Павел шел по валежине медленно, напряженно. Помнил: осторожностью не только себя бережешь, но и близких тебе людей; поскользнись сейчас, напорись вон на тот острый сук - и все, и вышел из строя, всей бригаде сорвешь работу.
Павел оглянулся на Евтея. Старый таежник, вероятно, не раз смотревший смерти в глаза, пробирался по нависшей валежине с таким напряжением, как будто боялся наступить на мину.
Наконец-то выбрались из темного пихтового леса в светлый, чистый дубняк, перерытый кабанами, - идти стало легче.
- Евтей Макарович! Я вот вас о чем спросить хотел. Я видел у Артемова на спине большие шрамы. Вы не знаете, он был на войне?
- Как не знать. - Евтей снял шапку, пригладил мокрые от пота волосы. - Мы с ним одно время батчиками в экспедиции работали, шишковали несколько раз, плотничали в одной бригаде, и избушки доводилось строить для промхоза. На войне он был, действительно. До самого Берлина дошел, разведчиком. Да вить он с твоим батькой одно время вместе воевал, неужто Иван тебе не сказывал?
- Может быть, и сказывал, - пожал плечами Павел. - Только все имена и фамилии перепутались в голове. Да и трезвый-то отец войну никогда не вспоминал, ни одного слова, даже кинокартины о войне смотреть не мог, а пьяный только о войне и говорил. Но пьяного разве послушаешь так, как хочется, по-человечески? Тем более что пьяных я вообще терпеть не могу.
- Да-да, это верно, пьяный и тверезый - не кумпания, - с усмешкой кивнул Евтей. - Ну так вот, заметил ли ты вчера, как обрадовался тебе Ничипор?
- Вроде бы да...
- "Вроде"! Я-то знаю Ничипора. Он стесняется. А почему он тебе отличку такую сделал вчера? Слыхал я от твоего батьки, выпивали с ним тогда, как он Ничипора раненого на спине из разведки к своим волок. На засаду они напоролись, что ли, толком я не понял - оба мы тогда веселые были. Так что ты сёдни попроси Ничипора рассказать об этом деле. Только не говори, что я надоумил, скажи, что батька об этой истории упоминал. О себе-то он вряд ли что расскажет, для такого разговора надо особый ключик или случай иметь, а вот сыну об отце рассказать, пожалуй, должон в любом случае, только ты понастойчивей проси - не отступайся... Эй, Павелко! - вдруг воскликнул Евтей. - Ты пошто чушечьи тропы так бойко перешагиваешь?
Павел вздрогнул, оглянулся - сзади действительно осталась торная чушечья тропа.
- Я ведь говорил тебе, что по всякой торной тропе надо пройти до того места, пока тропа не разобьется. Вдруг тигра прошла здесь? А на разбое след ее и виден будет.
- Я не заметил ее, Евтей Макарович, - виновато признался Павел. - Замечтался.
- А я и вижу, что ты замечтался. Надеешься, что я сзади тебя подстрахую? А вдруг и я прогляжу, тоже размечтаюсь? Нет, дорогой ты мой тигролов, тако дело не пойдет! - Евтей говорил серьезно, с легким раздражением, и Павел вполне понимал, что заслужил более суровый выговор. - Ты одно запомни накрепко: успех всего нашего дела зависит сейчас от каждого из нас. Ни одного следа - даже мало-мальски сомнительного нельзя оставлять без внимания. А тут ведь дело к тому же еще ответственное. Тигров-то заказала в Москву заграница, а Москва - Приморскому краю, а Приморский край - нашему промхозу, а промхоз уже нам. Вот и получается, что мы у всех на виду. Не поймаем тигров - нас, конечно, ругать не станут. На нет и суда нет! Но стыдно будет перед промхозом, промхозу - перед краем, краю - перед Москвой, а Москве - перед заграницей. Чуешь, нет, к чему клоню? - уже миролюбиво спросил Евтей.
- Понимаю, Евтей Макарович, дело серьезное, и все зависит только от нас.
- Именно, именно, Павелко!
Торная кабанья тропа, по которой пошли охотники, метров через сто разбилась, тигриного следа здесь не оказалось.
- Ну вот, проверили, - удовлетворенно сказал Евтей. - Теперь душа спокойна, пойдем дальше своим маршрутом.
