261. А. Г. СЛОНИМ
Ростов н/Д, 22/VIII-29
22 августа 1929 г.,
Ростов н/Д
Милая Анна Григорьевна. Страшно рад, что устроение Ваше благополучно совершилось. Набирайтесь здоровья, в Ростове Вы имели утомленный вид.
Не могу Вам не сообщить, что "дача" наша не отвечает Вам взаимностью, все нашли, что моя хозяйка - отличный и очень выдержанный человек.
Поездка моя в Кисловодск лопнула. Получил письмо от Воронского. Он болен, грустен, несчастен, там нужен мой приезд, поеду к нему через несколько дней. Адреса свои Вам сообщу. Очень сожалею, что не увижусь с Вами в Кисловодске, но чувствую, что душевный долг мой состоит в том, чтобы поехать в Липецк.
Завтра спрошу в магазине Совкино пленки для Л. И. Поклон ему. Как живется Вам в Кисловодске, в чем состоит Ваше лечение? Пишу на почте, не взыщите, из дому напишу вразумительнее.
Ваш И. Б.
262. А. Г. СЛОНИМ
Ростов н/Д, 26/IX-29
26 сентября 1929 г.,
Ростов н/Д
Как течет жизнь, милая Анна Григорьевна? Каковы результаты Минвода, как бьется сердце социалистического реконструктора нашего хозяйства? Я чувствую, что ростовский мой период кончается. Поехать к Евгении Борисовне дело необычайно трудное, надо будет похлопотать в Москве. Впрочем, поездка в Москву дело все-таки отдаленного будущего. Я живу в известной Вам кухне трудолюбиво и спокойно. Грязь в нашей округе такая, что в город не выберешься, и одиночество мое очень возросло.
Ваш И. Б.
263. В. П. ПОЛОНСКОМУ
Ростов н/Д, 8/Х-29
8 октября 1929 г.,
Ростов н/Д
Дорогой Вячеслав Павлович.
Черт меня знает, какие только места я за последние два месяца не облазил. Договор мотался за мной по десяти почтовым отделениям. В Ростове я уже недели две, все мусолил договор, но подписать не решился. Посылаю его вам с всеподданейшими замечаниями. Составлял эту бумагу король юрисконсультов, не человек, а дьявол. В п. 1 я прошу вычеркнуть слово "всех", потому что два рассказа мне придется дать в альманахи (не в журналы, а альманахи). Но событие это произойдет через несколько месяцев после того, как я начну и буду продолжать печататься в "Новом мире", - так что ущерба его приоритету не выйдет. Вместо десяти печатных листов я написал шесть для пущей верности, хотя, надо надеяться, будет больше, иначе мне пропасть. Срок я поставил более просторный, потому что, потому что... Вячеслав Павлович, дело обстоит просто. Я хочу стать профессиональным литератором, каковым я до сих пор не был. Для этого мне нужно взять разгон. Темп этого разгона определяется мучительными (для меня более, чем для Издательства) моими особенностями, побороть которые я не могу. Вы можете посадить меня в узилище, как злостного должника (взять, как известно, нечего: нету ни квартиры, ни угла, ни движимого имущества, ни недвижимого - чем я, впрочем, горд и чему рад). Вы можете сечь меня розгами в 4 часа дня на Мясницкой улице - я не сдам рукописи ранее того дня, когда сочту, что она готова. При таких барских замашках, скажете вы, не бери, сукин сын, авансов, не мучай, подлец, бедных сирот юрисконсультов... Верно. Но, право, я сам не знал размеров постигшего меня бедствия, не знал всех каверзных "особенностей", будь они трижды прокляты, матери их сто чертей!!! Теперь, как только вылезу из этих договоров, заведу себе побочный заработок, чтобы не зависеть от дьявола, жаждущего моей души. Я бы и сейчас это сделал - завел бы побочный заработок, - да нету времени, надо писать. К чему веду я эту речь? К тому, что пройдет немного времени - и я стану у вас аккуратным работником. Всей силой души я хочу (и делаю для этого все, что могу) предупредить сроки, превысить количество. Если вы верите в это мое стремление (а по логике вещей в него нельзя не верить), то поймете, что в нашем договоре я не ищу лазеек (на кого они мне беса?), а минимальных, твердо выполнимых условий для спокойной работы. Потом - на четыреста рублей никак не могу согласиться, - тогда мне лучше в водовозы идти, тогда жрать будет нечего.
