4
В просторном фойе Дворца культуры было полно народу. Обильный свет неоновых люстр, зеркальный блеск паркетных полов, танцы среди мраморных колонн, метель конфетти в дрожащих фиолетовых полосах прожекторов, взмахи надушенных платочков возле пылающих девичьих лиц, вспышки смеха, в распахнутые окна - потоки свежести майской ночи и музыка, звучавшая вокруг, - все это сливалось воедино, опьяняло, создавало впечатление всеобщего торжества, которому, казалось, не будет конца.
Часом раньше Антон Карнилин сидел в президиуме собрания, посвященного присвоению кузнечному цеху звания передового и вручению ему переходящего Красного знамени. Теперь же, увлеченный Люсей Костроминой в самую гущу танцующих, он легко вальсировал, нетерпеливо поглядывая поверх голов в сторону лестницы: ждал Таню.
Люся старалась его заинтересовать. Придерживая длинное зеленое, все в блестках, платье, она не отрывала от его лица сощуренных, приподнятых к вискам глаз.
- Ну, заварили вы кашу!.. - проговорила она с поощрительным смешком. - Ребята теперь ходят с блокнотами, карандашами, с видом мыслителей что-то чертят. Даже я заразилась… И я думаю сделаться изобретателем - вот возьму и совершу техническую революцию в кузнице!
Антон ответил ей великодушной усмешкой; сильный и добрый, он не таил в себе обиды на нее, она как-то по-своему даже нравилась ему.
- Какая у вас теперь цель на очереди? - поинтересовалась Люся.
- Думал освободиться от вас… - начал он, но девушка, перебивая его, воскликнула с оттенком горькой иронии:
- Значит меняете милую девушку Люсю на клеймо! И вам не жалко? - Ноги ее послушно скользили по гладкому полу. - Как ни странно, но мне не хочется от вас уходить…
- Вы не логичны, Люся, - упрекнул он, мягко кружа ее. - Вы были недовольны нами, всегда ругались, жаловались.
- Это больше для вида, чтобы держать вас в строгости. А пришло время - и грустно расставаться, привыкла я к бригаде вашей.
- Я вас успокою, - сказал Антон. - Я только мечтал о личном клейме, но моя мечта оказалась не более как заблуждение; Фома Прохорович сказал, что затея эта вздорная и даже вредная. Так что вам придется еще помучиться с нами.
- Ура! - Люся захлопала в ладоши. - Никогда вам от меня не отделаться! И не старайтесь.
Музыка кончилась, стройность движения нарушилась, все перемешалось. Антона кто-то толкнул плечом, он обернулся и увидел Олега Дарьина, который пробирался к колонне, держа под локоть Марину Барохту; Олег что-то шептал ей на ухо, и она самодовольно усмехалась, ломая свои красивые грозные брови.
Антон подумал о Насте и поморщился, точно ему больно наступили на ногу.
- Что с вами? - спросила Люся.
- Так, ничего…
…Таня поднималась по белой мраморной лестнице. Она с наслаждением ловила обрывки звуков, неясный гул голосов, видела вверху игру световых лучей и, помахивая веточкой сирени, усмиряя в себе радостный трепет, медленно ступала со ступеньки на ступеньку в предвкушении чего-то необычайного, что щедро напитает ее счастьем. Она представила Антона, свою руку на его плече, и сердце ее ноюще сжалось. Таня помедлила немного наверху, потом вошла в толпу. И тут ей шепнул кто-то, сначала один, затем другой, что Антон весь вечер не отходит от Люси; рука Тани с веточкой сирени беспомощно повисла, взгляд застлала мгла…
Антон с Люсей стояли у окна. Какая-то девушка, пробегая мимо, швырнула вверх горсть конфетти, блестки дождем осыпали их головы, плечи. Люся поймала несколько кружочков, один приклеила к своим губам, другой хотела прилепить к губам Антона, но он мягко перехватил ее руку, погладил и опустил. Люся достала из сумочки крошечный, отороченный кружавчиками платочек, и Антон сразу вспомнил давнишнюю сцену у фонтана и улыбнулся. Люся тоже рассмеялась.
- А помните, каким вы были в тот вечер, когда мы с вами познакомились? Ужасно смешной… Волосы как на барашке…
- Да и вы были несколько другой, Люся, честное слово. - ответил он в тон ей и опять удивился, что та буря чувств, которая охватывала его тогда, пролетела безвозвратно, оставив в душе светлую и спокойную гладь: как ни бросай Люся камешки в нее - не поколеблешь!
