- Надо же чем-нибудь заниматься, правда? Так как-то сложились обстоятельства. А мне бы хотелось… мне бы хотелось путешествовать, путешествовать, увидеть разные там…
- Как биолог, вы будете иметь возможность.
- Как биолог, - надулась она. - Опять дождевые червяки? Нет… Я бы хотела ездить просто так, смотреть, как люди живут, как они веселятся и вообще…
Он проводил их до самого дома и, прощаясь, задержал руку Катерины.
- Будете завтра на пляже?
Перед этим они договорились, что на другой день ликвидируют небольшие "хвосты" в лаборатории, и Людмила была уверена, что Катя никуда не пойдет. Но та не раздумывала ни минуты.
- Разумеется. Надо пользоваться погодой. Мы как раз сговорились с Людмилой, пока такое солнце, ежедневно, хоть на час, ходить на реку, тем более что она тренируется. Правда? - коварно улыбнулась она подруге.
Людмила не ответила; впрочем, никто и не ждал ее ответа.
- Так, значит, до завтра, - весело попрощался Алексей и ушел радостной упругой походкой.
Девушки вошли в дом, и Катя бросилась на диван.
- Люда, Люда, как он тебе нравится? Как он тебе нравится? - запела она, болтая ногами в воздухе так, что с них слетели сандалии, обнажая загорелые ноги.
- Ты дуреха! Увидела какого-то типа и сразу ошалела. А на пляж ты завтра не пойдешь, нужно навести порядок в лаборатории.
- Пойду, золотко, пойду. Ты прекрасно знаешь, что пойду. Лаборатория не волк, в лес не убежит, и ты пойдешь со мной, Люда. Моя дорогая, милая!
- И не подумаю.
- Пойдешь, пойдешь, ты не можешь меня отпустить одну.
Людмила пожала плечами и потянулась к полке за книжкой. Но Катя не могла успокоиться и непрестанно мешала ей.
На следующий день они все же пошли на пляж, и там уже ожидал их Алексей. Из вежливости - Людмила прекрасно это видела - он предложил ей посостязаться, но потом занялся исключительно Катей, убеждал ее, что она может отлично научиться плавать, что он ее научит. Людмила уплыла от них, но по волнам за ней еще долго гнался веселый смех Кати.
В выходной день они поехали с ним за город, плавали в сонной зеленой воде, жгли костер, разумеется, не поймали ни одной рыбы, и пришлось удовлетвориться взятой из города едой. Под дубами у костра Алексей пел им песни, которым научился у Артема, волжские песни, - и сердце Людмилы сжималось сладкой печалью. Над сонной зеленой водой, по роще, поросшей густой травой, несся чистый, сильный голос Алексея, а где-то с другой стороны залива, со стороны леса отвечало едва слышное рассеянное эхо.
Катя беспокойно вертелась. Она не любила грустных песен.
- Ну, теперь я спою. Одно танго, хорошо?
- Пусть будет танго.
Голосок у нее был звонкий и приятный, но танго странно звучало над водой под огромными дубами. Как-то чуждо и неуместно. Катя быстро поняла это.
- Нет, нет. Пусть лучше Люда споет.
- Вы поете? - обрадовался Алексей.
- Нет, я только так, деревенские…
- Люда, золотко, ну спой, прошу тебя, спой!
Она с минуту колебалась, но, чтобы не заставлять себя просить, запела. Голос у нее был низкий, глубокий, приятный, и пела она, как поют в деревне, - протяжно и печально.
- Нет, нет, - прервала она себя. - Это надо хором.
- Мы поможем, - предложил Алексей. - Ну-ка, Катерина Николаевна, давайте.
Они подтянули. Людмила запевала, Алексей быстро схватывал мотив, многие из этих мотивов он знал еще в местечке, и они заново рождались в памяти.
- Оказывается, я это тоже знаю, - сказал он.
Катя притихла, погрустнела.
- Хватит, - оборвала песню Людмила. - Костер гаснет. Нужно принести хворосту.
Они пошли в лес. Выбирая из высокой травы хворост, Людмила увидела, что те двое понемногу удаляются. Не подлежало сомнению - Алексей наклонился и поцеловал Катю.
