Его сын смотрел в землю, сдвинув брови. Он тоже попробовал шевельнуть пальцами изуродованной руки, но не мог и завыл от боли и ярости на весь лес:
- Он мне всю руку изломал, га-ад! Знал бы, тюкнул его у стога, дурака такого! Я говорил тебе, старому чорту, что надо тюкнуть! - обратился он к отцу. - И нечего было глядеть на дьявола! Теперь вот радуйся! Всю руку измочалил, гадюка!
Невдалеке послышались голоса людей и чавканье лошадиных копыт по сырому льду.
- Эхей! Сюда! - крикнул Эльмар.
Потом взгляд его остановился на каких-то листках и тетрадях, разбросанных по грязной дороге. Он подобрал их и внимательно посмотрел.
- Разве ты учишься? - спросил он у Пиетри.
- Нет... так... с Павлушей немного... - ответил Пиетри. - Я обязался... Сальми... догнать... и стеснялся... в школу...
- Так, - сказал Эльмар, подергав немного свои волосы и сдвинув кепку на затылок.
- Ну, вы! Марш! - вдруг рявкнул он. - Пошли со мной! А ты пока отдохни. Пиетри, - и он протянул ему руку, которую Пиетри пожал, застенчиво улыбаясь.
Юхан тоже подошел к Пиетри, сердито морщась. Он потоптался немного, глядя на грязную дорогу, и пробормотал:
- Я ведь все время этому не верил... ты не подумай что-нибудь...
- Чему... не верил? - спросил Пиетри.
Юхан мельком взглянул в его глаза. В них было такое искреннее изумление, что он только рукой махнул.
- А ничему...
Таким вот образом они обнаружили наконец этой весной того, кто пакостил им всюду..
ЛЕППЯЛЕХТИ
Наконец-то Матти Леппялехти дождался удобного случая. На этот раз он медлить не стал. Схватив Юхо Ахо левой рукой за грудь, он тряхнул его раза два и ударил кулаком правой руки прямо по морде. Рот у Юхо сразу же скривился набок, и из него потекла кровь. Но Леппялехти, несмотря на это, тряхнул его еще несколько раз и еще несколько раз ударил по морде.
Конечно, Юхо Ахо был не из тех, которые позволяют себя бить просто так, не брыкаясь и не пробуя дать сдачи. Но Леппялехти очень крепко держал его за грудь и тряс так сильно, что длинные ноги и руки Юхо болтались во все стороны, как плети. Своим кулаком Леппялехти прямо-таки продолбил ему лицо насквозь, а левой рукой тряхнул напоследок так сильно, что ноги и руки Юхо совсем оторвались от туловища и разлетелись в разные стороны.
Все бы ничего, но одна нога Юхо отлетела так неудачно, что задела по зубам самого Леппялехти. Он хотел поймать ее и отбросить к чорту, но она, изловчившись, опять хватила его по зубам. А сам Юхо при этом заорал дико и насмешливо: "Леппя-лехти, Леппя-лехти, Леппя-лехти!" И все разлетевшиеся куски его тела тоже завопили со всех сторон: "Леппя-лехти, Леппя-лехти, Леппя-лехти!" И только тогда Матти Леппялехти проснулся и открыл глаза.
Под ним на глубине трех метров попрежнему ревела река, разбиваясь вдребезги о каменистые пороги, с беспрерывным потоком шли бревна разной величины, крутясь и подскакивая у мокрых камней.
Люлька, в которой Леппялехти сидел, сильно раскачивалась от ветра, и он уже два раза ударился зубами о ее твердый край, чуть не выпустив при этом из рук багор. А эхо, отражаясь от обоих каменистых берегов, продолжало орать:
- Леппя-лехти, Леппя-лехти, Леппя-лехти!
Леппялехти вытер слюну с ушибленных губ и, придерживая одной рукой багор, лежавший поперек люльки, заглянул вниз.
Он проснулся во-время. Там опять начинался затор, и опять около того же кривого камня, покрытого зеленой слизью. Какая-то очень тяжелая кокора вцепилась в него своей корневой частью, а другим концом уперлась в соседний камень, низенький и широкий, возле которого постоянно клубилась белая пена. Кокора окунулась в эту пену и не захотела двигаться дальше. А на нее полезли другие бревна, тоже пачкаясь в пене и тоже готовые приткнуться тут надолго.
