- Вот-вот, он уронил, а вы, вместо того чтобы помочь ему поднять его достоинство, зубоскалите над ним. Однорукий! Уж лучше иметь пустой рукав, чем пустую душу! - сердито заключил Ничипор и больше в этот вечер не проронил ни слова.
Утром, перед прощанием, Евтей осторожно попросил:
- Слышь-ка, Ничипор! Ты, это, ежели тигрица с тигрятами появится в твоих угодьях, сообщи нам через Мельничное, ладно?
- И не подумаю, Евтей! Не одобряю я ваш промысел, даже и не рассчитывайте на мое участие. Сами ищите!
Простился он за руку только с Евтеем да Павлом, а Савелию с Николаем лишь головой кивнул: "Бывайте здоровы!"
- Бирюк! Истинно, бирюк! Ишшо и людей критикует! - негодующе сказал Савелий, отойдя от зимовья.
Часа через три артемовский путик вывел тигроловов из девственной тайги на огромную вырубку, посреди которой между пней и вывороченных бульдозером коряжин голо и сиротливо стояло зимовье. Шедший впереди Савелий свернул с путика и, обойдя избушку, повел бригаду по старому волоку к синеющему впереди перевалу, тоже испещренному вдоль и поперек белыми полосами и квадратами вырубок.
- Да-а, обкосили Артемова! - приостановившись и удивленно озираясь, покачал головой Савелий. - В позапрошлом году здесь кедрач стоял отменный...
Ему никто не ответил, и он, подкинув на спине котомку, молча зашагал дальше.
Идти по чистому волоку, укрытому неглубоким снегом, гораздо легче, чем по девственному лесу. Но легкость эта обманчива. Хватает ее на полчаса или час. А если идешь ты по волоку долго, слышишь под ногами однообразный шорох снега, видишь и справа, и слева угнетающую для всякого истинного таежника панораму: обширные пустоши, утыканные тысячами и тысячами пней, вывороченные корневища, гривы и пучки уцелевшего, большей частью еще молодого или уже перестойного и потому негодного для заготовок леса, отвалы земли и дерна вперемешку с корягами и сучками, столканными бульдозерами на обочины лесовозной дороги, - все это непременно станет тебя угнетать, и покажется эта гладкая, засыпанная снегом дорога нескончаемо длинной и кощунственно широкой, неуместной здесь, словно гнойная рана на чистом, здоровом теле.
Только к вечеру поднялись тигроловы на перевал и наткнулись на рабочую лесовозную дорогу. Они вышли по ней еще через час ходьбы на тепляк, около которого безмолвно застыли два оранжевых трелевочных трактора и один челюстной погрузчик. Неподалеку от них стояла на полозьях продолговатая избушка и голубой автомобильный фургон, поставленный на четыре толстые чурки. За фургоном виднелась черная цистерна, за ней на фоне темной и плотной, как стена, тайги смутно угадывались штабеля леса. Терпко пахло хвоей и соляркой. Тепляк представлял собой огромную, вырытую в склоне сопки землянку, вход которой, точно занавес сцены, закрывал брезент. Тепляк был еще новый. Торцы засыпанных землей хлыстов, из которых были сложены стены и потолок, желтели в сумерках янтарными кружочками. В такой тепляк, заменяющий в зимнее время теплый гараж, свободно вмещается десяток трелевочных тракторов. Из печной трубы его клубился дым. Струился дымок и над железной трубой избушки, обещая уставшим людям, если не уют и комфорт, то, по крайней мере, ночлег в тепле.
Небольшая коротконогая дворняжка, лежавшая около дверей избушки, издали заметив приближающихся людей, залаяла, заметалась и вдруг панически, с испуганным визгом, точно ее стеганули плетью, метнулась под избушку. Никто не вышел на лай.
"Видно, сторож в тепляке, не слышит нас", - подумал Павел, но ошибся.
Хозяин избушки сидел за дощатым столом перед лампой и читал книгу. Когда же в зимовье вошли тигроловы и, поздоровавшись с ним, принялись бесцеремонно раздеваться, развешивая шинелки на гвозди поближе к пышущей жаром чугунной печке, он, безмолвно наблюдавший за всем этим, наконец отложил книгу и спросил без удивления:
- Вы откуда свалились? А я слышу, Бобик мой под вагончиком лает, думал, Евстигнеев подъехал, а это вы, оказывается.