Да, щека была совершенно бархатная. Вблизи Алексей рассмотрел золотые искорки в карих глазах. Маленький рот полуоткрылся. Алексей почувствовал, как рука девушки бессильно соскользнула с его плеча.
- Катя…
Она беспомощно улыбнулась. Алексей испугался покорности этой улыбки, этой полной готовности упасть в его объятия и, смущенный, осмотрелся вокруг.
- Людмила… - сказал он, словно оправдываясь.
Катя нервно поправила волосы и рассмеялась.
- Хворост, мы совсем забыли о хворосте, смотрите, сколько она уже веток тащит.
Они подбросили веток в огонь. Разговор не клеился. Заходящее солнце залило воду розовым сиянием, белая чайка пролетела низко над водой, неся на крыльях позолоту угасающего дня. Под дубами в глубине сгущались тени. Подул легкий ветерок, от воды повеяло вечерней прохладой. Они сложили вещи и двинулись в обратный путь. Пьяные от ветра и солнца, все чувствовали себя усталыми и торопились до наступления темноты добраться до города.
- Как хорошо было, - ложась спать, томным голосом сказала Катя.
Людмила не ответила.
На другой день, когда Катя заявила, что пора кончать работу, а то они опоздают на пляж, Людмила, не поднимая глаз от своего препарата, тихо сказала:
- Я никуда не пойду.
- Как никуда не пойдешь? - заволновалась Катя.
- У меня нет времени на пустяки.
- Людмила, ведь… Я же обещала, что мы будем.
- Я ничего не обещала. А ты иди, пожалуйста.
- Без тебя?
- Обойдешься без няньки.
Катя настаивала, но без особого напора. Людмила спокойно резала лист на тоненькие слои, рассматривая их на свет. Наконец, дверь захлопнулась, и каблучки Кати торопливо застучали по лестнице.
Вечером Людмила ни о чем не расспрашивала подругу, да и та не проявляла склонности к излияниям. Через два дня она вернулась с пляжа очень рано и явно в дурном настроении.
- Что случилось?
- Ничего, - пробормотала Катя и повернулась к ней спиной. Но через минуту не выдержала. - Представь себе, Люда, мы условились вчера, а он не соблаговолил прийти.
- Видимо, что-нибудь помешало.
- Кажется, мог бы известить. Это просто хамство!
- Не преувеличивай, Катя. Сегодня не пришел, придет завтра.
- Завтра я и не подумаю пойти на пляж.
- Пойдешь, пойдешь, я тебя знаю.
- Вот увидишь, что нет, - сжала кулачки Катя, но Людмила только улыбнулась.
И действительно, Катя побежала на пляж. Она пробыла там долго, до самого вечера, но вернулась совсем не веселая. Вечером, когда они потушили свет, она долго ворочалась на постели и вздыхала. Наконец, решилась.
- Люда, - позвала она тихонько.
- Что?
- Не спишь?
- Нет.
Катя босиком подбежала к кровати подруги и присела возле нее.
- Скажи мне, Люда, как ты думаешь, любит он меня?
- Не знаю. Он тебе ничего не говорил?
- Нет… И знаешь, он какой-то такой… странный. Не такой, как раньше.
- Как не такой?
- Какой-то… чужой, Люда; я такая глупая и ничего не понимаю… Посоветуй, как мне быть.
- Что ж я могу тебе посоветовать? Если ты его любишь…
- Да, да… Я же тебе в первый день сказала.
- Ну, что там, в первый день…
- А ты как думаешь, Люда? Тебе он как кажется?
Людмила на мгновенье задумалась. Нет, разумеется, он ей не нравится. Он слишком самоуверен, слишком красив, да, бесспорно, красив, в этом ему не откажешь, хотя такая наружность не в ее вкусе. А иногда в нем есть что-то мрачное.
- Искренне сказать?
- Искренне, искренне.
- Мне он не очень нравится. Такой какой-то… и, кажется, вы не подходите друг другу… Хотя я ведь его почти не знаю, что же тут можно сказать?
