- Ступайте к Семену Ионычу и доложите, что я не эксплуататор, а слесарь седьмого разряда и член коммунистической партии. Привык работать своими руками.
- Как скажете, - женщина горько усмехнулась. - Своими руками овчарню поломали.
- Точно. Приехал и дров наломал. А что делать? Вечером здесь собираем правление.
- Знаю. Прикажите Семену Ионычу, пущай вам кизяк подвезут. Сам не спохватится. У него разум короткий. Затопить сумеете?
- Чего ж тут уметь?
- Все, значит, можете. Видать, военный?
- Нет, не удостоился. Из уральских казаков, а казаком не стал. У отца на коня денег не было… Чего-то дрова плохо горят.
- У вас лампа есть?
- Чего нет, того нет.
- Как же правление будете проводить? В потемках?
- Об этом не подумал. Тоже разум короткий. Вас величать как?
- Катерина.
- Растопи, Митя, в чайнике снег да приглашай тетю Катерину пить чай,
- Батюшки! Да у вас и воды нет! Ну и жильцов бог послал!
- Мы только приехали, - Митя надулся. - А вы ругаетесь. Как-нибудь разберемся. Верно, папа?
- Ишь ты какой зубастый, - Катерина усмехнулась, запеленала лицо платком и ушла, поглядевшись в зеркало, стоящее на полу.
Дрова разгорались. Митя набрал в чайник снега, протянул озябшие руки к трескучему пламени и сказал:
- А здесь хорошо, папа. Даже лучше, чем в вагоне.
- Лучше-то лучше, - Роман Гаврилович погрел руки о горячую кружку, - а было бы еще лучше, если бы мы помягче разговаривали с тетей Катей.
- А ну ее. Знает, что у нас овец нет, а палки жалеет. Ее, наверное, кто-нибудь поругал, а она на нас зло срывает.
- Ничего не поделаешь, Митя. Дай оглядеться. Наведем порядок.
- Наведем.
Митя продул в окне отталину и увидел, навстречу ветру шла Катерина с коромыслом. На переднем конце качалось ведро, на заднем узел. За спиной вязанка соломы. Слышно было, как она возилась в сенцах, брякала железной дужкой, хлестала платком по косяку - обивала снег; вошла как домой, не постучавшись; поспешно поставила на лавку ведро с плавающим на воде деревянным кругом, бросила на пол узел и с выражением ужаса сунула за пазуху руку. Мите показалось, что ей дурно. А она осторожно вытащила из-за стеганки стеклянный десятилинейный пузырь и, глядя на треугольные полки, перекрестилась. Вслед за тем села на пол, развязала зубами узел. Там оказались бутылка с постным маслом, примус, керосиновая лампа, банка с капустой, свежий кусок свинины, пять картофелин и соль.
- А это тебе, - протянула она Мите моченое яблоко.
- Подожди, Митя, - Роман Гаврилович встал. - Снова от Семена Ионыча?
- Да вы что, думаете, украла?
- Я должен знать, кому платить деньги. Только и всего.
- Куда там! Тут ихнего ничего нет. Не сомневайтесь. Настасья его удавит, если он примус отдаст. И ты, Митя, не бойся. От Чугуевых принесла. Окромя поросятины.
- Постойте, постойте! Вы в каких отношениях с Чугуевым?
- С Федот Федотычем? Да вам-то что?.. Живу у них.
- Как живете?
- Хорошо живу. Вроде в батрачках. И по дому работала, и в товариществе пай имела. А как товарищество разогнали, меня Игнат к себе взял. В общем, хозяйкой жила при Игнате, - вызывающе проговорила она, и карие глаза ее стали почти черными.
- Здесь? В этом доме?
- А где же.
- Понятно. А теперь где хозяйничаете?
- Как Игнат убег, обратно у Федота Федотыча.
- Ясно. Забирайте всю эту музыку и верните своему хозяину.
- Как скажете. - Катерина презрительно усмехнулась. - Может, и воду обратно в реку слить?
- Нет. Воду оставьте. И не ершитесь, пожалуйста, товарищ Катерина, честное слово. Вы должны понять простую вещь, вот здесь, в этой комнате, - Роман Гаврилович широко взмахнул рукой, - будет решаться вопрос о раскулачивании Чугуева.
