- Осуждает, я вижу. Не понял, вот и осуждает. Меня и жена сначала не поняла, тоже осуждала. Опасалась, что я с круга сойду. А как я ей живую денежку начал таскать, по-другому запела... На углу мебельный магазин знаешь?.. Вот там я и работаю теперь. Смежную специальность освоил, грузчик-краснодеревщик. Наше вам с кисточкой. Через два дня на третий. И обязательно с прицепом. Благодарят люди за старание.
Новохатов спросил:
- А вам еще работники не нужны?
Сережа надвинул сквозь пар истекающее потом лицо:
- Ты что, в трудностях?
- Вроде того.
- Приходи, - серьезно и трезво сказал Сережа. - Спроси Клепикова Сергея, меня то есть.
Домой Новохатов возвращался после закрытия бани. Допарился до полной прострации и чуть не угорел.
Шурочка на три дня уезжала домой в Курск, но сегодня обещала вернуться. Так и было, Шурочка ждала его. Она приготовила на ужин свиные отбивные и салат. Когда он вошел, кинулась ему на шею. Целовала долго, умело, пылко.
- Ух, соскучилась! А ты?
- Я в бане был. Славно попарился!
- Милый мой чистенький пришел, чистенький пришел! - запела Шурочка, кружась по коридору, пышные ее волосы то вспыхивали золотой волной, то опадали. От нее было в квартире слишком весело. И оживление ее было неестественным. Она взяла его за руку, повела на кухню, усадила за стол. Все с милыми ужимками.
- У тебя что-нибудь случилось? - спросил Новохатов. - С мужем? С дитем? (Он никак не мог запомнить, мальчик у нее или девочка.)
- Почему ты так подумал?
- Уж больно ты шумная.
- Чего же мне печалиться? Я тебя люблю и снова с тобой. И мужу я про тебя сказала. Значит, все честно.
Новохатов нацепил на вилку ломоть жирной, нежной свинины, понюхал.
- Я знал, что ты это сделаешь, - сказал он.
- Это плохо?
- Ни одна психопатка не может без этого обойтись.
- Без чего, милый?
- Без экзальтации. Психопатке обязательно нужно устроить из своей интимной жизни фейерверк. Цирк ей нужен. А как же? Иначе скучно. Иначе все как у людей.
Шурочка сложила руки под грудью.
- Ты хочешь меня обидеть?
- Мне-то наплевать, а зачем ты своего мужика, как, бишь, там его зовут, понапрасну мучаешь? Зачем ему нервы треплешь?
- Значит, на мой счет у тебя нет серьезных намерений?
- У меня их и не было, - Новохатов запил свинину клюквенным морсом, прохладным и свежим.
- Ты хочешь, чтобы я ушла?
Новохатов поискал в себе ответ - ответа не было.
- Поступай как знаешь, - сказал он. - Не обижайся на меня.
- Я на тебя не обижаюсь. Ты все делаешь правильно. Ты же Киру ждешь.
- Жду, - согласился Новохатов. - Но скоро, наверное, перестану ждать.
Шурочка, безропотная и терпеливая, даром что генеральская дочка, приблизилась к нему, прижала его голову к своему животу, чуть слышно вздохнула:
- Побыстрее бы уж перестал. Страдающий мужчина - это, Гриша, так однообразно.
- Я понимаю.
Шурочка отпустила его голову, и он смог прожевать кусочек свининки.
Через день он забрал в отделе кадров трудовую книжку и покинул родной институт, ни с кем не попрощавшись. Даже не оглянулся на здание, в котором проработал десять лет. Впрочем, он не ощущал окончательности своего ухода. Все, что он делал сейчас, он делал, повинуясь каким-то невнятным импульсам, и все происходящее воспринимал несколько отстраненно, как будто сам за собой подглядывал из-за угла. Зрелище было не из праздничных - неуклюжий, неумный, неопределенного возраста мужчина, безликий, на ощупь продвигался к бездонной яме, откуда уже поддувало легким, смердящим сквознячком; скоро он туда заглянет, а потом, вероятно, и сверзится. Что это была за яма, Новохатов знал отлично. Это была яма безнадежного, бессмысленного существования. В этой яме, наверное, не так одиноко, как на поверхности, там много людей по утрам, подобно подсолнухам, тянут забубенные головы навстречу солнышку, а по ночам спят, не мучась кошмарными сновидениями.