Но Леппялехти, внимательно нацелившись, вонзил сверху багор в ленивую кокору и, оттянув ее от зеленого камня, протолкнул вперед. Вслед за ней пришли в движение и остальные бревна. Со стоном и кряхтением протиснулись они между обоими камнями, налезая друг на друга и становясь на дыбы. А ветер сдул с них пену и понес ее над кипящей рекой, словно клочья ваты.
Когда бревна, вырвавшись на свободу, помчались вперед, Леппялехти бросил взгляд на все остальные камни. У остальных камней пока еще не было видно скопления бревен. Тогда Леппялехти втащил обратно свой длинный багор и снова положил его поперек люльки.
Все бы ничего, но оба каменистые берега, поросшие густым хвойным лесом, попрежнему орали голосом Юхо Ахо:
- Леппя-лехти, Леппя-лехти, Леппя-лехти!
И от этого крика некуда было деваться. Юхо Ахо стоял метров за триста выше по реке и, как всегда, драл свою широкую глотку.
Леппялехти мог бы даже увидеть его, если бы оглянулся. Но Леппялехти не хотел оглядываться и не хотел его видеть. Он хотел бы находиться как можно дальше от Юхо Ахо. Он даже просил мастера не ставить Юхо близко к его участку во время сплава, но мастер не послушался и поставил Юхо почти рядом с Леппялехти, у круглых камней. И теперь ни днем, ни ночью не было от него покоя.
Если бы Леппялехти был уверен в том, что вот этот участок у нижних порогов отдадут кому-нибудь другому, а не Юхо Ахо, то он бы отказался от него и ушел бы куда-нибудь подальше к верховьям на срывку леса, только бы не видеть и не слышать Юхо Ахо. А в люльке пускай бы болтался кто угодно. Но он знал, что если он откажется, то этот участок сразу же отдадут Юхо Ахо, а Леппялехти никак не хотел, чтобы этот участок достался Юхо Ахо. Пусть нижние пороги достанутся кому угодно, но только не Юхо Ахо.
Вот почему Леппялехти молча кивнул головой, когда мастер предложил ему занять место у нижних порогов.
Может быть, мастер тоже тайком про себя думал, что не Леппялехти заслужил право на нижние пороги, а Юхо Ахо, но он вслух не сказал этого. И Юхо тоже не спорил. Ну и что ж! Пусть пеняют на себя. Леппялехти никак не мог им уступить на этот раз нижние пороги. Он еще в начале соревнования заявил, что выиграет эти пороги, и он должен был всем показать, что он действительно выиграл их. Вот и все.
Правда, что-то заскребло у него на сердце, когда он кивнул мастеру, и после этого он опять не решился подать ему заявление о вступлении в партию. Но что ж делать? Иначе нельзя было поступить.
Леппялехти достал из кармана трубку и начал набивать ее табаком.
Юхо Ахо умолк на время. Должно быть, он завалился кверху брюхом на солнце или жрал что-нибудь в своем шалаше. Делать ему там почти нечего. Леппялехти хорошо знал его участок. Несколько больших камней засоряют на том участке реку у самого берега. Если между ними иногда и застрянут бревна, то это не мешает основному потоку леса двигаться по реке дальше, мимо этих камней.
Юхо может очистить камни сразу от первых же застрявших в них бревен, а может спокойно проваляться на берегу хоть весь день, дожидаясь большого завала, и от этого мало что изменится.
Мастер, конечно, знал, что Юхо будет бездельничать на том участке, но он рассчитывал, наверно, что Леппялехти устанет от бессонных ночей и запросит помощи, а Юхо легко может его заменить. Но он зря на это рассчитывал. Леппялехти не собирался никого звать на помощь и тем более - Юхо Ахо. Он собирался удержать за собой нижние пороги до конца сплава, хотя бы ему пришлось для этого не спать все десять суток подряд.
Леппялехти сунул трубку в рот и закурил ее, пригибаясь от ветра внутрь кабинки и пряча спичку в своих больших ладонях. Потом снова заглянул вниз и взялся рукой за трос, на котором висела кабинка.
Там, внизу, немного в стороне, опять начали скапливаться бревна.
Леппялехти, перехватывая рукой железный трос, подтянул туда кабинку и снова взял багор в обе руки, нацеливаясь вниз.