- Ах, какие благородные! - Катерина искренне рассмеялась. - Не только кулака, а и лампу кулацкую не уважаете. Не по-большевистски светить станет. Не знаю, в каком вы чине, а Федота Федотыча два раза раскулачивать намахивались да оба раза по зубам получали. И Игнат получал. А о Семене и говорить нечего. У Федота Федотыча такой заслон, что и вам его не переломить.
- Там будет видно. А пока что верните Чугуеву все, что взяли.
- Как скажете. Только лампа и примус не евоные, а Игната Васильевича. Покамест его нет, я им хозяйка.
- А продукты? Солома?
- Солому в колхозе выписала. Картошка, масло да соль - действительно, с кулацкого стола. Спросила Федота Федотыча про цену, он засмеялся да рукой махнул.
- А мясо?
- Мясо нынче дешевле репы. Нынче у нас и телят режут, и свиней режут, и овец режут. Раскулачки боятся. По дороге выпросила у бабки поросятинки, думала, угожу.
- Что за бабка?
- Не ваша забота. Хотите - берите, не хотите - сама погрешу, оскоромлюсь.
Вошел Емельян. Глянул на Катерину, сделал вид, что удивился.
- Вот это да! Дня не прошло, а она обратно при начальстве.
- Эх, влепила бы я по твоей симпатичной рожице, - откликнулась она и повернулась к Роману Гавриловичу. - Ну, как решили? Обратно картошку тащить?
- Вот рубль за свинину, а остальные продукты вернете хозяину.
- Какому хозяину? - вскинулся Емельян. - Федоту Федотычу? Да ты в уме, Роман Гаврилович? Катерина у нас член правления. Имеет полное право у кулака картошку реквизировать. Если что, он у меня век не проморгается.
- Это правда? Вы член правления?
- Не верите? - Катерина усмехнулась. - Не с того боку рыло затесано? Председателев у нас много, а колхозников нет… Давай-ка, Митя, залазь на печь. Распуши соломку. Накрывайся тулупом. Тепло? Вот и ладно… Роман Гаврилович, я пойду. Теперича у вас тут главный командующий.
Она оделась, запеленалась платком и шепнула Мите:
- Задерни занавеску. На-кось яблочко. Ешь.
- Не хочу. Пускай его кулаки едят.
- Как скажешь.
Катерина ушла. В печи потрескивали дрова. За окном пела и плакала вьюга. Митя зарылся в солому затих и услышал много интересного.
- Вот и маракую, - тихонько говорил Емельян, - намекнуть Катьке про френч или погодить. Аж голова вспухла.
- Зависит от того, какие у тебя с ней отношения, - сказал папа.
- Пока что отношениев нету. Баба огнеупорная. Полный год с ней гулял, а все без толку. На танцы согласная, а поглубже - ни-ни. "Распишемся, тогда пожалуйста, а до того - руки прочь от Китая". А-а, думаю, чего бояться. Не век же бобылем жить. Решил расписываться. Все вроде было в порядке. И вдруг она, ничего не сказавши, собирает свои манатки и безо всякого стыда переезжает на жительство от Федота Федотыча вот сюда, в этот самый дом, к председателю нашему Игнату Шевырдяеву. Не знаю, может, у меня родимые пятна капитализма не вывелись, а первое время плановал я порешить его как-нибудь втихаря… Черт поймет этих баб, что она увидала в этом утописте. Сядет и глядит на него, как сова. Полгода, как его нету, а она ждет. Прямо не знаю, что делать. Молчать вроде не годится, а объявлять ей - пристрелили, мол, твово Игната Васильевича, не поверит. Подумает, на арапа беру.
- Скорей всего, не поверит, - сказал папа. - Френч - улика надежная. Ты этого агронома где видел?
- Да я же говорю, в полеводсоюзе. После того как мы с тобой в райисполкоме стыкнулись, я побег в полеводсоюз. Сижу. Дожидаю начальства. Комната громадная, столов на десять. Так - барьер, за барьером столы. Гляжу, встает один, сивенький, очки на веревочке. И френч на нем горчичного цвета, под фасон Керенского. Помню, что видал я этот френч, а где, когда, из памяти вышибло. Аж ногой топнул. И как топнул, вспомнил. Да ведь это френч Игната Васильевича, товарища Шевырдяева! Сивенький повернул обратно, и тут я увидал на его спине три заштопанные дырки. Три пули всажено. У меня башка завертелась. Бросил все дела и побег в ГПУ.