- Ты бы хоть спросил, кто мы такие, - сказал Савелий, проходя к столу и усаживаясь на лавку. - Может, разбойники мы, грабить пришли - вишь при оружии все...
- А чо спрашивать? - Хозяин избушки оживился, сложил на столе руки, как школьник за партой, широко заулыбался щербатым ртом. На вид ему лет пятьдесят. Сухое, узкое лицо его хотя и чисто выбрито, но было нездорового серого цвета и казалось измятым и припухшим, под мутно-серыми глазами набрякли мешки. - Чо спрашивать? Если разбойники - значит, жалко мне вас, потому что грабить у меня нечего, ошиблись вы, разбойнички, - все мое при мне! - Он скосил глаза на грязный свой свитер, провел смуглой, похожей на птичью лапу, рукой по лысой, обрамленной седым пушком голове и, беспечно рассмеявшись, без рисовки, но с гордостью повторил: - Все мое при мне! Грабьте!
Он сказал это так, что никто и не усомнился в том, что все его при нем. Павел оглядел убранство избушки, если это можно было назвать убранством: слева от двери - чугунная печь, справа, в углу - умывальник, под ним - замызганный таз, поставленный на еловую с необструганной корой чурку. В глубине избушки - четыре железные койки, заправленные красными, испачканными мазутом и прожженными во многих местах одеялами. На одеялах серые подушки и лоснящиеся от мазута телогрейки. Между кроватями, у стены, поставлены в один ряд тумбочки, на них стопка истрепанных книг, газеты, журналы, радиоприемник, граненые стаканы, эмалированные кружки, засохшие куски хлеба.
- Ну так чего, братья-разбойнички! Будете грабить или чаи со мной погоняете? - терпеливо дождавшись, когда гости осмотрятся, спросил хозяин с прежней гордостью и довольством на лице.
- Да уж ладно, парень, не тронем твое имущество, помилуем тебя, - насмешливо оглядывая закопченное жилище, сказал Савелий. - Чайку попьем, переспим да и с богом уйдем. А ты тепляк сторожишь? Звать-то тебя как? Что-то мне твое обличье будто знакомо.
- Ох и память у тебя девичья, батя! - осуждающе покачал головой хозяин избушки. - В позапрошлом году ты у меня на Моховом в тепляке останавливался. На "уазике" с нашим начальником участка приезжал... Ты еще о следах тигриных расспрашивал. Деньги предлагал за след.
- Скудно живешь, парень, - оглядывая закопченные стены с торчащей в пазах паклей, удивленно сказал Савелий.
- Не-ет, батя, - улыбнулся хозяин, - добра у меня побольше, чем ты думаешь. - Он весело кивнул в сторону окна. - Все мое добро, батя, на улице. Глянь-ка, ежели на слово не веришь. Тепляк мой, трактора мои, а тайги не мерено и звезд не считано. Это чо - не добро?
- Ну, если так-то рассуждать, значит, верно, - усмехнулся Савелий.
- А это, батя, от самого тебя зависит, кем назначишь себя, тем и будешь.
Савелий покачал головой, насмешливо спросил:
- Чего же ты тогда в сапогах кирзовых гарцуешь по морозу? Валенки-то небось пропил, а?
- Сапоги у меня отменные. А на что мне валенки? Я тепляк топлю, а в нем трактора грязищу размесили, как же я туда в валенках сунусь? Понятно или нет?
- Ну, понятно... - неохотно согласился Савелий.
- И потом, чем меньше человек имеет, тем свободней он. А чем больше купил, собрал, накопил, тем ему еще больше иметь хочется. Болезнь такая появилась, вещизм называется. Слыхал? Неотвязная болезнь! Человек вещи покупает, денежки копит и наивно думает, что царствует над вещами. И не видит, что это вещи его уже поработили. Они им распоряжаются: пойди туда, сделай это. Купит такой человек машину и начинает маяться. Ходит вокруг нее, чтобы не украли; опасается, чтобы не помяли, не царапнули. Иной и шабашничает на ней после работы, рублевки да трешки сшибает, надо ведь семь тысяч рубликов, истраченных на машину, вернуть обратно. У меня приятель есть, долго копил на машину - недопивал, недоедал. Купил ее, а ездить на ней боится. Носовым платком кузов обтирает, только еще не крестится на нее, как на икону.
