не ищи, розыгрыш ждем через неделю!
Антон взял газету и, боком проскользнув мимо вахтера, развернул ее: корейские солдаты и китайские добровольцы вели ожесточенные бои с американскими войсками; английские оккупанты в Египте расстреливали мирное население, применяя против женщин и детей танки, пулеметы, полевую артиллерию и реактивные самолеты; в Италии воды реки По, прорвав дамбы в верховьях, ринулись в долину, затопляя возделанные поля, разрушая жилища, неся гибель десяткам тысяч людей; созданные коммунистами народные комитеты спасали население от смерти и голода; бойцы Народной армии Вьетнама успешно сражались с французскими колонизаторами, В самых отдаленных уголках мира люди труда вступали в борьбу с поработителями.
Антон перевернул страницу, тут была жизнь иного мира: очерки и корреспонденции рассказывали о доблести и подвигах молодых строителей электростанций; спортивные общества готовились к летнему сезону; по вечерам рабочая молодежь садилась за парты школ и институтов; труженики переселялись в новые, светлые жилища…
Привлек внимание крупный заголовок: "Дадим Родине больше металла!" Это сказали сталинградские комсомольцы сталевары. Призыв подхватили молодые металлурги Москвы, Урала, Днепропетровска, Запорожья… Идея этого движения была сформулирована ясно и отчетливо: чем больше металла, тем могущественнее Родина и тем прочнее и длительнее мир на земле.
"Вот могут же люди придумать большое, полезное! - подумал Антон, шагая через рельсы к цеху. - А ведь и у мае есть что-нибудь такое - не может не быть! - лежит рядом, а не разглядишь, не догадаешься…"
Штампуя детали, Антон вновь и вновь возвращался к мысли о начинании металлургов и все настойчивее чувствовал, что он тоже причастен к этому делу. В перерыв, когда печь загружалась свежими заготовками, Илья Сарафанов, видя своего бригадира сурово углубленным во что-то, спросил:
- О чем задумался?
Антон неопределенно пожал плечами. Весь день он чувствовал себя связанным чем-то, выглядел озабоченным, смирным, в разговорах все больше отмалчивался, а глаза, большие и думающие, как бы обращены были внутрь себя. И Люся Костромина, наблюдавшая за ним, забеспокоилась: уж не заболел ли он?
- Вы плохо себя чувствуете? - спросила она подойдя.
Он удивился такому вопросу, улыбнулся и отрицательно покачал головой.
И дома Антон ощущал в себе это непонятное беспокойство, что-то вертелось в голове, бесформенное, но важное, необходимое ему, а осмыслить не мог. Он не в силах был отделаться от мысли о сталинградских металлургах, и это его раздражало. "Дались они мне, эти металлурги! - ругал он себя, вышагивая по комнате из угла в угол. - Обещают дать больше металла, ну и хорошо, и спасибо им. Меньше будем простаивать. А то, бывает, стоишь по полдня - стали нет".
Гришоня оторвался от учебника, проворчал:
- Что ты, нанялся мерить комнату? И вот маячит перед глазами! Надоел.
Антон покорно сел на койку, но тут же поднялся опять и зашагал.
На другой день, в коротенькую передышку, он присел на груду сырых и холодных заготовок; взгляд его был прикован к валявшейся у ног болванке, короткой и увесистой, с синеватыми торцами. Издалека пришел сюда этот металл. Антон представил его в виде бесформенных крупинок, перемешанных с породой; геологи и изыскатели определяли месторождение руды; рудокопы спускались в глубокие недра, добывали ее, поднимали наверх. Перед взором Антона возникали гигантские печи, огненные реки низринувшегося в ковши металла и молодые доменщики, создающие эти грозные реки; ему слышался грохот мчащихся эшелонов с ценнейшим грузом…
Антон и себя, штамповщика деталей, включил в эту живую цепь созидателей, и токарей механического цеха, и сборщиков на конвейере, и тех водителей, которые ведут грузовики с породой из котлованов…
Сколько человеческих судеб объединяет в себе этот кусок стали, сколько вмещает физических сил и умственной энергии!.. Как же надо беречь этот драгоценный материал!