Издав вышеизложенные вопли, перехожу к веселым материям.
Если отвлечься от дел да от плохого здоровья - все обстоит благополучно, и выпадают такие дни, что на душе бывает весело. Погода у нас на ять, сады на нашей улице одеты в багрец и золото, рыбу мы в изобилии ловим в гирлах Дона и благословляем небо, что проживаем в конуре, а не в столице. Вас же о самочувствии спрашивать не решаюсь - так, пожалуй, можете ответить, что закачаешься. До свиданья, Вячеслав Павлович. Не поддавайтесь нашептываниям дурного духа и не верьте, что я сволочь. Я не сволочь, напротив, погибаю от честности. Но это как будто и есть та гибель с музыкой, против которой иногда не возражают.
Ваш И. Бабель
P. S. В договоре я избегал дополнительного срока 1/I-30, потому что 8/10 моего материала будет готово только в будущем году.
И. Б.
264. А. Г. СЛОНИМ
Ростов н/Д, 10/Х-29
10 октября 1929 г.,
Ростов н/Д
Милая А. Г. Промедление с высылкой денег не имеет никакого значения. Ne vous faite, par de la bile из-за этого. Пошлете по прежнему адресу (Хреновое, Ворон[ежский] округ, Госконзавод, В. А. Щекин), когда будет.
Я писал Вам уже, что не видел Л. И. До сих пор не могу оправиться от этого плачевного случая и громлю почтовотелеграфных чиновников.
В сознании моем постепенно начинает укореняться мысль о поездке к Евгении Борисовне. Трудное дело. Она пишет, что визу выхлопотала. Когда будет у Вас время и охота - сделайте одолжение, - зайдите к французскому консулу, справьтесь - есть ли виза - и узнайте на какой срок (это самое важное, раньше декабря мне не выбраться) и нужно ли ехать в Москву за получением этой визы. Впрочем, может быть, это все можно сделать по телефону, чтобы не затруднять Вас? В Москве перед отъездом (если он состоится - пока никому об этом) мне придется побывать. Бумаги больше нет, до следующего письма. Привет растратчику.
Ваш И. Б.
265. А. Г. СЛОНИМ
Ростов н/Д, 19/XI-29
19 ноября 1929 г.,
Ростов н/Д
Милая Анна Григорьевна. Спасибо за справку. О том, что деньги в Хреновом получились, мне известно давно. Через несколько дней поеду "инкогнито" в Москву. Так как я и там хочу продолжать работать с прежней невозмутимостью, то прошу о моем приезде никому не говорить. Наконец-то я увижу ваше обиталище. Не удивляйтесь, если по вашему адресу начнут прибывать для меня письма. Итак, до скорого свидания. Я ему очень радуюсь.
Ваш И. Бабель
266. А. Г. СЛОНИМ
Киев, 16/II-30
16 февраля 1930 г.,
Киев
Дорогая А. Г. Уезжаю в Борисопольский район сплошной коллективизации. Сколько там пробуду - не знаю, как поживется. Район мой - это недалеко от Киева, поэтому я просил Вас (телеграфно) направлять корреспонденцию сюда (буду присылать за ней человека). В Киеве после снежной метели наступила весна. Какие у Вас новости? Как коллективное ваше здоровье? С места напишу.
Ваш И. Б.