- Наговорил ты, паря, целый ворох, - уклонился от спора Савелий. - Сам, небось, запутался и других путаешь.
- Кое в чем он прав, Савелко, - подтаскивая к столу мешок и развязывая его, заметил Евтей и, повернувшись к насупившемуся вдруг хозяину, спросил: - Как звать-то тебя?
- Зовут меня Цезарем.
- Ну, брат, - поморщился Евтей, - не нашлось у твоих родителей русского имени?
Да это не имя... - Цезарь слегка смутился, опустил глаза, но тут же встрепенулся, поднял лысую голову и с вызовом повторил: - Да, Цезарем кличут, а что тут такого?
- Да я не возражаю, - с усмешкой покачал головой Евтей. - Раз так кличут, значит, есть причина. Настоящее имя-то у тебя есть?
- А как же! Юлий Васильевич.
- Я вот к чему клоню, Юлий-Юрий, - продолжал Евтей, - в чем-то ты прав. Но вот ты сказал, что хочешь свободным быть, как птица, вольным, значит. А ведь птицы-то парами живут, гнезда вьют, детей выкармливают, а ты, поди, и гнезда никогда не имел?
- Ошибаешься, батя! Было и у меня гнездышко в свое времечко. Свил, смастерил гнездышко, да рассыпалось оно. - Юлий проговорил это с напряжением, точно сидела у него внутри застаревшая боль-заноза и боялся он, что сейчас начнут ее ковырять. - Было гнездышко, батя, до сих пор тридцать три процента из зарплаты удерживают. Ну вы тут располагайтесь, как у себя дома, а я пойду в топляк дров подброшу.
Вернулся он к тому моменту, когда закипела вода в чайнике.
- Ну вот, кстати пришел, - снимая чайник с плиты и кидая в него заварку, доброжелательно сказал Евтей.
- Чай пить - не дрова рубить, - охотно согласился Юлий и, достав из тумбочки литровую стеклянную банку, высыпал в нее пачку чаю, залил кипятком и, накрыв банку брезентовой промасленной рукавицей, блаженно потер руки, - сейчас попьем в охотку!
Павел не удивился такому способу заварки. Иные сыплют пачку заварки даже на пол-литра. Чай, вскипяченный на углях с дымком и заваренный в железной консервной банке, накрытой промасленной верхонкой, - этот способ у бичей нечто вроде фирменного рецепта. Все иные способы заварки, на их взгляд, уже не то. Ощущение от чифира такое, будто бы проглотил медвежью желчь.
- У нас был охотник, который через каждые три километра чифир в кружке варил. Костерок затопит, чифирку глотнет и дальше бежит. Только бегом и передвигался. Пока чифир в голове - бежит, как испарился - стоп! Заправка! А в позапрошлом году прямо на бегу и помер... - Савелий рассказывал назидательным тоном, но Юлий, воспринял его рассказ по-своему.
- Да, жалко парня. Ни за что ни про что в ящик сыграл. - Юлий хотел рассказать еще что-то, но залаяла собака, послышался скрип шагов, затем по крыльцу мягко простучали, и в избушку в клубах морозного пара вошел высокий парень с вислыми черными усами, в темно-зеленой суконной куртке с эмблемой мастера лесной промышленности на рукаве. Стащив с головы мохнатую серую шапку из собачьего меха и похлопав ею по заляпанным снегом валенкам, он вежливо поздоровался. Увидев прислоненные к стене карабины, парень испытующе посмотрел на Юлия, но тот сосредоточенно отливал из литровой банки в кружку свое драгоценное питье, и ничто другое в этот момент его не интересовало. Тогда парень, подозрительно оглядев незнакомых ему людей и остановившись взглядом на Николае, вдруг забеспокоился и пошел к дверям, пробормотав:
- Пойду дровишек принесу...
Вернулся он минут через пять, весь в снегу и без обещанных дров.
"Наверное, подумал, что мы охотинспекторы, и ружье ходил прятать", - подумал Павел, с усмешкой наблюдая за парнем.
Так и было. Во время ужина, уяснив наконец, что перед ним тигроловы, парень облегченно вздохнул, рассмеялся и рассказал, что, приняв их за инспекторов, спрятал свое ружье и рюкзак с капканами в снегу за ручьем.