И то, что мучило его эти сутки, определилось. Неясная, ускользнувшая от него мысль вдруг стала четкой и ясной: "Надо идти навстречу металлургам. Надо экономить этот металл, каждый грамм!.."
Обрушивая "бабу" на вязкую и белую от накала сталь, Антон соображал и подсчитывал с лихорадочной быстротой; несколько граммов экономии на каждой детали каждым кузнецом. Граммы складывались в килограммы, в тонны, в десятки тонн… Они чудодейственно превращались в новые поковки, в детали, в узлы… И воображение уже неудержимо рисовало обширную и желанную картину: площадь заводского двора заставлена новыми машинами, грузовиками, самосвалами, лакированными легковыми автомобилями, комфортабельными автобусами. Колонны их с ревом выходят из ворот и растекаются по дорогам во все концы земли…
Антон с трудом дождался конца смены и, как только прозвучал сигнал, помчался к Володе Безводову. Столкнувшись с ним на лестнице, он спросил:
- Ты домой? Погоди… - Повернул его, увлек в комнату комсомольского бюро. - Запри дверь!
- Что ты шальной какой? В чем дело? - непонимающе спросил Володя, огорошенный его натиском.
- Садись, слушай, - скомандовал Антон, с силой пригибая Володю к скамейке. - Читал вчера призыв сталинградских сталеваров?
- Ну, читал…
- Дело, которое они начали, касается и нас. И мы должны поддержать их.
- Каким образом? - спросил Володя недоверием - он еще не понимал, что тот задумал.
Антон заволновался:
- Пойдем к ним навстречу: объявим поход за экономию металла на каждом изделии. И поход этот возглавим мы, кузнецы-комсомольцы! Я знаю, я убежден, что вопрос этот очень важен для нашего цеха. - Антон следил за Безводовым неуверенным и как будто умоляющим взглядом: поймет ли его Володя? - За нами пойдут, честное слово!.. Вся заводская молодежь пойдет!..
- Ну, ну? - сказал Безводов, взглядом поощряя кузнеца.
По мере того как Антон высказывал свои соображения, цифры, лицо Володи все более расцветало, воодушевлялось, он уже не мог спокойно сидеть, а ходил, ускоряя шаг, от стола к двери, ероша волосы.
- Погоди, Антон! Дай очухаться… Ты говоришь экономить… А на чем?
- Найдем на чем, - сказал Антон. - Ты думаешь, все у нас уже решено окончательно, ничего нельзя пересмотреть? Пусть каждый подумает. Вот у меня, например, остается от поковки кусок граммов на восемьсот, он идет в отходы. А из него можно штамповать более мелкую деталь. Да мало ли на чем!..
- Так, правильно, - подтвердил Володя; он был очень серьезен, сосредоточен. - Это здорово, Антон! Здорово и своевременно! Только ты мелко берешь. Тут не одной кузницей пахнет и даже не заводом. Надо захватывать шире!..
- Я же и говорю, - начал было Антон, радуясь тому, что вызвал в товарище такое сочувствие. Володя прервал его:
- Молчи! Молчи, Антон. Ни слова больше… Я все понял. У тебя сегодня уроков нет? Зайдем к Алексею Кузьмичу.
В партбюро Карнилин и Безводов застали, кроме Фирсонова, Ивана Матвеевича Семиёнова и Таню; склонившись над столом, они рассматривали какой-то чертеж.
- Разрешите, Алексей Кузьмич, - попросил Володя, вступая в комнату.
Головы всех троих приподнялись.
- Что у вас? - спросил Фирсонов.
Володя Безводов широким жестом указал на Антона и громко, с восторгом объявил:
- Расступись - кузнецы пошли!
Антон смущенно потупил взгляд. Таня глядела на него в нежностью. Семиёнов перехватил этот взгляд и подумал с завистью, оглядывая Антона: "Что-нибудь придумал. Вот такие и нравятся женщинам, жадные, с жаром, с захватом, - что-то придумывают, выискивают… А все-таки это невероятно!.." Он ткнул окурок в пепельницу, спросил:
- Судя по вашим взволнованным лицам, догадываюсь, что пришли к Алексею Кузьмичу по срочному делу?