Но вскоре они наткнулись еще на одну тропу, затем вышли на склон, сплошь перекопанный кабанами, тут пришлось сделать круг километра в полтора. Потом еще две тропы проверили. Но ключ все-таки был короткий, и в полдень тигроловы уже поднялись на водораздел. Обратно к избушке шли по вершинам отрога.
На скале было холодно и ветрено. Разгоряченные подъемом тигроловы, недолго полюбовавшись уходящей вдаль панорамой, боясь остынуть, торопливо спустились к подошве скалы. От скалы к пойме спуск был отлогий и длинный; среди чистого дубняка там и сям виднелись кабаньи и изюбринные следы, кое-где встречались следки колонка и белки. Так и тянуло спуститься в ключ по чистому парковому дубняку, и Павел уж было бодро зашагал вниз, напрямик к зимовью, но Евтей указал на заросший леспедецей хребет.
- По хребту, по хребту, Павелко, пойдем - тут следов звериных поменьше, ежели тигриный встретится - легче отличить его будет. Вот по краешку кустов и держись.
Хребет увел тигроловов далеко в сторону от избушки, но солнце еще стояло над сопками высоко. Намеченный маршрут закончен, идти же по новому маршруту не было смысла, поэтому пришлось повернуть к зимовью. Возвращаясь так рано, Павел чувствовал себя словно бы виноватым. Так было с ним всегда и на охотничьем промысле. Осталось это, вероятно, от отца - он сам всегда на промысел уходил из зимовья в тайгу с рассветом, а возвращался в сумерках.
Впереди завиднелась избушка. Павел посмотрел на часы. Было три часа.
- Кажись, не одни мы лодыри сёдни, - сказал сзади идущий Евтей. - Дымком попахивает. Поди и Ничипор тоже пришел.
Ничипор встретил их с усмешкой:
- Э-э, ребятки, вы что-то поздно пришли, опоздали на обед. Теперь только к ужину кормить вас буду. А вообще-то, вы с такой работой, как сегодня, и на ужин себе не заработали. Почто рано-то пришли? Неужто след отыскали?
- Сам-то раньше нас приволокся, а и обед уже успел слопать. Тебе бы экономистом в конторе работать, - пошутил Евтей.
- Самая подходящая должность для меня, - согласился Ничипор, выставляя на стол котелок с рисовой кашей, щедро заправленной сливочным маслом. - Давайте-ка обедать, то бишь полдничать, да и я с вами побалуюсь заодно, а то кишки к животу прилипли: с утра не жрамши. - Тон его голоса был и ворчлив, и мягок; глаза, спрятанные под мохнатыми седыми бровями, излучали добрый свет. Ничипор, вероятно, пришел давно, потому что успел сварить кашу, наколоть дров и вытесать заготовку на топорище - она теперь висела под потолком над печкой. - Ну так почему все-таки рано возвернулись? - вновь спросил он, слегка заинтригованный тем, что Евтей увильнул от вопроса. - Нашли, что ли, тигру?
- Ничего не нашли, Ничипор Матвеич, - поспешил успокоить охотника Павел. - Просто ключ весь вывершили, спустились по отрогу, в избушку возвращаться вроде рано еще, а в другой ключ заглянуть, - тоже не успеем, вот и пришлось к полднику поспевать.
- Ну и слава богу, что не нашли, - искренне обрадовался Ничипор. - А я вот тоже пришел сегодня с пустыми руками. Попал один колонок, да лапу оставил в капкане и ушел на трех.
- Нашел жалеть об чем, - подсаживаясь к столу, сказал Евтей. - Хорек вонючий открутился! Сёдни он у тебя открутился, а завтра в другой капкан тремя лапами встрянет - все одно поймаешь. А вот когда соболь открутится да уйдет, вот тут жалко! Он же, паразит, если в капкане побывает, другой раз обходить его будет, только на тропке и можно его изловить.
- "Хорек вонючий"! - передразнил Ничипор. - Давно ли соболятником стал? Всю жизнь колонков ловил по сто и по двести штук, а теперь второй год как на соболиный участок перешел, двадцать соболей поймал - и загордился, колонками забрезговал.
При дневном свете Павел увидел, что волосы Ничипора не так сплошь черны, как ему показалось вчера. Сейчас, при дневном свете, голова его густо серебрилась сединой.