Если бы Антон повернулся в этот момент, то увидел бы Таню, которую так ждал, и не произошло бы того, что потом случилось.
Но в это время опять загремела музыка, и Люся потянула Антона танцевать. Таня побрела по залу. Вокруг нее мелькали горячие, веселые лица, лучистые глаза, счастливые улыбки… Как сквозь сон, услышала она голос Володи Безводова:
- Куда ты? Идем туда, к Антону…
- Алексея Кузьмина не видел? - глухо спросила Таня.
Володя сказал, что видел его в буфете, и она поднялась этажом выше.
Фирсоновы сидели за столиком вдвоем. Увидев Таню, Елизавета Дмитриевна отставила бокал, удивленно и обрадованно воскликнула:
- Таня! Боже мой, какая ты красивая!.. - Таня задумчиво улыбнулась. - Садись. Почему ты так поздно?
Таня села, взяла ее руку, приложила к своей щеке и прошептала жалобно:
- Пожалей меня, Лиза…
- Что с тобой? - Елизавета Дмитриевна пристально и встревоженно всматривалась в лицо подруги, поняв, спросила вполголоса: - С Люсей он? - Таня кивнула. - Я так и знала. Сколько раз я тебе говорила - ненадежен он.
Алексей Кузьмич внимательно смотрел на женщин и глубоко затягивался дымом трубки.
В это время в буфете появилась Настя Дарьина, отчаянным взором оглядела столики, подбежала к Алексею Кузьмичу, села рядом, закрыла лицо руками и беззвучно заплакала. Алексей Кузьмич не удивился ее появлению. Люди, точно пчелы в ячейки сотов, несли к нему свои чувства; мечту и радость, душевную боль и муки раздумий, - он привык к этому.
- Погоди плакать, - сказал он Насте, вынул из зубов трубку и, дымящую, положил на стол, мундштуком на край тарелки. - Что у тебя? Ну, перестань же!..
- Повлияйте на него, Алексей Кузьмич, - заговорила она, кусая кончик платка. - Не могу я больше… Измучил он меня. Пришли вместе, как муж и жена, а потом он прицепился к этой Барохте и весь вечер от нее не отходит. Приворожила она его, что ли! Хорошо еще, что Гришоня Курёнков с Сарафановым были со мной, а то бы одна болталась… Стыдно мне… - И на скатерть одна за другой упали две крупные слезы.
У Тани тоже увлажнились глаза, но она сдержалась.
- Сукин сын! - недовольно проворчал Алексей Кузьмич, взял трубку и усиленно задымил. - Надо что-то с ним делать…
- Все они такие, знаменитости! - сердито проговорила Елизавета Дмитриевна, как бы обращаясь к Тане.
- Не печалься, Настенька, мало ли что в жизни случается - все пройдет, уляжется… - Таня погладила Настю по плечу, налила фруктовой воды. - Выпей вот…
- Можно, я вина выпью? - попросила Настя, и Елизавета Дмитриевна пододвинула ей свой бокал.
- Ладно, не плачь, - сказал Алексей Кузьмич. - Завтра я вызову его, поговорю. Совсем свихнулся парень!
Настя вскочила, - никогда ее не видел никто такой решительной.
- Поговорите? Завтра? Нет уж!.. Я сама поговорю! Сейчас! - выпалила она и быстро ушла.
Таня тоже собралась домой, и Алексей Кузьмич спросил ее:
- Ну, а у тебя, вдова, тоже сердечная драма или повышенная мнительность? Ты это выяснила?
- Какая там мнительность! - ответила за нее жена. - Это подлость с его стороны! Не надо было кружить девке голову, коль другая на уме. А то ходил, вздыхал, а ты ему потакал в этом.