- Вы угадали, Иван Матвеевич, - задорно отчеканил Володя.
- Опять какая-нибудь проблема государственной важности? - снисходительно улыбнулся Семиёнов.
- Вот именно, проблема!
- Правда, что-нибудь серьезное, Володя? - спросила Таня.
- Очень серьезное.
- Ну что у вас? Выкладывайте, если не секрет, - сказал Алексей Кузьмич. - Да покороче.
- Покороче нельзя.
Перебивая и дополняя друг друга, Антон и Володя начали излагать ему суть дела.
Фирсонов молчал, старательно посасывая свою трубку. Семиёнов скептически рассмеялся, стукнув себя ладонью по колену:
- Удивительно! Приходится поражаться такому вольному обращению с людьми… Мы никак не можем допустить, чтобы человек находился в состоянии душевного и физического покоя: обязательно надо его взвинтить, взбудоражить… Не то, так другое!
Алексей Кузьмич строго и вопросительно взглянул на Семиёнова, а тот поспешно вынул сигарету, закурил и, пуская дымок, разъяснил:
- Разве у нас не проводится экономия металла? Только происходит это спокойно, планомерно, без ажиотажа. И ведь часто так, и не только у нас, а вообще: живут, работают люди тихо, спокойно, то есть нормально. Вдруг одному какому-нибудь человеку взбредет в голову - не знаю, из каких побуждений, - пустить по цеху этакий вихрь, понаделать шуму. Глядишь, и газеты за, - пестрели заметками, громкими заголовками. Выявятся два-три героя, их объявят зачинателями борьбы - все равно какой, за что: в данном случае за экономию металла. А металла сколько было, столько и осталось, а если и прибавилось, так это капля в море. Да и вообще… Это все равно, что прокутить в ресторане сотни рублей, а дома экономить на спичках, - закончил Семиёнов; и трудно было разобрать, всерьез он высказывал свои убеждения или шутил ради оригинальности, с желанием вызвать возражения, спор.
Антон сердито наклонил голову: неприязнь к Семиёнову охватила его сильнее; он просунул за воротник два пальца, ослабил галстук, туго давивший шею, и недружелюбно процедил:
- Тысячи тонн - не спички… Сколько я вас знаю, вы всегда стоите в позе взыскательного судьи: все осудить, все осмеять, зачеркнуть.
Алексей Кузьмич рассмеялся:
- Это верно! Ивана Матвеевича хлебом не корми, а дай встать поперек - таков уж склад его ума: сомнение прежде него родилось. - Он положил перед собой трубку чубуком на край пепельницы, встал, прошелся к шкафу. - Мы экономили металл, Иван Матвеевич, но делали это кустарно, вразброд, как бог на душу положит. Теперь мы пойдем в поход организованно, развернутым строем и общими силами: рабочие, мастера, технологи и вы, конструкторы. Я еще не уяснил себе окончательно, что все это может значить для нас, но чувствую за этим что-то огромное и важное для нашей кузницы. Ребята подымают глубокий пласт. Правильно, Таня? - Таня молча кивнула. - А ты, Иван Матвеевич, этого не понимаешь.
- Как не понять? - тихо обронил Семиёнов и прибавил, точно дразня Антона: - Однажды из окна вагона я видел, как пионеры собирают в поле колоски - идут по стерне тоже развернутым строем. Однако урожай определяется не пионерскими колосками, а работой зерновых агрегатов.
- Вот ты и смотришь на жизнь из окна вагона: и тебе все кажется в уменьшенном виде, искаженным. И иронизируешь ты потому, что тебя производственные вопросы никогда не касались, как, скажем, Безводова или Карнилина.