267. А. Г. СЛОНИМ
Киев, 28/III-30
28 марта 1930 г.,
Киев
Уже в деревне я почувствовал недомогание, поспешил в Киев, здесь свалился и две недели хворал отвратительнейшим бронхитом. Теперь оправился и приступил к работе, увы, очень скучной - отрабатываю аванс Вуфку, пишу сценарий для культурфильма; работа сама по себе достойная и многому учит - но все-таки жалко, что приходится отрываться от прямого дела. Впрочем, может, перебивка будет мне полезна. В связи с этим фильмом я уезжаю завтра в Днепропетровск и Днепрострой - там будет развертываться действие, и мне надо изучить работу нескольких заводов. Итак, мой адрес (впредь до изменения) - Днепропетровск, до востребования. Туда, пожалуйста, переотправьте всю мою корреспонденцию.
Я очень рад тому, что Мосфинотдел вспомнил обо мне. Это очень важно для будущего, когда придется (если придется) получать заграничный паспорт. А. Г., я препровождал Вам доверенность на получение у Арцыбасовой восьмидесяти рублей. Думаю, что на первый взнос хватит, даже если придется сразу заплатить штраф. Кстати, узнайте, за что штраф, нельзя ли его сложить? Укажите, что меня не было последний месяц в Москве, что я был на "коллективизации" - извещение получилось в моем отсутствии и никак не могло догнать меня и прочее и прочее. Кстати, надо указать, что неправильно указано имя Иван и адрес - Чистый переулок. Одновременно отправляю письмо Арцыбасовой с просьбой, как можно скорее, по возможности первого выдать Вам деньги (а то как бы много пени не наросло), а остальную же сумму прошу ее выслать (и тоже как можно скорее) в Киев, Русский Драматический театр, ул. Ленина, 5, Евгении Исидоровне Вильнер. У этой Вильнер я перед отъездом авансируюсь или попрошу ее отослать мне деньги в Днепропетровск. Предварительную беседу с Арцыбасовой можно вести по телефону.
Сто рублей, по указанию Евгении Борисовны, я отослал, все ее поручения исполнил и написал ей.
Ближайшие мои планы таковы - написать сценарий в Днепропетровске, отвезти его в Киев, распутаться с Вуфку - и потом в Москву. Как это выйдет со сроками - пока сказать невозможно.
Я не писал Вам все время потому, что физически чувствовал себя отвратительно и душевно был не очень весел. Бездомность начинает отражаться на моей продуктивности, пора заводить оседлость, а Вы знаете, как это мне трудно сделать. Два дня подряд пытался с Вами и с Тарасовым-Родионовым поговорить по телефону, но, на мое счастье, не было связи - вот и решил отправить письмо. С Тарасовым попытаюсь связаться еще сегодня ночью. Вы, надеюсь, ему сообщили (по телефону 4-15-30) о том, что меня нет в Москве.
Вот и все дела как будто. Жизнь в деревне не очень способствовала веселью. Грустные вести от Вас, от Евгении Борисовны тоже давят на сердце. Оно ноет и болит, вернее, побаливает. Да тут еще вынужденная остановка в Киеве, в ненавидимом мною городе, напоминающем мне все то, что я хочу забыть.
Болести Л. И. не идут у меня из головы. Если поразмыслить трезво, то у всякого работника умственного труда наступают периоды истощения и особой нервной слабости.
Надо взять отпуск и использовать его получше. Но можно ли это сделать?
Очень буду ждать от Вас письма в Днепропетровске. Привет Илюше. Я надеюсь, что и он мне напишет о своих делах.
Ваш И. Б.
268. Ф. А. БАБЕЛЬ И М. Э. ШАПОШНИКОВОЙ
<27 апреля 1930 г.,
Москва>
<...> Все у меня благополучно, работаю, чувствую себя очень хорошо, смерть Владимира Маяковского внесла только смятение. Основная причина, как говорят, неудачная любовь, но, конечно, тут есть и годами накопленная усталость. Разобрать трудно, п[отому] ч[то] предсмертное письмо его не дает никакого ключа. Мама верно помнит, как он, громадный и цветущий, приходил к нам еще в Одессе... Чудовищная смерть <...>
И.