- И что тебе там сказали?
- Объявили благодарность. А впрочем, горячки пороть не велят. Болтать не посоветовали. Одному тебе сообщаю.
- Правильно не посоветовали. Одежка эта досталась нам вместе с пушками и прочим барахлом Антанты. Ты что думаешь, что агроном убил Игната Васильевича, снял с него френч с дырками и форсит в нем всем напоказ? Ну так вот что я тебе скажу. Френч носил не один Игнат Васильевич. А даже если докажут, что френч действительно с его плеча, и установят, что дыры пулевые, надо приступать к главному - искать труп и виновника убийства. А Катерине станешь доказывать, она, конечно, подумает, голову морочишь, чтобы за тебя замуж пошла. Мой совет - обождать.
- Обождать бы можно, - Емельян отвел глаза. - Да кабы она, пока жду, кого другого не подманула… Без боя я ее не отдам.
Они еще тихонько поговорили, и Емельян ушел.
Новоселы принялись сооружать постели, Митя на печи, Роман Гаврилович за переборкой. Время летело быстро. Не успел Митя доесть картошку, а члены правления уже собрались.
Первым явился Семен Ионович Вавкин со своей засаленной папкой. Через несколько минут пришли еще двое: насквозь пропахший конюшней Ефим Пошехонов и Петр великий, не выспавшийся со вчерашнего рейса.
Петр первым делом поинтересовался, бывал ли Митя в Москве. Митя сказал, что не был.
- Хочешь повидать?
- Хочу.
Петр больно зажал Митины уши большущими ладонями, высоко поднял его и спросил:
- Видишь Москву?
- Нет.
- Зрение слабое. Проси отца, чтобы очки покупал.
И, отхохотавшись, стал доедать остывшую картошку.
В горнице было несколько стульев, две табуретки и длинная скамья. Пошехонов, заведующий конюшней, прислонившись к печи спиной, присел на корточки и так просидел до самого конца совещания, изредка подавая реплику "Правильно".
Емельян и Катерина пришли вместе, оба сердитые, и сели далеко друг от друга.
- Секретарь райкома обещался прибыть, да, видно, задерживается, - сказал Семен. - Может, начнем, товарищ Платонов?
- А кто я такой? - нахмурился Роман Гаврилович. - Обращайтесь к аудитории.
- Да аудитория против не будет. Можно вашего мальца попросить протокол писать? Бойко пишет.
- Давай, Митя.
И правление колхоза имени Хохрякова начало работу.
Семен открыл папку и некоторое время перекладывал бумаги. Сперва справа налево, потом слева направо. Наконец тяжело вздохнул и начал:
- На повестке два вопроса. Те же самые, какие обсуждали прошлый раз. Один вопрос - подготовка общего собрания, другой - раскулачка Чугуева. Кроме того, разные. Разный вопрос у меня такой: дорогие товарищи, подмогните, чтобы меня освободили от обязанностей. Нога у меня не ходит, рука не пишет. Выгонять людей на работу не имею физической возможности. И Настасья не пускает. Приказывает валенок подшивать. Давай подшивай да прячь ей шов в нутро; кто из вас подшивал, знает, что означает протянуть дратву в нутро, особенно в носок. Вот и живи как хошь. Товарищи дорогие, войдите в положение, возьмите кто-нибудь папку, не то Настасья всю документацию на кульки изведет. В район ездил, до самих Клима Степановича дошел, молил их отпустить меня насовсем, а у них одна резолюция - под суд за дезертирство. Я на них не жалуюсь, они высоко сидят, а все-таки если-ф я дезертир, то Игнат Василич кто? Посадил меня на папку, а сам убег. За ним и другие подались, кто на производство, кто в извозчики. Их не пускаешь, они самодуром бегут. Глядите на Макуна. Куда вздумал, туда и дунул. На сегодняшний день у нас в колхозе семь дворов с мужиками, а четыре - одни бабы с ребятишками. А что одна баба сделает? Мужик хоть уворовать может, а она что унесет? В окно не постучишь - нипочем из избы не выйдет. Вот и ходишь, как спасский поп все одно, из избы в избу, пугаешь их штрафом за несознательное отношение. Хоть бы товарищ Орловский прибыл, поглядел бы, как я тут измаялся… Роман Гаврилович, прими у меня папку, будь такой добрый. Тут девяносто три бумажки. Хошь - считай, хошь - не считай. Все тута.