- Возражаю! - сказал Иван Матвеевич. - Тут ты не прав. Если бы я не интересовался делами кузницы, меня не избирали бы в цехком. А я четвертый год бессменный попечитель рабочих по бытовой линии. Не жалуются, а благодарят. Скоро лето, и опять начнутся хлопоты, беготня: одному подлечиться надо, другому отдохнуть, третьему деньжонок подкинуть, четвертому бесплатную путевку достать…
- Благодарят, говоришь? - сказал Алексей Кузьмич. - Что ж, это хорошо, если благодарят. Теперь мы взвалим на тебя еще и обязанности начальника штаба, который будет возглавлять движение за экономию: тогда послушаем, как ты запоешь…
- Правильно! - подтвердил Володя. - Пусть испытает на себе…
Алексей Кузьмич был уверен, что сомнительные улыбочки Семиёнова, ироническое отношение его ко всему, загадочное пожимание плечами - все это наносное, поверхностное, нечто вроде стиля не слишком высокого вкуса, а в существе своем это человек серьезный, неглупый и исполнительный. И приобщить его к коллективу можно только большим, общественно важным делом.
Польщенный неожиданным вниманием, Иван Матвеевич как-то осанисто выпрямил спину и, важничая, пообещал:
- Ну что ж, я подумаю…
Привалившись плечом к дверцам шкафа, прищурясь, Алексей Кузьмич сквозь редкий дымок трубки наблюдал за Антоном; тот сидел на табурете, угнетенно молчал, недовольный тем, что в новое дело замешивается Семиёнов, глубоко неприятный ему. На глазах Фирсонова вырос талант этого человека, неузнаваемо преобразив его. А ведь в душу каждого заронена искра дарования. Часто искра эта превращается в пламя; оно жарко и радостно обнимает жизнь человека, делая ее высокой, значительной и прекрасной. Раскрывать внутреннюю человеческую красоту - не самая ли это благородная задача для таких людей, как он, парторг цеха? Вот и сейчас этот парень пришел именно к нему со своими замыслами и ждет от него сочувствия и поощрения. Алексей Кузьмич пододвинул стул, сел рядом с Антоном, отвернув лицо, выпустил в сторону дым и спросил:
- Ты уверен, что молодежь пойдет за тобой?
- Еще бы! - вскинулся кузнец. - Это каждого касается. Как же они не откликнутся?
- Конечно, откликнутся, - горячо поддержала Таня. - Что вы, не знаете наших комсомольцев?
- Тогда действуйте, - решительно одобрил Алексей Кузьмич. - Чем больше соберете вокруг себя людей, тем лучше. Вот и перед тобой, Татьяна, открывается широкое поле деятельности. - И прибавил, подумав: - Очень прошу не забывать еще про одного хорошего штамповщика.
- Олега Дарьина? - буркнул Антон хмурясь. - А ну его!.. Обойдемся без него. Посмотрели бы, как он вел себя на комсомольском бюро…
- А жаль, - сказал Алексей Кузьмич с некоторым разочарованием. - Штамповщик он был отличный.
- Был! - воскликнул Антон. - Мало ли кто каким был. А вот кем стал… - Взглянул на Фирсонова и согласился с неохотой: - Спросим его. Но уговаривать не станем. Надоел он нам со своими капризами.
- Мы хотим, чтобы у нас были крепкие тылы, Алексей Кузьмич, - сказал Володя. - Хотим заручиться поддержкой партийной организации и вообще начальства.
Алексей Кузьмич весело рассмеялся:
- Вот тебе раз! Первый раз слышу, чтобы партийную организацию зачисляли в тылы.
Володя смущенно отбросил назад волосы:
- Я не то хотел сказать. Не так выразился.
- Ничего, ничего, - успокоил парторг. - Можете смело идти в наступление, тылы вам будут обеспечены. Я сейчас пойду к Леониду Гордеевичу и скажу ему об этом. Вот будет рад!.. А вы действуйте. Не забудьте зайти в комитет комсомола.
Антон и Володя вышли.
Через час зайдя к Давыдову, они до самой ночи обсуждали этот вопрос, сознавая всю его важность и необходимость. Затем Давыдов позвонил секретарю ЦК комсомола, кратко изложив ему суть предложения Карнилина. Потом замолчал, внимательно и неподвижно слушая ответ. Антон с Володей тоже замерли в напряженных позах ожидания и надежды.
Положив, наконец, трубку, Давыдов сказал:
- Семафор открыт, ребята. Борьба за экономию металла должна быть главной в жизни комсомольской организации нашего завода.