Хорошо пить с мороза горячий сладкий чай, сидя в уютном теплом зимовье, облокотившись на дощатый стол, грея кружкой ладони и поглядывая в запотевшее оконце, за которым расплывчато видна склонившаяся над обрывом речки мохнатая ель. Тихонько потрескивают в печке смолистые кедровые поленья, неторопливо течет беседа.
Напившись чаю, Ничипор, отдуваясь, откинулся спиной на край нар, достал кисет, скрутил "козью ножку" и блаженно закурил.
"Самый подходящий момент для вопроса, - подумал Павел, с беспокойством оглянувшись на дверь. - Пока Савелия и Николая нет, он может рассказать, а придут они - постесняется". Павел уже, было собрался с духом, но Ничипор опередил его:
- Слышь-ко, Павлик! А скажи-ка ты мне, как ты смог династию Лошкаревых пробить? Как тебя Савелий с сынком своим в эту тигроловскую колесницу допустили? Непохоже это на них, особенно на сынка.
Павел кратко поведал Ничипору о том, как все случилось, Евтей кое в чем дополнил его рассказ.
- Вот оно что. Ну, молодец, Павлик! Молодец! - с искренним восхищением похвалил Ничипор и, обернувшись к пересевшему на нары Евтею, спросил весело: - Евтей, а, Евтей! Не боязно тебе Павла-то было в бригаду втаскивать? Он ведь, Павел-то, выходит, весь в отца своего пошел, упрямый до ужасти! Ей-богу, он теперь вашу династию - как железный клин чурку - развалит! Не жалко?
- Пускай разваливает. Лишь бы дело не пострадало.
- Это верно, это верно, - удовлетворенно закивал Ничипор и, внимательно посмотев на Павла, заключил со вздохом: - Да, настырный ты хлопец, ничего не скажешь, весь в отца. Большой души человек он был и сына вырастил ладного. - Ничипор сделал несколько торопливых затяжек, пальцы его, державшие самокрутку, мелко подрагивали.
- Ничипор Матвеич! Отец как-то говорил однажды, что воевал вместе с вами в одной части, и даже будто бы в разведку вы вместе ходили, - осторожно сказал Павел. - Вы не могли бы мне рассказать, как это было?
- А он тебе подробностей разве на рассказывал?
- Нет, только упомянул об этом, и все.
- Было это, Павлик, было... Воевали мы с твоим отцом. Недолго, правда, месяца три всего, до моего ранения, а там судьба развела нас. Ну, на передовой три месяца - это ого-го! Это срок большой да тяжкий. Иной раз там и неделя - как целая жизнь. - Ничипор говорил неохотно, пересиливая себя. - Воевали мы, дорогой ты мой Павлик, с твоим отцом не в части одной, а в одном даже взводе, в одном отделении, и отец твой был тогда командиром отделения...
- Подождите, Ничипор Матвеевич, - остановил Павел рассказчика, - ради такого случая надо выпить. У меня в рюкзаке фляжка со спиртом, сейчас я, - Павел принес фляжку, торопливо, на глазах у изумленных Евтея и Ничипора налил им в кружки граммов по сто, себе плеснул символично.
- Может, дождемся Лошкаревых? - неуверенно предложил Ничипор, между тем охотно принимая кружку.
- Хватит и им, - успокоил Павел. - Спирта полная фляжка, захватил на всякий случай, вдруг простынет кто...
- Это по-хозяйски, - похвалил Ничипор, подмигивая Евтею, - сейчас мы твоим лекарством подлечимся от старых хворей.
Закусив размоченным сухарем, Ничипор, удовлетворенно улыбаясь, шутливо погрозил Павлу пальцем:
- Ишь, искуситель, мать-перемать! Нам с Евтеем по полкружки набухал, а себе глоток плеснул.
- Так я же не пью, Ничипор Матвеевич!
- Ну добро, Павел! - Ничипор вновь достал кисет, насыпал в клочок газеты щедрую порцию самосада. Минуты три он курил молча, сдвинув брови к переносью, сосредоточенно разглядывая свои прокуренные до желтизны пальцы.
Евтей вяло посасывал сухарь, одобрительно посматривая то на Павла, то на задумавшегося Ничипора.
- Говоришь, отец подробностей не сказывал?
- Он воину не любил вспоминать.