Ветер дул так сильно, что кабинка не только раскачивалась, но даже слегка сама передвигалась по тросу, поскрипывая обоими блоками, на которых она держалась. Сухие былинки, прошлогодние листья и даже мелкие сучья высоко взвивались над пенистым потоком, перелетая с одного берега на другой. Деревья на обоих берегах гнулись от ветра и шуршали своими густыми хвойными вершинами; вода шумно урчала и пенилась, разбитая на множество каскадов; бревна с глухим стуком ударялись о камни, и эхо, многократно отражая все звуки, превращало их в непрерывный ровный шум.
Но вдруг в этот шум опять ворвался дикий, оглушительный рев, как будто кому-то вспороли брюхо и потянули из него кишки. А эхо тотчас же с готовностью многократно повторило этот рев.
Леппялехти спокойно положил багор на место и откинулся на своем сиденьи, посасывая трубку. Он знал, что это опять рявкнул Юхо Ахо за его спиной, и знал, зачем он рявкнул. Он рявкнул для того, чтобы прочистить глотку, а потом запеть. И действительно, за этим ревом сразу же последовала песня, которая, по правде сказать, почти ничем не отличалась от этого рева. Петь Юхо Ахо совсем не умел. Он орал, а не пел. Орал так, что заглушал всякий шум и треск на реке, и эхо орало вместе с ним.
Леппялехти вынул трубку изо рта, не спеша выпустил дым, сплюнул через край кабинки и снова медленно вложил трубку в рот.
Если бы не было разных правил и законов, которые запрещают пускать в ход кулаки, то он поймал бы Юхо Ахо где-нибудь в лесу, взял бы его тихонько за грудь и колотил бы его головой о дерево до тех пор, пока у него не вылезли бы на лоб глаза и пока он не заревел бы точно так же, как сейчас, но уже не от избытка своего постоянного дурацкого веселья, а от боли. От боли заревел бы, длинный идиот. А Леппялехти и после этого добавил бы ему еще несколько раз по морде кулаком.
Леппялехти снова выпустил дым изо рта и покосился на оба берега. Когда ему приходили в голову такие мысли, он всегда вспоминал про мастера Егорова и про заявление в партию, которое теперь уже было написано и лежало у него в наружном кармане на груди. Леппялехти даже пощупал карман, чтобы убедиться, что заявление не потерялось. Он бы еще в начале зимы подал это заявление, если бы не Юхо Ахо.
Юхо Ахо портил ему всю жизнь и постоянно торчал на дороге. Это было просто какое-то наказание, посланное для Леппялехти. Ну пускай бы он только высмеивал его, пускай бы орал на него при всякой встрече, пускай бы обзывал по-разному - чорт с ним! Леппялехти к этому привык и сумел бы все пропустить мимо ушей и не пошевельнул бы даже пальцем, чтобы ударить его, как бы ни чесались при этом руки. Но Юхо Ахо вздумал помогать Леппялехти. Он вздумал выручать его в трудные для Леппялехти минуты, вот что Леппялехти никак не мог ему простить.
Когда осенью, во время вывозки леса на лед, Леппялехти нечаянно провалился в воду, Юхо Ахо первый протянул ему жердь.
Конечно, Леппялехти не сразу ухватился за эту жердь, когда увидел, что за другой конец ее держится Юхо, растянувшийся животом на льду. Он сначала попробовал выбраться без всякой жерди. Но тяжелые сапоги, налившиеся водой, топор, висевший за поясом, и быстрое течение так сильно тянули его под лед, что он все-таки уцепился за эту жердь, стараясь при этом не смотреть на Юхо. Чорт с ним! Пускай помогает. Но благодарности от Леппялехти пусть не дожидается. Нехватало еще, чтобы Леппялехти стал благодарить Юхо Ахо за что-нибудь.
Все бы ничего, но Юхо после этого стал изводить его еще сильнее. Он при каждом удобном случае кричал хвастливо и встречным и поперечным о том, что он спас Матти Леппялехти от смерти. Нельзя было выйти из дому, чтобы не услышать его противный крик. И на работе, и в столовой, и в лавке, и в клубе не было от него прохода. Даже в читальне этот рыжий веснущатый дьявол вырастал вдруг перед Леппялехти во весь свой огромный рост и орал так, что дребезжали стекла:
- А-а, Матти Леппялехти пришел! Живой утопленник! Поглядите на него. Идет и переваливается важно, словно гусь, как будто это и не он хотел нырнуть под лед на прошлой неделе и нас всех оставить сиротами горькими. Ну, как живешь, квашня пузатая? Не думаешь больше топиться? Ты скажи, когда надумаешь. Я кран подъемный приготовлю, а то надорваться можно - такую увесистую глыбу руками тащить.