Алексей Кузьмич ничего не ответил, затянулся дымом, задумался; сколько встречалось в жизни сложных, казалось бы, совсем неразрешимых вопросов! Но рано или поздно они решались. А вот душа человеческая остается непостижимой; как проникнешь в глубину ее?.. А надо, до зарезу необходимо! И тогда, быть может, не плакала бы так горько тихая, скромная прессовщица Настя, не вздыхала бы милая, чудесная Таня…
Придя домой в пустую комнату, Таня засветила настольную лампочку возле пианино, скинула плащ, прошла к окну и толкнула створки рамы. Ворвался шум вечерней улицы, напомнил покинутый людный зал. Небо было безоблачно. В стороне над темным силуэтом купола старой церкви без креста одиноко сияла голубая звезда. Отойдя от окна, Таня села на диван, огляделась; все было аккуратно расставлено, развешано, все носило печать девической чистоты, порядка, и от этого было еще более тягостно; с болью она почувствовала себя одинокой, ткнулась лицом в подушку и заплакала.
Потом глубоко вздохнула, посидела минутку, бездумно уставясь на носок туфельки, выглядывавшей из-под кресла, встала, машинально открыла крышку пианино и опустила руки на прохладные клавиши. Она благодарила Чайковского за утешение, за сочувствие… Какие теплые, какие чудесные звуки! Они прозрачными каплями падают в душу, насыщая ее просветленной грустью.
"Не надо строить иллюзий, - думала она. - Все гораздо проще; Люся моложе, красивее, звонче. Она - первая его любовь, а это много значит… Ну и пусть! Все проходит, и это пройдет. Надо жить, работать, ждать… Ждать… А чего?"
В дверь негромко постучали. Таня опустила руки на колени. Стук повторился.
- Войдите, - сказала она и выжидательно, тревожно застыла. В комнату робко вошел Семиёнов, снял шляпу и, ни слова не говоря, уставился на Таню упорным умоляющим взглядом. Свет, падающий от абажура, освещал половину его лица с вдавленным виском, глаз лихорадочно сверкал…
Иван Матвеевич долго искал Таню во Дворце культуры - толкался среди танцующих, заглядывал во все двери, выходил в сад, кружил по липовым аллеям, замедлял шаги возле скамеечек, наблюдая парочки; встретил множество знакомых, а Тани так и не нашел.
В фойе мимо него стремительно пробежала Настя Дарьина, подлетела к мужу, оттянула его от Марины Барохты и крикнула в лицо:
- Можешь домой не приходить - не пущу! Оставайся здесь, с этой… - Она резко кивнула в сторону Барохты. - Хватит, помучил!..
Вокруг них мгновенно собралась толпа. Олег побледнел, испуганно пятился от наступавшей на него жены, сконфуженно бормотал:
- Тише, тише… Дома поговорим…
- Нет у тебя дома! Не приходи! Не пущу! - кричала Настя. - Иди к ней!.. - Она повернулась к Марине. - Эх ты, бесстыжая!.. Что ты липнешь к нему? Тебе других парней мало? Вон их сколько, вешайся на шею! Ишь, задрала морду-то! Гордая… Чем гордишься?..
Марина даже не двинулась с места, не смутилась, губы тронула едва заметная презрительная усмешка.
- Забирайте ваше сокровище, - бросила она глуховато и отрывисто. - Я в нем не нуждаюсь.
Семиёнов, наблюдая за Мариной, отметил: "А все-таки она красива. Простая девушка, а с каким достоинством держится. Она не лишена благородства. Недаром же она так нравилась мне когда-то… Конечно, с Таней Олениной ее сравнить нельзя…" Уходя, Иван Матвеевич слышал беспорядочные выкрики рассерженной Насти Дарьиной, краткие ответы Марины, предупреждающие слова Олега и гул толпы.
Поднявшись в буфет, Семиёнов посидел с Фирсоновыми, выпил пива и как бы невзначай спросил:
- Я что-то Татьяну Ивановну не вижу. Не знаете, где она?
- Ушла домой, - ответила Елизавета Дмитриевна, выразительно взглянув на Семиёнова. - Навестили бы…
Иван Матвеевич помял, поспешно встал и вышел. Алексей Кузьмич неодобрительно поглядел на жену.
- Поражаюсь, как ты позволяешь себе играть такую неблаговидную роль в судьбе своей подружки. Я думаю, она не поблагодарит тебя за твое усердие…
- Ошибаешься, - ответила Елизавета Дмитриевна обидчиво. - Чутье женщины, которое чуждо вам, мужчинам, подсказывает мне, что я поступаю правильно. Таня сама не знает, чего хочет, в ней борются разноречивые желания, и если она сделает по-моему, будет счастлива, уверяю тебя.