Еще через два дня он пришел к мебельному магазину, о котором ему говорил банный знакомец Сергей. Завернул с заднего двора и поглядел, к кому бы можно обратиться. Дебелый, смурной мужик в картузе и шерстяном свитере, напяленном, видимо, на какую-то еще одежку, - уж очень мужик был широк и толст, - копался среди наваленных у стены ящиков, устанавливая их поровнее. Новохатов спросил у мужика, работает ли сегодня Клепиков Сергей.
- Серега? А тебе он нужен? - сказал мужик таким густым и низким голосом, что ящики жалобно скрипнули. Мужик пообещал позвать Сергея и, прихватив пару ящиков, ушел в магазин. Новохатов присел на досточку, закурил, ждал. Было холодно. Мороза особого не было, зато дул сырой, промозглый ветер, влажно студил кожу. Минут через двадцать появился Сережа. Он был слегка навеселе, в армейском, распахнутом на груди ватнике, в шапке набекрень, веселый и приветливый. Новохатова сразу узнал.
- Пришел, Гриня! А я думал, ты так, для разговору... Чего, с деньгами туго?
- Да вот... - Новохатов неопределенно развел руками.
- Ладно, бывает. Рыба ищет, где глубже, а человек, где лучше, - Сережа с сомнением все же разглядывал модное пальтецо Новохатова и весь его чересчур элегантный облик. - Сиди здесь. Я к директрисе пойду. Скажу, ты мой племянник, понял?
"И здесь, оказывается, протекция нужна", - усмехнулся про себя Новохатов. Он задымил очередной сигаретой, съежился на своей досточке. Ему было все равно, что делать: сидеть ли здесь, у магазина, лететь ли в космос, лишь бы ни о чем не думать. Наличных денег у него действительно оставалось не больше ста рублей, но и это его не особенно заботило.
Сергей вернулся взъерошенный, сердитый.
- Не получилось? - спросил Новохатов.
- У кого не получилось? У меня? Иди, она тебя ждет, гадюка старая!
- А в чем дело-то?
- Иди, иди, Светланой Спиридоновной ее зовут... Постой, слышь, Гриня, а ты не это?.. Да ладно, иди!
Новохатов так и не понял колебаний нового приятеля. Светлана Спиридоновна, директор магазина, которую Сережа почему-то окрестил старой гадюкой, оказалась цветущей женщиной средних лет, улыбающейся, розовой, ухоженной, искусно подгримированной, заботливо причесанной, одетой в супермодное платье цвета морской волны. Видно, она сначала приняла Новохатова за кого-то другого, потому что, когда он назвался Сережиным племянником, улыбка ее померкла и лицо стало озабоченным.
- Вы хотите работать у нас грузчиком? - спросила она недоверчиво.
- Хочу.
Женщина подробно его оглядела.
- А до этого где работали?
- В научно-исследовательском институте.
- Кем?
- Лаборантом, - соврал Новохатов и ласково улыбнулся женщине.
- Надо же, - она не ответила на его улыбку. - Из научного института в мебельный магазин. Любопытный зигзаг. По каким же причинам, позвольте узнать?
- По сугубо личным.
- Трудовая книжка при вас?
- Только паспорт. Трудовую я еще не забрал, - вторично соврал Новохатов.
Светлана Спиридоновна вальяжно откинулась в импортном кресле и поглядела Новохатову прямо в глаза пронзительным, психологическим взглядом.
- Ну вот что, молодой человек. Так у нас не годится. Или вы рассказывайте все начистоту, или - до свидания. Я вас без трудовой книжки даже временно взять не имею права.
- Я не преступник, - сказал Новохатов. - Вот паспорт, там прописка и все такое. А трудовую после принесу.
Женщина полистала его документ, сверила фотографию. Потянулась рукой к трубке телефона, но никуда не позвонила. Сказала другим, мягким, дружелюбным тоном:
- Зачем вы мне мозги пудрите, Гриша Новохатов? Ну какой вы, к черту, грузчик? Грузчик - это совсем другое, - она сделала в воздухе красноречивый, округлый жест. - Вы что, меня за дурочку принимаете?