- Это истинно, - закивал Ничипор. - Разве об этой проклятой войне приятно вспоминать? Нет, браток, тяжелые это воспоминания. Отец твой нахлебался этой войны так, что никому не пожелаю. Снится она мне часто, проклятая... а вот рассказывать о ней тяжело. Ты вот даве попросил рассказать, а у меня будто ком сухой к горлу подступил. - Ничипор невесело усмехнулся, снял с себя меховую безрукавку и бросил ее на нары. Оставшись в одной рубашке, продолжал: - Хорошо догадался горло смочить, теперь и язык развязался.
Отец твой Иван скромный был, не бахвалился своим геройством, ничем себя не выделял, работал до самого последнего своего дня. - Ничипор взволнованно сцепил на коленях руки, чуть подавшись вперед. - Вы думаете, истинный герой только тот, у кого звезда на груди? Не-е-ет, не только. Если бы взяться награждать всех тех, кто в войну заслужил это высокое звание, то было бы героев в десять крат больше. Много таких героев живет себе тихо-мирно. Грудь вроде в орденах, но даже малейшую необходимую льготу себе попросить стесняются. А иной и войны почти не видал, в первый день в госпиталь попал и комиссовался, а теперь, смотришь, в грудь себя стучит и внимания особого требует.
- Отец твой жизнь мне спас на фронте. - Ничипор откачнулся, облокотившись на край нар, продолжал с тихим возбуждением: - Стояли мы в обороне. Посылают наше отделение языка взять. Дело привычное. У нас к немцам даже своя лазейка была - через топкое болотце. Надежное место было. Днем через это болото переползем, на той стороне, уже в тылу у фрицев, пересидим до темноты в дубовой релке, все что нужно высмотрим, а потом уже к окопам подбираться начинаем. Болото топкое, немцы на него только вполглаза смотрели. Ну вот, к болоту подползли, лежим в кустах, слушаем, вроде тихо, спокойно. Как раз за день до этого снег первый упал, пухло так лежит - четверти на три. Ну вроде все спокойно. Выползли из кустов на болото, ползем по нему гуськом, за торфяной бугорок прячемся. К бугорку подползли - дальше чистое, как белая скатерть, болото. Топкое оно и правда было: зыбуны, трясина, а по центру была в нем грива из плотного, как одеяло, моховища. Бывало, ползешь по нему, мох под тобой прогибается, а не рвется, вот тут и ползали мы. Конешно же, в грязи, в тине болотной вывозишься, как свинья, да лишь бы живу быть! Ну, дак вот, выглядываем - все как было вроде на той стороне. Ползти надо, а Иван, отец, стало быть, твой, руку поднял: "Стойте, ребя! Что-то нехорошо у меня на душе, что-то не нравится мне та сторона, вроде как тигра там затаилась и смотрит на меня". Ребята ему упрек: "Паникуешь, командир! Никого там нет. Давай быстрей поползем на ту сторону - мокро лежать тут..." Ну, Иван говорит: "Нишкните! Я переползу на ту сторону один сперва, сигнал подам, и вы ползите". Ну, хотел ползти, а мне очень хотелось тут геройство свое показать, - Ничипор покачал головой, усмехнулся. - Оно ведь хорошо геройство показывать, когда знаешь, что там, на той стороне, ничего нет и ничто твоей жизни не угрожает... Ну, я Ивану настойчиво так свою кандидатуру навязал, дескать, командир должен оставаться при своем отделении и тому подобное. Ну, пополз, короче говоря. Половину болота уже прополз. Довольный такой ползу! Назад оглядываюсь - хлопцы наблюдают за мной, а мне это лестно, а мне того и надо - знай наших! Ну вот, ползу, улыбаюсь себе, даже голову не прячу, неохота мордой снег пахать, болотную жижу нюхать, на дубовую релку пялюсь - близко она, вдруг - как сыпанет оттуда пулемёт! Снежные фонтаны от пуль перед самым носом поднялись. Засада - мать-перемать! Умакнул щеку в болотную жижу, лежу, не шевелюсь, глазом не моргну. Окаменел весь от страха, богу молюсь. И скажи-ка ты, и раньше в бога не верил, и сейчас не верю, а тогда твержу про себя: "Господи, спаси!" - Ничипор презрительно сплюнул, навалившись грудью на край стола, понизив голос, продолжал: - А вокруг, слышу, пули шлепают, смачно эдак, густо, будто ребятишки по воде прутьями стегают. Ужалила, ожгла меня пулька в правую ногу чуть повыше колена. Лежу не двигаюсь, боюсь показать, что живой. Еще одна в левое плечо ужалила. Ну, думаю, каюк мне, сейчас пулеметчик пристреляется и сделает из меня решето. Боженьку поминать перестал, один черт не помогает. Лежу смирненько, смертушку жду. Слышу, пулемет смолк. Лежу я у них на виду, как муравей на белой скатерти, решили, видно, что убит я.