- Пошто ружье-то прятал, не регистрировано, што ли? - поинтересовался Савелий.
- С рук купил недавно, не успел зарегистрировать, а ружье хорошее, двухстволка двадцатого калибра, жалко, если отберут.
- Редкое ружьецо, нынче в магазинах нет уже таких, - сказал Евтей и посоветовал: - Ты, паря, не тяни, а то и в самом деле отберут.
Парень оказался разговорчивым - в пять минут он успел рассказать не только свою биографию, но и биографии родственников. Звали его Михаилом.
- Я вот о чем хочу спросить тебя, Юлий Васильевич, - поинтересовался Евтей, - ты тут тепляк топишь, в тайге живешь, всякий люд у тебя бывает. Про тигра не говорил кто-нибудь? Не видал ли кто следов тигрицы с тигрятами? А может быть, ты слышал, Михаил? - повернулся он к мастеру.
- Ну, ты, батя, даешь! - Юлий возбужденно заерзал, вскочил, оглядел всех многозначительным взглядом. - Ну, ты даешь... Обижаешь! Слухи!.. Вот дает! - он словно подхлестывал себя этими, пока еще ничего не значащими словами, а заодно подготавливал и слушателей к какому-то важному известию. - Придумал... Слухи... Да этих тигров у меня без всяких слухов полным-полно вокруг тепляка! - Федотов интригующе смолк, испытующе поглядывая на насторожившихся тигроловов.
"Ну и артист!" - восхищенно подумал Павел.
- Так ты, это, Юрий Васильевич, расскажи-ка нам подробней. Где тигры? - насторожился Евтей, переглянувшись с Савелием. - Ты что, стало быть, в тайгу ходил и следы тигриные видал?
- Зачем в тайгу, зачем следы? Обижаешь, начальник! - снисходительно заулыбался Федотов, довольный произведенным эффектом. - Я в тайгу не ходок, боюсь. Тигры сами ко мне приходят. Тут их развелось, как собак нерезаных! Житья они мне не давали осенью. Верите или нет, на двадцать метров от будки в туалет с ружьем ходил. И по воду тоже с ружьем. А началось все осенью. Лес тут еще не валили. Тихо было, а я сторожил. Ну, сторожу себе, значит, и сторожу. Журналы, книжки почитываю, бражку иногда варю - попиваю, рябчиков постреливаю. Все нормально. Но вот замечаю, что Бобик мой стал тявкать в одну и ту же сторону, за ручей. Там буреломник и ельник густющий - вот туда и лает. День лает, второй лает, третий. Прямо среди бела дня! Выйду, посмотрю - никого. Надо бы бабахнуть из ружья в ту сторону, да мало патронов - жалко. Может, на бурундука пес лает. Глупый пес, никудышный - сами видите. Потом и ночью стал гавкать. Перестал я обращать внимание. Черт с тобой, гавкай! И вот, днем это было, вдруг слышу, Бобик от цистерны с визгом несется и под будку. Под будкой, - Федотов постучал каблуком по полу, - прям под этим местом, визжит, как будто его швайкой под ребро шпыняют. Вот, думаю, пес с ума сошел, на каждый пенек лает, приедут бичи - отдам его в общий котел на закуску. Ну, значит, ругаюсь так, дверь открываю - ёшь твою ма-ать! Тигрище стоит - вот такенный! - Федотов, испуганно вытаращив глаза, протянул руки над полом, показав рост. - Представляете, кошачья морда, как мазовское колесо! В трех метрах от двери стоит, глазищи, как угли, горят - жгут меня. А сам хвостом туда-сюда, туда-сюда. Собака визжит под будкой, а я прилип к порогу, вот хоть верьте, не верьте - как в камень обратился! Ну, тигрище похлестал-похлестал хвостом, тихонько с достоинством повернулся и пошел к ручью. Дошел он до валежин, повернул голову, разинул красную пасть да как рявкнет - у меня ажно от затылка мороз пробежал и ноги от порога враз отклеились. Захлопнул я дверь, да на крючок. И с ружьем к окну. Жаканы в стволы сую, а руки как с глубокого похмелья трясутся, в патронник не могу попасть гильзой. А тигр еще постоял минутку да как махнет через валежины - такой громила, а взлетел - и нет его, как тень исчез. Представьте себе! Ежели этакий жеребец из-за валежины человеку на хребтину вспрыгнет... - Федотов облегченно вздохнул, помолчал, удивленно покачал головой. - Ну, короче говоря, простоял я с ружьем у окна целый час, наверно. Потом все-таки осмелился дверь открыть, выйти на порог. Бобик все под будкой повизгивает. Стал звать его, а он застрял, оказывается. В такую щель забился от страху, что ни туда ни сюда. Тут сумерки пришли. Ну, думаю, к черту тебя, а то пока буду под будкой лопатой землю подкапывать, этот черт подкрадется - и поминай Цезаря! Закрылся я в будке, всю ночь печку кочегарил, зверь-то огня боится, а утром домкрат из тепляка принес, поддомкратил будку и выволок Бобика.