Она его не прогоняла, и он был ей за это признателен.
- Мне нужно где-то отдышаться некоторое время, - сказал он. - Работать буду не хуже других.
- А магазин не ограбите?
- Нет.
- Я и сама вижу, что нет. Хорошо, я возьму вас на пробу. Люди нам нужны. Они же, эти... - кивок на дверь, - сегодня он на работе, а потом его неделю днем с огнем не найдешь. Но все же утолите мое женское любопытство, ей-богу. Между нами. При закрытых дверях. Каким ветром вас сюда занесло?
- Обыкновенным. Житейским, - сказал Новохатов.
Через час он уже трясся в кузове мебельного фургона. Рядом Сережа придерживал готовый на них обрушиться продолговатый ящик с разборной стенкой. Напротив, притулившись к кабине, кемарил тот самый здоровенный мужик, который на дворе уплотнял ящики. Он назвался Вадимом. Сергей, правда, окликал его Петровичем. Новохатову еще никак не довелось обращаться к мужику, ни по имени, ни по отчеству. Тот был мало доступен общению. Он или куда-то спешил с деловым видом, или засыпал сидя, стоя - одинаково быстро и наглухо. Сережа отдал Новохатову свой свитер (их на нем было три, одетые один на другой) и старый халат, с дырами на локтях и у ворота. Свое пижонское пальтецо Новохатов оставил в магазине. Им предстояло отвезти стенку по адресу и там собрать.
- Вообще в такой аварийной колымаге людям ездить не положено, - заметил Сережа. - За это нам должны молоко давать.
- Должны, - согласился Новохатов равнодушно. - А чего он все время спит?
- Да характер такой. Это и хорошо, что спит.
- Почему?
- Еще увидишь.
Кузов то и дело кренился так, что ящики помельче скакали от борта к борту, а самый массивный ящик, который они с трудом удерживали, грозил расплющить их о стенку. Увлекательная получилась езда. Но недолгая. Минут через пятнадцать прибыли на место. У подъезда двенадцатиэтажного дома их поджидала женщина с взволнованным, озабоченным лицом, встретившая их упреками:
- Что же такое, господи, сказали, что к девяти подъедут, а уж теперь скоро двенадцать!
- Мамаша, спокойно! - весело откликнулся Сережа. - Главное, что приехали. И мебель пока цела.
Женщина, с неожиданной для ее возраста ловкостью, подтянулась за спинку борта и заглянула в кузов.
- Так она ж упакована. Чего с ней может поделаться?
- Такая мебель, - объяснил Сережа, - она как хрусталь. Чуток ящик тряхани неосторожно, там внутри все переломается. Ты это, мамаша, приметь.
- Да я примечу, примечу!
Из чрева фургона показался сумрачный, заспанный Вадим:
- Ну чего, будем сгружать или торговаться?
- Сгружать, сгружать! - заторопилась женщина.
Квартира была на шестом этаже. Ящики поднимали на лифте, все, кроме одного, огромного. Он в лифт не влез. Его тащили по лестнице на руках. Вадим, окончательно пробудившись, матерился на каждой лестничной клетке. У него была такая особенность. По ступенькам он пер молча, а отводил душу и ругался именно на переходах. Он сказал, что за такую работу меньше четвертного брать грех. Новохатов занозил себе руку и на третьем этаже ухитрился подставить бок под угол ящика. Как раз Вадим, который шел впереди, что-то замешкался и немного осадил назад. Новохатову показалось, что у него ребра хрустнули. Но было не очень больно, терпимо.
- Передохнем? - предложил Сережа, услышав его вскрик.
- Да я ничего, - ответил Новохатов. Он удивился, что худенький, на вид маломощный Сережа, казалось, ничуть не запыхался и не устал. У него самого руки и поясница заныли еще на первых переходах. А потом и пот прошиб. Сережа нес свой угол весело, с прибаутками. Его затейливые приговорки, накладываясь на ругань Вадима, создавали своеобразное музыкальное сопровождение их восшествию. Новохатов подумал, как бы было славно, если бы его увидела Кира за этим занятием. Как бы она мило удивилась. Об этом думать было больнее, чем подставить бок под ящик.