- Будет ли счастлива - неизвестно. А ведешь ты себя нехорошо, - Алексей Кузьмич встал. - Идем домой.
- В таких вопросах я понимаю больше твоего, поверь мне, - суховато проговорила Елизавета Дмитриевна и пошла впереди мужа к выходу.
Семиёнов понял, что Таня находилась в затруднительном положении, в такой момент она может ухватиться за него. И вот он явился, взволнованный, напряженный, готовый к решительному объяснению.
- Иван Матвеевич! - негромко и испуганно воскликнула Таня, пораженная его возбужденным видом. - Что-нибудь случилось? Проходите, садитесь…
- Со мной ничего не случилось, - ответил он, сел на диван и прикрыл колени шляпой. Таня повернулась к пианино боком, положила левую руку на клавиши, ждала. - Почему вы ушли с вечера? С вами что-то произошло…
- Я… У меня… разболелась голова… - ответила Таня, замявшись. Он сидел прямо, глаза не мигали, лихорадочный блеск в них пугающе усилился.
- Вы обманываете меня, - заговорил он, волнуясь, с расстановкой. - Вы ушли по другой причине. Я не буду вникать в подробности, но знаю, что вас обидели… Не оценили. И заявляю вам, что никто никогда не оценит вас так, как я.
Таня хотела что-то возразить, но он остановил ее:
- Погодите. Я говорю слишком смело, простите. Мне казалось, что мои терзания дают мне на это право. Может быть, я недостоин вашей любви… Я не требую ее от вас. Я только хочу, чтобы вы ни на минуту не забывали, что я люблю вас давно. И что вы в любую минуту найдете у меня сочувствие и защиту. Я сейчас пришел с надеждой быть чем-нибудь полезным вам… Так будет всегда. Женщина без преданного взгляда - как цветы без влаги - увядает. Мое внимание к вам неиссякаемо: глаза мои никогда не устанут смотреть на вас и восхищаться вами. Мы оба работаем, у меня большие планы на будущее… Вы не будете нуждаться ни в чем, это я вам обещаю торжественно. Но, ради бога, не пугайтесь моей агрессивности. Я не связываю вас никакими обязательствами - не повезу в загс без вашего согласия. Нет. Я предлагаю вам пока немного: поедемте вместе на Черноморское побережье, отдохнем, присмотримся друг к другу, и, возможно, вы привыкнете ко мне, я стану для вас необходимым…
Он замолчал, вынул платок и вытер большой горячий лоб, потом замер ожидая.
Склонив голову, Таня слушала его и думала с горечью: "Может случиться, что я и на самом деле привыкну к нему…"
Вспомнила, как в лесу обещала Антону подождать выходить замуж, горько усмехнулась в душе: не слишком ли долго она ждала? Представила Антона рядом с Люсей и с тоской поняла, что он для нее потерян.
- К морю я поеду одна, Иван Матвеевич, - произнесла она едва слышно. - Зачем мы будем связывать друг друга?..
Семиёнов мгновенно встал, некоторое время не мог вымолвить ни слова.
- Вы не сделаете так! Вам нельзя ехать одной. Вам, как ребенку, нужен провожатый. Я не отпущу вас одну, поеду с вами… - Он шагнул к ней. - Ради бога, не возражайте.
Таня пожала плечами, улыбнулась грустно и снисходительно:
- Я не возражаю.
- Благодарю вас… Татьяна Ивановна… Таня. Иван Матвеевич поклонился ей и вышел.
5
В тот вечер во дворце Антон долго искал Таню, обеспокоенный ее исчезновением, обошел все залы, со многими перекинулся словом; возле самой лестницы в тени заметил Марину Барохту с Семиёновым - он в чем-то убеждал девушку, уговаривал, но лицо ее было, как всегда, неприступно-надменным, отвергающим; и Антон отметил про себя: "Кажется, у Ивана Матвеевича намечается новый объект для ухаживаний".
Володя Безводов сказал Антону, что Таня была здесь и, должно быть, ушла домой.
- Ты так был увлечен Люсей, что про всех забыл.
- Пустое! - буркнул Антон. Но во дворце ему стало скучно. Люся тоже не захотела оставаться, и ему пришлось провожать ее.