- Ну, а тигра-то приходила еще? - нетерпеливо спросил Евтей.
- Как же, приходила. То-то и оно. На следующий день снег выпал, все следы стало видно. Гляжу: тигриные следы - вот такенные! - Федотов взял лежащую на койке драную солдатскую шапку и, перевернув ее кверху тульей, показал, какие были следы.
- Да, вот такенный след! Первый день прямо на тепляке увидел их - по тепляку ходил, зараза! Потом другие следы - поменьше - появились около цистерны. Потом около ручья, где воду беру. Кругом следы! И все разные... Да сколько их тут? Вот попал! Скорей бы, думаю, бичи приехали на заготовку леса, а то ведь съедят тигры. Бобик под будкой так и прописался, только есть-пить вылезал оттуда, лаем своим до того надоедал, что стал я его на ночь в будку забирать. Потом бичи приехали, стали бензопилами шуметь, тракторами, тигры и перестали появляться. А Бобик мой до сих пор, чуть что, так сразу под будку прячется. Недавно бичи его съесть хотели, - Федотов почесал заскорузлыми пальцами потную лысину, отпил из банки чифиру, вытер рукавом губы. - После праздников пропились, жрать нечего, а Бобик бегает, хвостом виляет, зажратый, черт, как пончик, круглый. Ну, ребята, значит, ко мне с вопросом: "Не пора ли, Цезарь, твоего барашка в братский котел?" Хотел я отдать его, да потом жалко стало. Такого страху псина натерпелась, вместе прятались от тигров, а тут после спасения я ее на съедение людям отдам... - Федотов даже потупился смущенно, точно винился перед тигроловами за то, что не отдал Бобика на съедение бичам. - Неловко как-то получается, навроде как предаю я своего товарища... Хрен с ним, пускай живет!
- Слыш-ка, ну а те следы, которы поменьше, около цистерны, ты говоришь, - разочарованно спросил Евтей, - те следы какие размером-то были?
- Это который маленький следок? Около цистерны? Меньше тех, которые на тепляке.
- Ну, насколько меньше-то? - Евтей начинал сердиться. - Ты мне покажи руками - с чайное блюдце, с кружку или, может, с котелок вот этот? Федотов наморщил лоб, вспоминая.
- Пожалуй, вот, с крышку котелка...
- Тьфу! Мать-перемать! - выругался Евтей, безнадежно махнув рукой. - Да ведь крышка эта, дорогой ты мой, двадцать сантиметров в поперечнике! Маленький следок! Тьфу!
- А что, разве это не маленький?
- Это, паря, след такого самца, который на полтонны весом, - разочарованно пояснил Савелий. - У тигрицы пятка от восьми до четырнадцати сантиметров, у самца больше. Значит, поменьше, чем тот, ты следов не видал?
- Нет, меньших не было, - тоже разочарованно помотал головой Федотов.
- И тигр-то у тебя, паря, был один и тот же, - наставительно заметил Савелий. - Два взрослых самца так близко в одном месте не живут - у них у каждого своя территория.
- И большая территория у тигра? - живо вставил вопрос Михаил.
- Да смотря какой тигр, - Савелий поморщился, ему не хотелось говорить сейчас про тигров, - смотря какой тигр. Самка с малыми тигрятами может жить на трехкилометровом участке, лишь бы зверь тут был, а с большими тигрятами большие переходы делает - километров до двадцати, а самец большой - километров до полста...
- Большой участок. А как он реагирует, если через его участок дорогу проводят или лес брать начинают? В глухую тайгу, наверно, уходит?