Катя вздохнула и пошла спать, но ей было не весело, ее уже не тянуло на пляж. Она дольше засиживалась в лаборатории, взялась, наконец, за работу, которую ей давно уже предлагал профессор, похудела и погрустнела. Людмиле было жаль ее. Видимо, на этот раз она влюбилась по-настоящему. И в Людмиле пробуждался гнев на Алексея за то, что он вскружил девушке голову, а теперь, видимо, больше не интересуется ею. Да, она не ошиблась, он был слишком красив и самоуверен. "Бедная Катя. Хотя она, вероятно, легко утешится, - столько уж было этих романов, и всегда они быстро проходили".
Как-то раз Людмила встретила Алексея на улице. Лицо его просветлело при виде ее, и он быстро подошел.
- Людмила Алексеевна, сто лет вас не видел!
- У меня нет времени ходить на пляж.
- Я тоже теперь редко хожу. Масса работы. Завод получил новые заказы.
- Так это из-за заказов?
Он смутился. Ясные глаза Людмилы взглянули ему прямо в лицо открыто, вопросительно и настойчиво.
- Не только из-за этого, Людмила…
- Вот видите, и вам не стыдно?
- Чего мне стыдиться? - сказал он тихо. - Вы очень торопитесь?
- Тороплюсь. А что?
- Может, присядем на скамейку, поговорим. А то как-то неудобно так, на ходу…
На мгновенье она заколебалась. Но ведь Катя… может, что-нибудь выяснится.
- Хорошо, - согласилась она.
Они вошли в парк. На клумбе огненными языками устремлялись вверх из густых листьев красные и желтые цветы.
- Вот здесь будет хорошо. Как называются эти цветы?
- Канны.
- Канны, - повторил он машинально и сел. - Видите ли, Людмила, все это не так просто.
- Что не просто? - спросила она в упор, глядя ему в глаза. Теперь она заметила, какие они были красивые. Большие, серые, так странно глядящие из-под темных ресниц. Она смутилась.
- Отношение между мужчиной и женщиной.
- Почему же это не просто?
Он пожал плечами.
- Не знаю… Только, видите ли, иногда кажется… и ведь чувства бывают разные, не правда ли?
- Как разные? - не поняла она.
- Я так думаю: нет одной любви… Или нет. Есть одна любовь и много похожих на нее, которые все же не она.
- Вот так философия! Только не слишком ли она облегчает жизнь?
- Облегчает? - удивился он. - Я думаю, что, наоборот, затрудняет.
- Как кому.
- По крайней мере мне, - сказал он твердо. Она внимательно посмотрела на него. - Видите, Людмила, вам это может показаться смешным, в конце концов мы почти незнакомы - и вдруг такие излияния… Но иногда человеку хочется поговорить…
- С Катей, видимо, что-то не очень хочется, - заметила она язвительно.
- Ах, с Катей…
- Надоела, а? - иронически подсказала она.
- Почему вы так со мной говорите? Я не хуже и не лучше других, и зачем же сразу обвинять? Я думаю, что я здесь не виноват.
- Но вы вскружили ей голову, правда?
Он повернулся к ней лицом.
- Людмила Алексеевна, поговорим прямо. Кружил голову? Может быть. Но прежде всего себе, а ей я не хотел… хотя…
- Что хотя?
- Хотя… можно было бы, вы же ее знаете.
- Катя вовсе не… - возмутилась она.
- Я не хочу и не собираюсь оскорблять Катю. Только, видите ли, сначала мне показалось… на очень короткое время мне показалось…
- Что?
- Что это… что это, может быть, любовь.
Она удивилась. В его тоне было что-то почти детское.
- А потом?
- А потом? Нет, это не любовь, это не может быть любовью…
- А вы серьезно относитесь к любви? - спросила она, переводя глаза на большой ярко-красный цветок, пылающий среди листьев.
- Серьезно ли? Очень серьезно, Людмила Алексеевна. Видите ли, я с детства верил, что придет какая-то огромная, какая-то необычная любовь…
Она молчала, ее немного стеснял этот разговор, а главное то, что она вдруг заметила, что это совсем неверно, будто он ей не нравится.