- Погоди, погоди, Семен Ионыч, - возразил Платонов. - Так нельзя. Председателя надо выбирать на собрании.
- Обратно собрание, - заныл Вавкин. - С лета мучаемся, людей скликаем, а никто не идет. Возьмите, будьте такие добрые. А не желаете, прикажите Емельяну, пущай он берет.
- Ишь ты какой ловкий, - хмыкнул Емельян, - семена разбазарил, а мне отвечать.
- Правильно! - крикнул от печки Пошехонов.
В разгар спора вошел молодой человек в кубанке и в новом, подогнанном по его ладной фигуре кавалерийском полушубке. И чесанки у него были новые, белые.
- Вот он, - обрадовался Емельян. - А мы вас только что поминали, товарищ секретарь.
- Костерили небось за опоздание? - пошутил секретарь райкома, оглядываясь, куда бы повесить полушубок.
- Вешалки не ищите, - предупредил Петр. - Здесь кулак Тихомиров обитал. Когда его раскулачивали, все гвозди повыдергивали. Кидайте на лавку.
Секретарь райкома всадил в стену перочинный нож и повесил на него одежду. Любил порядок.
- На войне, как на войне, - провозгласил он весело. - О чем шум?
- Да вот, товарищ секретарь, Вавкин в председателях ходить устал, - объяснил Емельян.
- Смотри как! У нас в городе любой хочет дирижировать, а на трубе играть никто не желает. А у вас тут все наизнанку.
Орловский аккуратно зачесал белокурые волосы с высокого лба к затылку и улыбнулся белой, как рафинад, улыбкой. Его плотная фигура, охваченная широким командирским ремнем, излучала силу и твердость.
- Как тебя тут, Роман Гаврилович, - спросил он, - не обижают?
- Куда там! В председательское кресло норовят посадить.
- Понятно. Вавкин в дезертиры навострился. Ты что, Семен Ионович, думаешь, мы тебя, не попаривши, выпустим? Пока не привлечешь в колхоз, как минимум, полдеревни, сидеть тебе с этой папкой или здесь, или в другом месте.
- Да где же я тридцать дворов наберу? - испугался Семен.
- А здесь, в Сядемке. Газету читаешь? Тебе известно, что в стране развернулась сплошная коллективизация? Неужели ты всерьез считаешь, что вся Российская Федерация будет колхозной и только Сядемка останется единоличной? Это же курам на смех! Что ты, не слышал призывов партии и лозунгов? Что тебе, партия не помогает налаживать смычку? Вот она, смычка, налицо, - он показал пальцем на Платонова. - Чего вам еще надо для привлечения народа в колхоз?
- Нам бы пулемет и четыре винтовки, - попросил Петр.
- Это можно, - Орловский усмехнулся. - Покамест войны нет, можно и танки подгонять. Только в кого ты стрелять будешь?
- А ни в кого. Припугнем - и все в колхоз побегут.
- Нет, дорогой товарищ, - Орловский покачал головой. - На испуг нынешних мужиков, а особенно баб не возьмешь. Этот рычаг, прямо скажем, сработался. И потом для колхозного строительства нам нужны не трусы и паникеры, а смелые, активные товарищи.
- Да разве таких на наши сходки заманишь? - гнул свое Петр. - Их надо под конвоем сгонять.
- Не идут, и правильно делают. Я, товарищи, прошел по вашему хозяйству. Лучше бы было не ходить. Инвентарь бывшего машинного товарищества валяется в куче, гниет и превращается в ржавый лом. Коровы кашляют. Лошади кусаются. Некоторые крестьяне не знают, колхозники они или не колхозники. Сколько у тебя по списку, Семен Ионович?
Вавкин покопался в бумагах и сообщил:
- Одиннадцать дворов.
- Как одиннадцать! По данным на октябрь месяц, двадцать один.