Хозяйка показала, в какой комнате она намерена поставить стенку. По виду комната была значительно меньше гарнитура. Кроме Новохатова, это никого не смутило.
- Значит, так, - сказал Сережа, - придется ее, родимую, углом громоздить. Верно?
- Это как? - встревожилась хозяйка.
- А так, что получаются дополнительные затраты труда.
- Да еще какие! - угрюмо подтвердил Вадим.
- Ой, да заплачу я, заплачу! - воскликнула женщина. - Вы только, миленькие, сделайте по-хорошему.
- У нас фирма, - сказал Сергей. - Мы по-плохому не умеем.
- Если с нами по-хорошему, - уточнил Вадим.
Новохатову было странно, что женщина хозяйничает одна. Такое важное событие, а она одна. Может, она и живет одна в этой двухкомнатной квартире? У нее малопримечательная внешность, усталый вид. Она была похожа на всех на свете женщин-хлопотуний, полных и худых, высоких и коротышек, молодых и пожилых, знающих одной лишь думы власть - поуютнее и покрасивее устроить свое домашнее гнездышко. Но это, конечно, обманчивое впечатление. У каждой из этих женщин есть индивидуальность, да, бывает, еще какая яркая. Только, чтобы ее разглядеть, много времени требуется. Иной раз вся жизнь на это уходит. Их вечная житейская озабоченность - тоже своего рода мимикрия. Их деловитая, бестолковая суетливость сродни самогипнозу. А какие страсти за этим прячутся, какие надежды - немногим дано знать. Мужчины любят таких женщин снисходительной любовью, зато редко их бросают, потому что чувствуют - это надежно, это без подвоха. Но и тут случаются порой такие накладки, что оё-ёй!
Со стенкой управились часа за два. Одна секция все же; в комнату не вместилась, и хозяйка после мучительных колебаний распорядилась поставить ее пока в коридор. Новохатов по ходу дела быстро овладевал нехитрой премудростью сборки. Поначалу подстраивался под Сережу. Надсадился, конечно, здорово. Оказывается, совсем отвык от истинно мужской работы с инструментами. Пальцы были как чужие. Но он был доволен. Это было то, что нужно. Сосредоточенность на простом, ясном деле действовала получше транквилизатора. Не зря он подрядился в мебельный магазин на стажировку, нет, не зря. И Сережа, уверенно и твердо распоряжавшийся, и Вадим, пару раз словно придремавший с отверткой в руке, были ему в эти мгновения самыми дорогими товарищами, хотя бы потому, что не лезли в душу с расспросами. Пару-другую деревянных шпунтов он от усердия сломал, но хозяйка, неусыпно следившая за их работой, ничего не заметила, только Сережа скривился, точно у него заныл зуб.
Наконец они кончили и расположились на креслах отдохнуть и покурить.
- Ну вот, мамаша, принимай. Эх, хороша родимая, даром что в Югославии сделана. А, ребята?
Стенка была и впрямь великолепна: грузна, как средневековый замок, но именно в этой грузности таилось некое волнующее изящество, оттеняемое благородным, темным цветом дерева и тяжелыми, под золото, ручками и декоративными планками. Это было почти произведение искусства, пускай конвейерного толка. Женщина стояла у стенки, онемев, с преображенным, просветленным лицом. Бог знает, скольких потерь, недосыпаний и урезываний стоила ей эта воплощенная мечта. Но теперь все плохое позади. И если у нее не было мужа, если ее крепко до этого надували на ярмарке жизни, то и это не имело значения, по крайней мере в эту святую минуту. Новохатов понимал ее состояние, похожее на экстаз, и сочувствовал ей, и жалел ее. Он даже позавидовал ей, потому что сам для себя не мог он представить драгоценность, обладание которой смогло бы утишить его тоску. Он заметил, что и Сережа смотрит не на стенку, а на забывшуюся, замечтавшуюся женщину и любуется ею. Только Вадим, воспользовавшись передышкой, сладко всхрапнул, прикусив зубами окурок.