- Так что вы не будете на меня в обиде. Я ошибся и убедился в этом… Видите ли, я не люблю приключений…
Он проводил ее только до угла, видимо боясь приблизиться к их дому, чтобы не столкнуться с Катей.
Людмила, встретившись с подругой, испытывала легкие угрызения совести. Но Катя была в превосходном настроении.
- Я иду в кино. Идет новый фильм.
- С кем?
- А вот угадай, угадай, держу пари, что не угадаешь!
- Ну не знаю…
- С Андреем Игнатьевичем!
- Поздравляю.
Катя с хохотом выбежала. Доцент Андрей Игнатьевич славился своей застенчивостью, и все говорил, что он останется старым холостяком, так как у него не хватит храбрости объясниться в любви. И вдруг Катя… Людмила покачала головой. Да, она быстро утешится.
А тревога все-таки не затихала. С момента разговора у клумбы Людмила часто ловила себя на мыслях об Алексее. Она поймала себя на кое-чем похуже, - что, идя по улице, надеется встретить его и внимательно оглядывается, чтобы как-нибудь не прозевать. Они встретились лишь случайно в дни, когда проходила коллективизация. Они очутились в одной бригаде, посланной в пригородные районы, и там Алексей увидел ее словно в первый раз.
Да, она была честная, правдивая, та самая, о которой он грезил. Алексей вдруг удивился, что не понял этого с первой минуты, когда увидел ее на пляже. Как ему могло показаться, что Катя…
И это началось как нечто само собой разумеющееся - стремительно и бурно. В год голода, год борьбы с кулаками, трудный, тяжелый год, они ходили по селам, искали хлеб. Иногда им казалось, что они знакомы уже многие годы, что они вместе выросли, всегда были вместе. И в то же время их поражала ослепительная правда, каждую минуту новая правда, что вот они нашли друг друга, встретились.
- Как я мог жить без тебя? - спрашивал Алексей не ее, а самого себя и упрекал себя, что потерял столько дней и ночей, когда был без нее, и что даже тогда, когда познакомился с ней, не понял, не узнал.
Осенью они вместе вернулись в город и поселились в комнате, которую Алексей получил от завода. Людмила сообщила Кате. Та не удивилась.
- Этого следовало ожидать. Вы прямо-таки созданы друг для друга - оба сумасшедшие. А я была настоящей идиоткой… Боже, как можно сравнить твоего Алексея с Андреем Игнатьевичем… Знаешь, мы поженимся на будущей неделе.
Людмила сердечно обняла ее.
- Поздравляю тебя… Я так рада, так бы хотела, чтобы ты хоть в сотой доле была так счастлива, как я.
Она даже не заметила своей бестактности. Но перед ее глазами всплыло круглое, немного детское лицо доцента, близорукие глаза за стеклами очков, и ей трудно было связать это с Катей, которая когда-то утверждала, что любит Алексея.
Но Кате, видимо, было очень хорошо с ее застенчивым доцентом. Не хуже, чем Людмиле с Алексеем.
Время летело. Работа на заводе. Алексей был уже главным инженером. За это время он побывал в заграничной командировке. Людмила готовила кандидатскую работу. Родилась Ася - с глазами Алексея и лицом Людмилы. Но вот пришла война, и в первый же день Алексей отправился на фронт.
VI
Алексей очнулся. Голова болела. В правой руке он чувствовал неприятное одеревенение. Ну, разумеется, коньяк сделал свое, - проклятая контузия напомнила о себе. "Поздно", - подумал он со страхом, но вдруг осознал, что вставать не нужно. Было воскресенье, день свободный от больничных процедур. Он почувствовал облегчение и улегся поудобнее, закрыв глаза. Можно поспать, пока не пройдет дурное самочувствие и не утихнет эта безумная головная боль. Алексей чувствовал как бы две головные боли: одна - обыкновенная боль с перепоя, тяжелый туман, глухой гнет и другая - рвущая, острая, хорошо знакомая боль от контузии. К черту! Стакана коньяка нельзя выпить!.. Стоит ли вообще жить, если ты с виду нормальный человек, а по существу - инвалид?