- Мы подали сводку: одиннадцать, - пояснил Вавкин. - А Клим Степанович переправил на двадцать один.
- Зачем?
- А он нас на районном совещании к стенке припер. Прочитал сводку и велел к первому октябрю завлечь еще десять дворов. Мы пообещали, а никто не завлекся.
- Не мы, - поправил Емельян, - а ты лично обещал.
- Ясно, сказал Орловский. - Гора не идет к Магомету. Пойдем по дворам мы. И давайте не греться у печки. - Пошехонов испуганно встал. - Давайте приступим к этой работе сейчас. Немедленно. Пройдемся по дворам. Одни с того края, другие - с этого.
- Может, на завтра отложим? - предложила Катерина. - Чего курей пугать на ночь глядя. Горим, что ли? Ровно на облаву собрались.
Орловский подошел к ней, заложил руки за ремень.
- Я предлагаю беседовать с каждым единоличником отдельно, - продиктовал он отчетливо. - А вы что предлагаете?
- У нас, товарищ секретарь, не город, а деревня, - спокойно напомнила она. - У нас все на виду и каждый каждого знает. Есть лентяи, а есть и природные хлеборобы. Погоду чуют и матушку нашу землю понимают. Возьмем того же Тихомирова, которого весной раскулачили. Тихомиров идет сеять - значит, время подошло и вся деревня с лукошками. Тихомиров не косит - значит, дождь будет. Вот кабы Тихомирова не раскулачивать, а пригласить бы к нам по-хорошему, за ним бы огромная очередь выстроилась. И не пришлось бы вам каблуки сшибать, по избам бегать.
- Верно, матушка, - оживился Пошехонов, - не пришлось бы! Верно, Катюша. В самую точку!
Орловский слушал ее внимательно, словно книгу читал. И, когда она отговорилась, сказал:
- Что с возу упало, то пропало. Тихомирова в данный момент нет. А разве кроме Тихомирова в Сядемке природные землеробы перевелись?
- Мало осталось! - Катерина вздохнула. - Почти что всех вывезли. По лошадиным делам остался Пошехонов, Ефим Данилыч. А по полеводству - Чугуев.
- Так и знал, Чугуева помянет! - шлепнул по колену Емельян. - Твоего Чугуева из машинного товарищества поперли. Позабыла?
- Плюс к тому на раскулачку назначили, - напомнил Семен.
- А кто назначил? - обозлилась Катерина. - Ты со своей Настасьей. Ты народ спрашивал? С людьми советовался?
- Клим Степанович приказали. Чего мне советоваться?
- Ничего он тебе не приказывал! Врешь, ты сам запрос в район посылал, чтобы Федота Федотовича раскулачивать, а Догановский не позволил.
- Не позволил, а трех кулаков представить требует.
- Вот ты себя на место Чугуева запиши, все одно лыжи навострил, - посоветовала Катерина.
- Если ваш Чугуев такой ангел, чего же он в колхоз заявление не подает? - спросил Орловский.
- Какое заявление! Его же кулачить наладились, - гнула свое Катерина. - Он тоже человек. У него своя гордость.
- Выйдем на крылечко, Емельян, - Орловский поднялся. - И ты, товарищ Платонов. Подышим.
Он плотно затворил дверь. Ветер унялся. На крыльце белел свежий снег.
- Чугуева народ уважает? - спросил Орловский Емельяна.
- Мужик он, конечно, культурный.
- Народ уважает или нет?
- Середняк уважает. Кулаки завидуют, а бедняки боятся.
- Тогда завлекайте его в колхоз. Любым способом. Делайте его членом правления. Обещайте председательство. А завершим коллективизацию, поглядим, оставить его или выслать.
- Грязноватая тактика, товарищ секретарь райкома.
- Революцию в белых перчатках не делают. А сплошная коллективизация - революция.
- Тише, - сказал Емельян.
Протаптывая свежую тропку, приближался долговязый мужик в кожаной фуражке и в малиновых галифе. Скинув соплю, он сердито спросил:
- Семен тут?
- Заходите, товарищ, - ответил Орловский. - Да и нам, ребята, тут мерзнуть нечего. Дело ясное. Тащите Чугуева в колхоз. Разногласия забыть. Пошли.