269. М. Э. ШАПОШНИКОВОЙ
<26 мая 1930 г.,
Москва>
Я думаю, что у тебя и у мамы мания беспокойства принимает форму душевной болезни. Поистине это чудовищно. Очевидно, вы не переносите простейших прикосновений жизни - или вообще не имеете представления о том, что такое жизнь, как надо отбирать радости ее от горестей, вы не знаете меры горестей и истинной их классификации.
Всякое житейское происшествие принимает у вас размеры deme sures, и одна из главных моих задач при свидании с вами - это вернуть вас к ощущению действительности... Трудности борьбы (и самой тягостной борьбы, работы внутреннего совершенствования) мне известны лучше, чем вам, но никогда la joie de vivre не оставляет меня, а я видел дела на моем веку... И никак меня особенно природа не создала, а я не ленюсь воспитывать в себе мужество, упрямство, спокойствие. Право, Мерочка, или вообще надо решить, что прозябание наше на этой планете вещь нестерпимо грустная, или... опомниться и познать меру вещей... За последние годы я пассивно только принимал участие в вашей жизни - но вот теперь собираюсь железной рукой прекратить эту мерлехлюндию... Люди стареют, люди хворают - таков ход вещей, но зачем ладонями заслонять от себя солнце... И тебя и маму я прошу исключить из сферы беспокойства меня и все, что со мною связано. У нас и дом будет, и покой, и работа - и все мы вместе будем - все это сделается - нечего издавать тут сопли и вопли - сопли на вопли... Я тебе верно говорю, что никогда не чувствовал себя в таком ударе, как сейчас, никогда так твердо не стоял на ногах - поэтому все охи по поводу моей персоны кажутся мне просто глупыми, удивительно глупыми. Мне, дураку, кажется, что надо радоваться, имея сына с такой несокрушимой философией - а тут сопли на вопли... Фэ - это глупо... И я все больше любуюсь Наташей, с ней, очевидно, можно сговориться <...>
И.
270. В РЕДАКЦИЮ "ЛИТЕРАТУРНОЙ ГАЗЕТЫ"
17 июля 1930 г.,
Москва
Только что приехал из деревни и прочитал в № 28 "Литературной газеты" сообщение об интервью, якобы данном мною на "пляже французской Ривьеры" буржуазному польскому журналисту Александру Дану.
В этом интервью, в выражениях совершенно идиотических, я всячески поношу Красную Армию, власть Советов и плачусь на слабость моего здоровья, причем в этой слабости обвиняю все ту же советскую власть.
Так вот, - никогда я на Ривьере не был, никакого Александра Дана в глаза не видал, нигде, никогда, никому ни одного слова из приписываемой мне галиматьи и гадости не говорил и говорить, конечно, не мог.
Вот и все.
Но какова должна быть гнусность всех этих Данов, готовность к шантажу и провокации белых газет для того, чтобы напечатать такую чудовищную, бессмысленную, лживую от первой до последней буквы фальшивку?
И. Бабель
Москва, 17/VII-1930 г.
271. В. П. ПОЛОНСКОМУ
Молодёново, 10/XII-30
10 декабря 1930 г.,
Молодёново
Дорогой В. П.
Проваливаясь в сугробах, я пробрался сегодня на станцию и позвонил домой, в Москву. Мне сказали, что от "Известий" есть письмо "под обратную расписку". Угадываю содержание этого письма. Так вот - вещи, предназначенные для "Нового мира", несколько дней тому назад (буквально несколько дней) закончены. Надо переписать их начисто. Я не могу этого сделать. Вы не сочтете капризом или бессмысленной фанатичностью, если я скажу, что мне надо опомниться, отойти, забыть и потом со свежей головой дать le dernier cofip! В последние месяцы у Вас не было "контрагента" более мучительно добросовестного. Я обрек себя на "заточение" и тюремное одиночество - чего больше?.. Так вышло, что только несколько месяцев тому назад уменье писать, простое уменье, вернулось ко мне, - и видят все бухгалтерии всего мира - я не пренебрег этим возвращением. Очень прошу Вас приехать ко мне в гости - и я не постыжусь предъявить Вам "вещественные доказательства". Печататься я начну в 1931 году - и для того, чтобы больше не было мучительных этих перерывов, надо подготовиться. Материал я предполагаю сдать весной и в дальнейшем буду аккуратен и "периодичен", как любой фельетонист... Есть литераторы с гладкой судьбой, есть литераторы с трудной судьбой (правда, есть еще третьи - безо всякой судьбы). Я принадлежу ко вторым - и оттого, что эти ухабы не поддаются бухгалтерскому учету, неужели надо в них кидаться вниз головой?..
Я прошу у трудной моей судьбы последнюю отсрочку. Помогите мне получить ее.
Ваш И. Бабель
Собираюсь на несколько дней в Москву; я явлюсь тогда и к Вам на последнее растерзание, и - правда, мы условимся относительно нашего "выходного дня". У нас хорошо тут. Я за Вами вышлю лошадей в назначенный день, и мы разопьем в избе деревенского сапожника самовар мира.
Ваш И. Б.
272. В. П. ПОЛОНСКОМУ
Молодёново, 13/XII-1930
13 декабря 1930 г.,
Молодёново
Дорогой В. П. Мне передали "цидульку" конторы. И смех и грех... Привлечь меня к суду - это значит подарить мне деньги. Я вызываю всех писателей СССР на "конкурс бедности" со мной, у которого не только что квартиры нет, но даже и самого паршивенького стола. Я сочиняю на верстаке (в самом буквальном смысле слова) моего хозяина Ивана Карповича, деревенского сапожника. Носильное же платье мое и белье, даже по Сухаревской оценке, не превышают ста - может, двухсот рублей. C’est tout.
Не судиться надо со мной, а дать мне последнюю отсрочку, о чем я и отсылаю официальную просьбу.
Через несколько дней приеду в Москву. Я рассчитываю увезти Вас хоть на день в мое логово.
Преданный Вам И. Бабель
273. В РЕДАКЦИЮ ЖУРНАЛА "НОВЫЙ МИР"
13 декабря 1930 года,
Молодёново
Работа для "Н<ового> М<ира>" вчерне мною закончена. Требуется еще некоторое время для того, чтобы придать ей годный для напечатания вид.
Прошу отсрочить мне представление рукописи до апреля (включительно) 1931 г. Заверяю редакцию, что это будет последняя отсрочка. Материал, который я представлю, в смысле гонорара намного превысит полученный мною аванс.
И. Бабель
Молодёново, 13/XII-30
274. Ф. А. БАБЕЛЬ
<14 декабря 1930 г.,
Москва>
<...> Что же касается видимого неблагополучия литературной моей биографии - то до сих пор я блистательно опровергал страхи близоруких моих поклонников, это будет и впредь. Я сделан из теста, замешенного на упрямстве и терпении, - и когда эти два качества напрягаются до высшей степени, тогда только я чувствую la joie de vivre, что имеет место и теперь. А для чего же живем в конечном счете? Для наслаждения, понимаемого в широком смысле, для утверждения чувства собственной гордости и достоинства. Что же худо? Худо единственно то, что я удален от своей семьи, привязанность к которой с каждым днем я ощущаю все сокрушительнее. Разделенность эта на 100% вызывается объективными условиями, совладать с ними иначе, чем делаю я - невозможно, если хотеть соблюсти чувство достоинства и чистоту и гордость в работе <...>.
И.