Скрипнула дверь. В кухне кто-то ходил на цыпочках, но пол все же скрипел. Алексей с раздражением прислушивался. Людмила, видимо, топила печь. Звякнул котелок, в коридоре кто-то отвернул кран, и вода с шумом полилась в жестяную посуду. По лестнице бегали дети, - ни минуты покоя.
Дом просыпался. Повсюду хлопали двери, за стеной ссорились; слов нельзя было разобрать, но громкие голоса доносились отчетливо. В дверь кухни постучали. Кто еще притащился так рано? Раздался громкий шепот. Нет, о сне не может быть и речи. Он стал медленно одеваться, чувствуя глухую злобу на самого себя и на весь мир. Он надел носок наизнанку, и это вызвало еще большее раздражение. Дыра на пятке заштопана светлыми нитками: неужели, черт возьми, нельзя было найти темных? Он пошел умываться. Людмила действительно суетилась у печки, а у окна на маленькой табуретке сидела, глядя совиными глазами, старушка, закутанная в черную, слишком просторную для нее вязаную кофту.
- Добрый день, Алексей Михайлович, - сказала она робко, и Алексей пробормотал в ответ нечто нечленораздельное, исчезая в чуланчике, где Людмила устроила ванную. Гости, гости с самого утра, никогда невозможно почувствовать себя дома, да еще какие гости…
Фекла Андреевна оправила свою вязанку и сочувственно вздохнула.
- Не в духе Алексей Михайлович, не в духе…
Людмила не отвечала, она раздувала огонь в печке, добиваясь, чтобы пламя охватило сырые дрова. Фекла Андреевна умолкла и сидела, внимательно следя круглыми глазами за каждым движением хозяйки. Она ощупывала глазами горшки на плитке, банки на полочке у печки, осторожно, исподтишка поглядывала на буфет, пытаясь рассмотреть, что стоит за его закрытыми бумагой стеклами.
- Пошла вчера на рынок лучку купить, - начала она тихим, покорным голосом, - ведь это само здоровье… И для сердца и вообще… Но три рубля запросили. Три рубля!
Она печально покачала головой, впившись в Людмилу бесцветными неморгающими глазами.
- Ну и что? - спросила та машинально.
- Да что ж, не взяла… Откуда у меня такие деньги? А у вас, душенька, не найдется случайно?
- Посмотрю, может есть.
Сейчас выйдет Алексей, надо дать ему позавтракать, а старуха не трогается с места. Чего она ждет?
А старуха, словно отвечая на невысказанную мысль Людмилы, перестала на минуту жевать беззубым ртом.
- Дрова сырые, ах, какие сырые… Я было хотела затопить, вскипятить чайку, - не горят… Видно, погода такая, да и сырые… Откуда у вас такие сухие дрова?
- Какие там сухие, совершенно сырые, я тоже насилу растопила.
- А у меня не горят… Один дым только… так и хожу без чая…
Чайник шумел, крышка на нем стала подскакивать. Старуха прильнула взглядом к вырывающемуся из носика пару.
- Сейчас налью вам, Фекла Андреевна, - сказала Людмила, и старушка беспокойно задвигалась на табуретке.
- Ну зачем же, душенька, хлопот вам сколько… - слабо возразила она.
- Ничего, ничего, я налью.
Старуха стала торопливо застегивать пуговицы вязанки, поправлять юбку, все ее тело вдруг задвигалось, губы торопливо жевали, морщинистое лицо осветилось ожиданием. Алексей, не обращая на нее внимания, прошел через кухню в комнату.
- Сейчас я дам тебе позавтракать, - бросила ему Людмила.
- Нет, нет, я не хочу. Налей мне только чаю.
Фекла Андреевна сочувственно шмыгнула носом. Людмила налила стакан чаю, чувствуя на руках взгляд старухи.
- А теперь вам. Кусочек хлеба…
- Нет, нет, - отказывалась старуха, но искривленные ревматизмом пальцы уже тянулись к хлебу.
- Если позволишь, душенька, я возьму с собой, там уж дома тихонько пожую… А тут я тебе не хочу мешать.
Хлеб исчез в кармане черной юбки. Людмила заметила, что карман уже битком набит, - видимо, Фекла Андреевна, прежде чем зайти к ней, обошла не одну квартиру.