Вот так и открыли мы новую огневую точку у немцев. А приказ был в бой с противником не вступать, себя не демаскировать. Наши тоже подумали, что мне конец. Пора им уходить, а то, чего доброго, начнут немцы все болото минометами обстреливать. Да и доложить нужно об огневой точке, этой дырой пользовались и другие разведчики. Иван хлопцев отправил, а сам остался - за немцами понаблюдать, меня в темноте попытаться вытащить и похоронить по-человечески, на сухом бугорке. - Ничипор вдруг закашлял. Откашлявшись, потер лицо, подошел к печке, натолкал в топку поленьев, поставил на плиту чайник. - Савелий с сынком подойти уже должны, пускай с морозу чайком горячим побалуются. - Вновь сел на прежнее место и продолжал устало: - Лежу я посередь болота под прицелом пулемета. Ногу огнем палит, плечо одеревенело, кровь течет, запах болотной тины с кровью раздражает. Забываться стал, одно держу в голове - что я не должен шевелиться. Так до ночи и пролежал в болотной жиже, вижу одним глазом - звездочки на небе зажглись. Тут слышу, кто-то меня за здоровую ногу тянет, да сильно так, жестко. Перехватил меня за раненую, мать-перемать! Застонал я. Иван и хрипит мне: "Живой, Ничипор?" А у меня, чувствую, по щекам слезы текут безудержно. Но до того вдруг мне хорошо и радостно стало. Хочу что-то хорошее Ивану сказать, а голоса нет. Но жить захотелось, ну прямо по-звериному. Доволок он меня до края болота, тут нас и засекли. Ракеты пустили. Иван к лесу ползет, а вокруг пулеметные очереди кусты срезают.
Очнулся я в землянке. Гляжу, ребята Ивану руку бинтуют, марля вся кровью пропиталась. Тащил он меня, оказывается, сам уже раненный, но не оставил... Вот таким был твой отец, Павел. Я к чему все это рассказал? Чтобы ты знал о своем отце побольше, чтобы гордился им.
За дверью раздался шорох и покашливание Савелия.
Ничипор осекся, сказал, будто бы обрадовавшись:
- Ну вот и Лошкаревы пришли!
Савелий с Николаем на своем маршруте тоже не обнаружили тигриных следов. На завтра оставался совсем малый круг. Посоветовавшись, охотники пришли к выводу, что на таком малом кругу тигрица сидеть не будет, рано или поздно она вышла бы за пределы круга на разведку, тем более, что в этом круге, по словам Ничипора, мало зверя и, кроме того, всю осень там стояла экспедиция.
- Надо искать ее на склонах Уссурки, - неуверенно доказывал Савелий. - Там ишшо тайга не шибко тронута, поспокойней, чем тут, и слышал я, будто у однорукого Вощанова двух собак нынче тигра утащила.
- У-у, брат ты мой, хватился, - усмехнулся Ничипор. - Это было еще в августе, да и неизвестно еще, кто утащил его собак: то ли тигрица, то ли тигр, а может, и медведь...
- Ну все одно - дыма без огня не быват, - с неприязнью возразил Савелий. - Придем - расспросим однорукого, он нам без утайки все и расскажет, человек он не скрытный, не бирюк. - Савелий с усмешкой глянул на Ничипора.
- В этом ты прав, Лошкарев. Иван Иванович, действительно, человек открытый и безвредный, потому и удобный для всех: его по одной щеке бьют, а он и другую подставляет.
- Ох и въедливый ты мужик, Ничипор! - искренне возмутился Савелий. - Я твоему Вощанову за всю жизнь и худого слова не сказывал, а ты мне приписываешь черт-те чо!
- Худого не говорил, и доброго тоже, - жестко продолжал Ничипор. - Хоть бы раз кто-нибудь из вас, стариков, на собрании выступил. Угодничаете, слово против сказать боитесь...
- А что, от твоих выступлений много проку-то? - с обидой спросил Савелий. - Много ли делов-то переделано? И твово Вощанова, неизвестно ишшо, надо, нет, оправдывать. Сам он свое достоинство уронил.