"Почему Таня ушла, не повидав меня? - думал он, возвращаясь назад. - Неужели она и в самом деле ревнует меня к Люсе? Но это же смешно! Завтра же спрошу ее об этом. И посмеюсь…"
Поток рационализаторских предложений не уменьшался, а увеличивался: со всего Союза и из-за границы - Румынии, Венгрии, Польши, Болгарии, Китая - шли письма молодых рабочих с настойчивой просьбой поделиться опытом. Им надо было отвечать. Но комплексная бригада теперь собиралась реже: Антон по горло был занят подготовкой и сдачей экзаменов. С Таней они виделись урывками, она казалась замкнутой, молчаливой, на приветствия его лишь кивала головой. Он пристально смотрел на нее, но она отводила свой взгляд; Антону хотелось крикнуть во весь голос: "Неужели из-за Люси?!.. Это же смешно, глупо!" Но Таня решительно уклонялась от разговора.
Антон сдавал один предмет за другим. Гришоня поражался его выносливости, и сам лез из кожи, тянулся за ним, ни за что не хотел отставать!..
В июне Антон сдал последний предмет - историю. Простившись с учителем, он вышел из класса и тихонько притворил за собой дверь. В коридоре он встретил Гришоню с Сарафановым, они ждали его.
- У меня четверка, а у Ильи троечка, - радостно известил Гришоня, суетясь возле Антона. - А у тебя как? Вижу, что опять пятерку отхватил - ишь, как расцвел, точно тысячу рублей по облигации выиграл… - И, подпрыгнув, обнял Антона и возбужденно закричал. - А ведь сдюжили, Антошка, выдержали, сдали! Оч-чень интересно! А трусили…
- Если бы я ответил, какой главный город в Нидерландах, я бы тоже четверку получил, - расстроенно бубнил Сарафанов, как бы оправдываясь.
- Не горюй, Илюша, - утешал его Гришоня. - Для тебя и тройка - украшение.
На бульваре Антон опустился на скамеечку и, запрокинув голову на спинку, сквозь просветы в ветвях поглядел на темное небо. Вдоль Млечного Пути густым тусклым потоком, не рассеиваясь, тек дым, заволакивая звезды. Одна звезда, словно не выдержав горькой духоты, сорвалась и полетела в пропасть, за крыши города, оставляя мохнатый, игольчатый след.
Жадно вдыхая ночную свежесть, Антон погружался в забытье. Нетерпеливый возглас Гришони вывел его из оцепенения:
- Надолго ты тут уселся?
Антон не пошевелился, не оторвал затылка от жестких планок спинки, проговорил, как бы извиняясь:
- Я посижу еще… А вы идите… Сходите в кино, честное слово…
- А говорил, отметим этот день, - обиженно упрекнул Гришоня.
- И правда, - согласился Сарафанов и упрямо мотнул лошадиным лицом. - Одичал я совсем с этой учебой. Поедем в Центральный парк, пива выпьем…
Антон остался один. И тут же перед ним возник желанный образ Тани. Ему захотелось увидеть ее немедленно, сию же минуту, чтобы сказать ей о своей радости, о своей любви. Сначала он устремился к ней домой, но по дороге вдруг передумал и повернул к Фирсоновым: вернее всего, она там.
Дойдя до подъезда, Антон одним махом влетел на третий этаж и, прислушиваясь к гулким ударам бьющегося сердца, нетерпеливо позвонил. Савельевна впустила его, негромко известив:
- Алексей, к тебе…
Взглянув на Антона, Алексей Кузьмич отступил, ошеломленный:
- Что с тобой? На тебе лица нет…
- Я… бежал… - произнес Антон срывающимся голосом, прошел в комнату Алексея Кузьмича и, застав там хозяйку, поклонился: - Здравствуйте, Елизавета Дмитриевна.
Та пристально посмотрела на мужчин: обеспокоенно - на вошедшего, вопросительно - на мужа, и в смущении опустила на колени шитье.
- Откуда ты? - спросил Алексей Кузьмич.
- Из школы, - заговорил парень возбужденно. - Сдал, Алексей Кузьмич, все предметы на "отлично".
- Молодец, - похвалил парторг и, пройдя к открытому окошку, задымил трубкой.
Наступило неловкое молчание. Елизавета Дмитриевна начала шить. Поглядев на ее склоненную голову с короной красиво уложенных кос, на Алексея Кузьмича, усиленно попыхивающего трубкой, и, предчувствуя в этом неестественном молчании что-то недоброе для себя, Антон спросил: