- Голубчик, вы меня обижаете, - Драшкин искренне огорчился. - Что значит - "намекал"? Не намекал - говорил открытым текстом: хочу на пенсию. И сейчас могу это же повторить: хочу, хочу! Но... чувство долга - препятствует. Понимаете?
- Черт знает что!.. - вспыхнул Раков, но тут же спохватился: - Простите за резкость. Но поймите, пожалуйста... войдите в мое положение. Ведь если б я знал, что все так обернется, - разве бросил бы свою больницу? И материально я потерял... и вообще... как-то даже стыдно говорить все это. А вы сейчас, извините, делаете невинный вид, будто не в курсе...
- Голубчик! - перебил торопливо Драшкин. - Голубчик, одумайтесь! Как жестоко с вашей стороны - гнать меня на пенсию... это просто негуманно. Пожалейте старика, умоляю!
- О, господи, - вздохнул Раков и прикрыл глаза.
- Ну, что вы так, голубчик? - Драшкин погладил его по плечу. - Ишь, как рассердился - даже вихор дыбом встал... как у петушка! Не расстраивайтесь, не надо. Какие пустяки, честное слово... суета сует. Ну, куда вы спешите? Куда так торопитесь?
- Оставьте, пожалуйста, - Раков дернул плечом, выскользнул из-под драшкинской ладони и направился к двери.
- Голубчик, голубчик! - крикнул вслед Драшкин. - Не сердитесь на меня - ведь я на вас не сержусь. Постойте секундочку!.. Приходите сегодня вечером в ресторан "Елочка", часам к семи... надо же обмыть мое шестидесятилетие. Придете?
- Не знаю, - буркнул Раков. - У меня, к сожалению, вечером много дел.
- Ну-у, Евгений Петрович, так нельзя. Я очень обижусь. Будут разные люди, Коноплев из райкома будет, и Зайчиков обещал прийти...
- Зайчиков? Из облздрава? - Раков замер у двери, заинтересовался.
- Тот самый. И Петренко будет... и еще кое-кто. Так придете?
- Не знаю, - повторил Раков, хотя твердо решил, что, конечно, придет. - Спасибо за приглашение.
- А вам - за подарок спасибо. Замечательный спиннинг, чудесный, просто изумительный спиннинг.
"Ах, старый козел... - думал Раков, прикрывая за собой дверь. - Наколол меня, как бабочку... Гангстер. До чего ловко придумал: он, значит, будет бумаги подписывать и зарплату получать, а я за него упираться, все дела делать... Ну, Драшкин, я тебе это припомню, не сомневайся".
Сердито взглянул на секретаршу - Любаша бойко стучала на машинке, печатала что-то явно не служебное.
- Чем занимаетесь? - спросил строго.
- Да вот перепечатываю... - ничуть не смутилась Любаша. - "Гигиена брака".
- Что та-ко-е?!..
- Да ничего особенного, - Любаша сморщила носик. - Банально, как банан.
11.05-12.20
Начальник куда-то уехал (не все ли равно, куда?), секретарша перепечатывала квартальный отчет, посетителей не было, срочных дел не предвиделось тоже - контора замерла в полудреме.
Ракитин писал роман.
В очередной главе герой (Ракетов) вспоминал романтические эпизоды юности. А именно:
"...она, как и прочие, многочисленные, влюбилась в меня с первого полувзгляда. Не моя в том вина. Моя фатальная везучесть - мой крест, мое сладкое бремя. Будущая невеста, конечно, пыталась сопротивляться, но не очень долго. Я имею в виду не физическое, а духовное сопротивление. Она была из тех девушек, что привыкли к лидерству в любовной игре, и вот - наткнулась в своем победно-беспрепятственном полете на мою холодную несокрушимость. Из последних сил она еще пыталась подмять меня, унизить, подчинить, - но я ускользал, как тень, как пар, я вытекал из ее хищных рук и продолжал оставаться свободным.
Она, к примеру, презрительно упрекала меня в незнании многих названий - трав, цветов, птиц.
- И не стыдно, Ракетов? - говорила она. - А еще хочешь стать писателем... ну, какой ты писатель? Вот как ты, например, напишешь: "Она лежала посреди густых зарослей"... Каких таких зарослей? Оглянись, Ракетов! Как называется эта трава? А что за птичка поет на ветке? И что это за ветка - какое дерево? Не знаешь?
Мне было стыдно, но не очень. Типичный горожанин, я вырос в окружении совсем иных названий. Канализация, стресс, шизарня, телепатия, рассыпуха, НТР и тому подобные замечательные слова.
А она совсем недавно закончила биофак пединститута, хорошо изучила зоологию и ботанику. Знала всякие названия, которых я не знал. А что она знала о жизни?
- Вот это душица обыкновенная - сказала она, начиная практический свой урок. - Иначе - блошница, душичка, лебедка. По латыни: ориганум вульгаре.
- Ясно, - кивнул я, тщетно пытаясь запомнить, вернее - тщетно притворяясь, что пытаюсь запомнить. - А это?
- Пожалуйста. Кипрей узколистный, в народе - иван-чай, пустоед, скрипун, сорочьи глаза.
Мне вдруг стало так ску-у-учно.
Она сразу это почувствовала. Женское чутье - оно врожденное, этому на биофаке не обучают.
- Хочешь - присядем? - предложила она.
Ей казалось, что она видит меня насквозь. Вот сейчас она угадала, что я хочу сесть на траву, а потом угадает, когда я захочу прилечь, а потом - обнять ее, и так далее, и ведь она почти не ошибается в своих догадках.
Мы лежали на горячем горном склоне, неслышно дыша, шелестели под ветром душица, блошница, лебедка, кипрей, иван-чай, пустоед, скрипун, сорочьи глаза и что-то там еще очень важное и полезное для ума и здоровья.
- Ох, Ракетов... как я по тебе соскучилась! - прошептала она, смирившись и сдавшись.
Вздохнула, закрыла глаза, обняла меня и крепко прижалась, стуча в мою грудь влюбленным сердцем, словно маленьким кулачком.
Мы лежали на горячем склоне, заросшем вышеперечисленной густой и душистой травой, мы лежали, залитые солнечным светом.
Солнце, солнце, солнце, солнце. Давно замечено: если долго повторять какое-либо слово - оно теряет смысл. Солнце, солнце, солнце... - и свет его меркнет, тускнеет. Слова обесцениваются от повторений. Это называется: инфляция. Легко проверить - возьмите любое слово, первое попавшееся. Ну, начали: любовь, любовь, любовь, любовь, любовь, любовь, любовь, любовь, любовь...
Вы продолжайте, а я уже проверял".
Ракитин задумался.
Не случайно фамилия героя была Ракетов - автор хотел дать прозрачный намек на близость: Ракитин - Ракетов. Но, конечно же, близость эта была лишь мечтательная, фонетическая, иллюзорная, ибо сходства между ними почти не было. Имелось желание сходства.
Ракетов - удачливый человек, все в жизни ему удается, удача ему приелась, набила оскомину, осточертела. Роман должен был кончаться тем, что Ракетов отказывается от всех достижений и приобретений - и, прямо как Будда, уходит прочь из семьи, бросает работу, друзей, отказывается от планов и обязательств. Да, Ракетов должен был в итоге все бросить... В этой формуле: "все бросить" - первое слово важнее второго. Ракитин понимал: для того, чтоб отказаться от всего, - надо иметь это ВСЕ. У Ракитина не было ничего. Ему не от чего было отказываться. Его фантастическая мечта была двухэтапна: во-первых, получить ВСЕ, а уж во-вторых - от всего ОТКАЗАТЬСЯ. Он понимал также, что ему вряд ли доведется когда-либо получить "все" - в таком случае и отказываться будет не от чего, и жест его будет ничуть не высок, и не трагичен, и даже не романтичен - скорее комичен, смешон, пародичен, да просто никому не заметен. Отсюда сама собой вытекала необходимость создать Ракетова, наградить его всем - и потом насладиться его отказом от всего-всего, от всего-всего.
У Ракитина не было ничего?.. - Это, конечно, не совсем так. У него было все, но все, как у всех: и жена, и работа, и друзья, и все это было пресным и вязким, словно конторский клей, все это не стоило ни гроша, от всего этого не стоило даже "отказываться" - ведь всего этого словно и не было, ибо все это не имело цены и значения.
Ракитин писал роман.
У Ракетова было все. Не как у всех.
Ракетов женился по любви и был счастлив в многолетнем браке, у него было двое детей - сын и дочь. Сын был умница, отличник, шалун, спортсмен. Дочь играла на скрипке, рисовала натюрморты масляными красками.
Жена была нежная, деликатная, внешне похожа, конечно, не на жену Ракитина, а на Надежду... Чудесная хозяйка, золотые руки, работала на полставки до обеда, а после обеда сидела дома, поддерживая Вечный Огонь в Очаге.
Ракетов был известным поэтом, но не испытывал гордости, радости от своих успехов. Вечная неудовлетворенность терзала его душу. Книги его стихов выходили ежегодно в местных и московских издательствах. И, наконец, Ракетов начал писать роман. Весь отдался каторжной работе. Отказался от стихов, поэм и прочего рифмованного маскарада. Роман, роман, роман... "Это ж надо, - подумал Ракитин, - герой романа пишет о герое, который пишет роман о герое, который... и так далее, и так далее, и так далее. Система зеркал - вот как это называется!"
Ракетов увлекся романом, как никогда ничем увлечен не был. Именно в этот период популярность его поэзии достигла апогея, он стал знаменитым на всю страну. То есть он-то давно уж не писал стихов, но слава поэта росла сама по себе, в стороне от него, как ребенок, сбежавший из дома. О его поэтическом творчестве выходили монографии, защищались диссертации. Он был удостоен государственной премии. Восторженные читатели забрасывали его письмами. То есть, он получил ВСЕ-ВСЕ. Зарабатывал много денег, продолжал любить свою жену и жена продолжала его любить, мог легко и свободно писать свой роман, всегда был бодр и здоров... и вот он-то, Ракетов, сказочный, легендарный счастливчик, удачливейший из смертных - вдруг от всего (от ВСЕГО-ВСЕГО!) отказался.
Представьте, попробуйте только, попытайтесь представить - отказаться от ВСЕГО-ВСЕГО...
Об этом Ракитин писал роман.
Очередная глава начиналась так: "Все хотят быть счастливыми. Одни борются за свое счастье, другие - ждут его терпеливо и молча. И никто не знает - никем не доказано! - какой вариант лучше: бороться - иль просто ждать? Ракетов знал: все зависит от судьбы. Ракетову очень везло, но счастлив он не был..."
Ракитин прочитал написанное - и густо зачеркнул. "Нет, Ракетов не мог ТАК думать... это - мои мысли... мыслишки..."
Как известно, одна из главных опасностей в писательском ремесле - риск перепутать мысли героя с собственными. И вообще очень сложно угадать, о чем думает герой. Думает ли он вообще?..
12.30-13.05
Раков давно приучил себя к тактике временного смирения. Стратегия - борьба, тактика - смирение. Оптимальная схема. Поэтому уже через полчаса после неприятного разговора с Драшкиным он заставил себя смириться: иного пути нет, придется ждать, когда старый гном сам надумает уйти на покой, либо когда возникнет ситуация, способствующая его уходу.
"А все-таки - влип, - продолжала ритмично, с недолгими интервалами, вспыхивать унизительная мысль, - все-таки получил щелчок по носу..."
Его самолюбие давно уже так не страдало.
Раков задумался, стал вспоминать. От волнения грыз ногти.
В последние годы дела его, можно сказать, шли блестяще. Врач-ординатор, заведующий отделением, заместитель главного врача по лечебной работе, главный врач - ступеньки мелькали быстро. И вот, несколько месяцев назад; - соблазнительное предложение... Что ж, соблазнился. Кто мог знать, что Драшкин так дешево его купит? Старик, разумеется, сделал все это специально - чтоб заполучить для финального этапа верного молодого помощника и фактически свалить на него все дела и заботы, оставаясь в роли... в роли английской королевы, что ли.
Наткнувшись на это сравнение, Раков слегка оживился, рука потянулась к записной книжке... но он тут же спохватился, хмыкнул - и сам себя успокоил: "Ладно уж, черт с ним, старым мошенником, пусть ликует... У меня теперь хоть будет моральное право для ответного жеста".
И Раков, окончательно успокаиваясь, подумал, что если раньше, до сегодняшнего разговора, он был вынужден из этических (а если точнее - тактических) соображений поддерживать престиж Драшкина, то теперь с чистой совестью может обнажать неприглядное драшкинское лицо - лицо консерватора и демагога.
"Ну, Драшкин, держись!.."
Раков сообразил, что может с выгодой для себя прикинуться обманутым простачком - и в частных кулуарных беседах искренне и безоглядно жаловаться на старого иезуита. "И ведь мне посочувствуют! - думал он, улыбаясь. - Поверят - это само собой... но главное - меня пожалеют. Не-е-ет, я из этой обиды выжму что только можно!.. А Драшкин сам себя закопает, вне всяких сомнений. Теперь и в облздраве, и в горисполкоме, и всюду - общественное мнение будет на моей стороне. И даже если вслух никто не захочет бранить Драшкина - то уж в душе-то все будут ждать первой же его промашки. А промашка обнаружится скоро, и я не. стану этому препятствовать. Поводов сколько угодно... взять хотя бы недавний скандал в районной санэпидстанции! Ведь какой был шум в горздраве! Скандальчик что надо. Однако не все знают подтекст: главный врач санэпидстанции - племянница Драшкина... Если б не добрый дядюшка, ее бы давно раскусили... а вот я - сразу понял, в чем суть".
Вдруг он замер от внезапного чувства стыда: "Бог мой... о чем я мечтаю?! Зачем мне все это, зачем?.. До чего я дошел?.. - но тут же одернул сам себя: - А разве можно иначе? Какие могут быть церемонии - с такими, как Драшкин?"
И Раков тихо засмеялся.
Он окончательно понял, поставил точку, подвел итог: да, разумеется, будет проигрыш во времени, незначительная отсрочка, - зато в скором будущем все компенсируется. И Раков окажется не просто очередным пассивным выдвиженцем - нет! - он выступит победителем в принципиальнейшей борьбе. Он станет одним из тех немногих начальников, которых любят подчиненные. Это не так уж сложно. Надо лишь чутко прислушиваться к мельчайшим намекам и жалобам с разных сторон, надо стать защитником и другом тех, кого обидел Драшкин, и постараться самому не оказаться ничьим врагом. Ненавидящих не должно быть - только любящие иль равнодушные. Чем больше равнодушных, тем даже лучше (друг - потенциальный враг), поэтому от любящих желательно избавляться, разумеется, так, чтоб они иллюзорно чувствовали себя при этом облагодетельствованными... Ох, как же все это сложно... но как увлекательно! Как интересно жить, честное слово! Какой азарт! Какое острое любопытство!..
Позвонила жена.
Голос - взволнованный, торопливый.
Никакого "важного дела" у нее, конечно, не было - просто Верочка, как всегда, ревновала. Как всегда, как раньше... а тем более - теперь: беременная, на последнем месяце. Жена вбила в голову, что Раков обязательно должен ей изменить. Она, видите ли, стала страшной, противной, некрасивой (о, господи, нужна мне твоя красота...), беременность ее, видите ли, уродует, она вся в пятнах, отеках, - поэтому Раков должен якобы испытывать к ней отвращение. Так она думала и утверждала в ежедневных домашних истериках. Это, конечно, чушь. Раков не собирался ей изменять. Верочка вовсе не была ему противна. Но пламенной любви он к ней тоже не испытывал. И это "бесчувствие" она, разумеется, остро ощущала, но, как всякая женщина, не могла представить, что в сердце мужчины возможна пустота, незанятость, продолжительная вакансия... то есть, ход ее мыслей, точнее, полет ее страдальческих мыслей был, вероятно, таков: раз не любит меня - значит, любит другую. В этом жена ошибалась: да, Раков ее не любил (это сказано, конечно, неточно, ибо активной неприязни не было - не было ничего...), но и никакой другой женщины (проще - любовницы) у него не имелось. Раков не очень любил жену, но в этом не было драмы, тем более трагедии. Он просто любил нечто Другое, совсем Другое. Жена тут была ни при чем.