- Такую красоту надо бы обмыть, хозяйка, - очнувшись, сказал он сипло.
Женщина, оторвавшись от созерцания чуда, странно всхлипнула носом, растроганно ответила:
- Спасибо вам, ребята! Большое спасибо! Пойдемте на кухню. Там у меня кое-что припасено.
На кухне она живо выставила на стол початую бутылку водки, миску с квашеной капустой, стаканы, хлеб. Вадим, солидно похмыкав, разлил на три части.
- Погоди, - остановил его Сергей. - А себе, мамаша? Твоя-т где посуда?
- Да что ж я тебе за мамаша, право слово, - смущенно заметила женщина, проворно подставляя себе маленькую рюмочку. - Заладил: мамаша да мамаша. Не больно я тебя старше.
- Не бери в голову, - успокоил ее Сережа. - Для меня любая женщина - мамаша, хоть ей будь двадцать лет. Кому чего. Вон Петровичу каждая женщина - кобыла. Верно говорю, Петрович?
Вадим не отозвался, с нетерпением ждал, когда наконец подымут стаканы, свой цепко держал в руке.
- Ну, чтоб долго стояла! - произнес тост Сергей. - Да тебя, дочка, зовут-то как?
- Клавдя Дмитриевна.
- За тебя, Клавдя!
Вадим, заглотнувший водку, как лекарство, с изумлением уставился на недопитый Гришин стакан, даже закусить забыл. И годовой тряхнул, точно избавляясь от наваждения. Это было очень смешно. Но смеяться было некому.
- Ты чего? - спросил Вадим. - Не идет, что ли?
- Ага, не идет. Допей, если хочешь.
- Дак я... если... оно можно, не пропадать же.
Сладко похрустели капусткой, неумолимо приближаясь к щекотливой минуте окончательного расчета.
- А вы что же, одна живете, Клавдя Дмитриевна? - все же поинтересовался Новохатов.
- Ну что вы? - счастливо улыбнулась хозяйка. - С дочкой и с зятем. И внучок есть. Петечка. В детский садик ходит. У нас большая семья.
Удивился теперь и Сережа:
- А где же они?
- Так я ж им сюприз приготовила, - ответила Клавдя и хмельно засмеялась. - Сюприз, понимаете! Они с работы вернутся, ничего не ведают, в комнату войдут - а тут-то вот и увидют. Вот ахнут-то! А?
От восторга перед предстоящим изумлением детей хозяйка на мгновение погрузилась в род счастливого помутнения рассудка: глаза зажмурила и беззвучно шевелила губами. Смотреть на нее в эту минуту было радостно и тревожно. Она была как раскрытая тайна.
Вадим, сообразив, что им больше подносить не станут, угрюмо заспешил:
- Ну ладно, чего тут прохлаждаться. Двигаем.
- Еще бы вам налила, да нету, - извиняясь, сказала хозяйка.
- Небось нету, - не поверил Вадим. - А стенку обмывать, значит, не припасла?
- Токо еще пойду в магазин. Не успела еще, - объяснила Клавдя. - Так сколь я вам должна, ребята? Красенькой хватит?
- На трех-то? - искренне возмутился Вадим. - Ну ты даешь, хозяйка!
- На двух, - сказал Новохатов. - Мне не надо. Спасибо за угощение, Клавдя Дмитриевна!
- На здоровье.
Сергей метнул на Новохатова странный взгляд: то ли осуждающий, то ли насмешливый.
- Давай свою красненькую, дочка! - весело сказал он. - В другом месте доберем. Или мы не люди.
Распрощались с Клавдией Дмитриевной по-доброму. Она их все благодарила, чуть ли не кланяясь по-крестьянски. Да она, судя по всему, действительно недавно жила в Москве. Это заметить нетрудно опытному глазу. Это даже Вадим заметил, городской человек с заунывной повадкой обиженного судьбой волка. Он уже не злился, только сказал, ни к кому не обращаясь:
- За спасибо одни дураки спину гнут.
Поделился житейской мудростью. Но, видно, и его проняла какая-то светлая простота, исходившая от этой женщины. Может, она ему кого-то напомнила.