- Обедать придешь? - спросила она.
- Нет. Масса дел, домой заскочить не успею, - и Раков взглянул на часы. - Зато вечером приду раньше.
- А что такое? Почему - раньше?
- Да сегодня банкет у Драшкина, - и Раков вздохнул. - Нельзя не пойти.
- Не обманываешь? - после паузы спросила жена.
- То есть как?.. - не понял Раков, а когда понял - изумился. - Ну-у, Вера... Твоя ревность просто смешна, честное слово.
- Извини, - прошептала жена, и он ясно расслышал ее одышку, представил лицо в желтоватых пятнах, - не сердись, Женюра...
- Ладно уж, - буркнул он снисходительно. - Не сержусь. Кстати, Верочка! Проверь, пожалуйста, мой костюм. Тот, который серый, в полоску.
- Хорошо, - сказала она. - Я брюки поглажу.
- И рубашку, - добавил он. - Все. До вечера.
И бросил трубку. Потом снова посмотрел на часы. "Может, успею еще немного?.. Нет, уже поздно..." - и убрал в стол папку с бумагами.
Встал, вышел из кабинета. Любаша все так же стучала, печатала. Даже не повернулась.
- Драшкин у себя? - спросил Раков.
- Да. Вы к нему?
- Нет. Пойду пообедаю. Часа полтора меня не будет.
- Хорошо, Евгений Петрович.
Он заглянул через ее плечо.
- Ну что, перепечатали "Гигиену брака?"
- Да нет еще, разве тут успеешь? Драшкин сует всякие бумаги, одну за другой... не оторвешься.
"Странно, - подумал Раков, - она совсем меня не боится..."
- Любаша, а нет ли у вас книжки о современной любви?
- Как это?
- Ну, о л ю б в и.
- Дак чего там читать?.. и так все ясно. Банально, как банан, - сказала Любаша презрительно.
13.20-13.55
Ракитин решил заскочить к Надежде. Так звали девушку, двадцатилетнюю студенточку, в которую он был безнадежно влюблен. Вчера он случайно узнал, что она заболела, - встретил на улице поэта Закатова, руководителя литературного объединения при газете "Кырская заря", и тот сказал ему: "Надюша болеет", - "Откуда вам это известно?" - ревниво спросил Ракитин. "А я только что от нее", - сказал Закатов и умчался куда-то, махнув на прощанье рукой.
И Ракитин и Надежда были членами литобъединения. Там и познакомились в прошлом году. Надежда сразу ему понравилась - похожая на девочку-десятиклассницу, с постоянным прищуром светло-карих насмешливых глаз, с закрывающей лоб челкой, которую она то и дело отбрасывала резким жестом. Присмотревшись к ней, Ракитин понял, что его больше всего привлекает в этой девушке: странное сочетание прихотливой изменчивости, избалованной капризности и простодушной открытости, беззащитности. Вскоре после знакомства он узнал, что Надежда - сирота, совсем недавно потерявшая родителей: отец с матерью погибли в автомобильной катастрофе. До этого все трое жили в другом городе, но после страшной смерти родителей Надя не захотела оставаться в опустевшем доме, уехала в Кырск, поступила в педагогический, на филфак, сняла комнату в коммунальной квартире.
Когда Ракитин впервые услышал от Надежды об этой трагедии, он не смог произнести ни слова сочувствия, а только приглушенно охнул от острой жалости, сжавшей его сердце. Ему в тот миг захотелось обнять, приласкать одинокую девочку... а уже в следующее мгновение ему захотелось объясниться ей в любви. Но он, разумеется, не сделал ни того, ни другого.
...Ракитин подошел к дому, где жила Надежда, поднялся на пятый этаж, приблизился к двери коммунальной квартиры, протянул палец к белой кнопке звонка - и замер, пронзенный внезапной догадкой: "Все ясно! Как я сразу, дурак, не понял? Между ними что-то есть. Закатов не зря вчера был у нее. И как я раньше не догадался?.." И Ракитин вспомнил, как на заседаниях литобъединения замирала-застывала Надежда, как напрягалась ее тонкая шея, едва появлялся в дверях Закатов - усатый, насмешливый, обаятельный...