Если же при этом Леппялехти отстранял его рукой и спокойно проходил мимо, то Юхо обижался и кричал ему вслед еще громче:
- А ты чего толкаешься, жирный чорт! Его от смерти спасли, а он еще толкается! Загордился, в живых оставшись! Знал бы, нарочно подпихнул тебя под лед, чтобы не зазнавался, тюлень белобрысый!
Леппялехти спокойно проходил дальше, садился за стол и принимался читать что попадалось под руку. Но только он в это время плохо понимал то, что читал. Перед глазами он видел не буквы, а совсем другое. Он видел, как он берет Юхо Ахо левой рукой за грудь и, тряхнув его раза два, бьет его по морде, чтобы он помнил, сволочь крикливая, что нельзя без конца издеваться над Леппялехти.
Но по наружности Леппялехти выглядел в это время совсем спокойным. Голубые глаза его, притаившиеся под белыми бровями, не спеша скользили по строчкам, а на широком лице не отражалось никакого признака досады, и только челюсти его сжимались, быть может, немного сильнее, чем обычно.
Мастер Егоров уже давно советовал ему подать заявление в партию, но Леппялехти медлил. Что-то подсказывало ему, что это не совсем подходящее время для вступления в партию, когда внутри тебя все кипит от злости и тебе мерещатся чужие поломанные кости и кровь.
А Егоров не унимался. Он давал читать Леппялехти разные книги и брошюры, разъяснял ему все непонятные места и снова и снова заговаривал насчет заявления. Тогда Леппялехти прямо сказал ему:
- Нет. Рано мне еще в партию.
- Почему же? - удивился Егоров.
- Так. Чего-то мне еще нехватает.
- Пустяки, - ответил Егоров, - мы знаем, чего тебе нехватает. Это все поправимо. Но мы знаем также все твои другие качества, которые доказывают, что тебе давно место в партии.
Леппялехти ничего не ответил на это, и Егоров на время оставил его в покое.
Все бы ничего, и Леппялехти, может быть, в конце концов подал бы заявление. Но в начале весны в лесу затеяли соревнование, а Юхо Ахо ввязался в это соревнование. И после этого опять все пошло прахом.
Леппялехти выколотил трубку о край кабинки, сунул ее обратно в карман и заглянул вниз. Ветер с новой силой качнул кабинку и чуть не сорвал с Леппялехти шапку. Он сильнее натянул ее на голову и снова взялся рукой за трос, упираясь ногами в дно кабинки.
Там, внизу, в двух местах опять застряли бревна. Разбивая багром заторы, Леппялехти старался не слушать крика Юхо Ахо. Он сопел и пыхтел нарочно громче обыкновенного. Кабинка сильнее раскачивалась от его усилий, и блоки визжали и скрипели, скользя по тросу взад и вперед. Леппялехти с удовольствием прислушивался к их скрипу. Но стоило ему чуть приостановиться, как звериный крик Юхо снова врывался в его уши с такой отчетливостью, как будто Юхо стоял не за триста метров отсюда, а совсем рядом, вот здесь на правом берегу, за этой деревянной вышкой, около той рыжей скалы, на которой повисли сбоку две кривые тощие березы и одна огромная корявая сосна, окруженная молодыми елками. Леппялехти протолкнул последнее застрявшее бревно и сердито сел на доску, положив багор поперек люльки.
Скалы, и бугры, и камни на правом берегу орали, на левом берегу орали, и лес вокруг орал, кланяясь высокими вершинами на все четыре стороны. Даже ветер как будто подхватывал этот всеобщий крик и нес его над рекой вместе со всякими щепками и мусором.
Чтобы немного отвлечься от этого сумасшедшего крика, Леппялехти достал в углу кабинки хлеб со свининой и принялся медленно жевать, отрезая поочередно финским ножом то кусок хлеба, то кусок сала. Но и это не отвлекало его от крика. Тогда он слегка перегнулся через край кабинки и стал смотреть на воду и на бревна.
Вода внизу тоже шумела и ревела, но гораздо приятнее, чем Юхо Ахо. Этот шум Леппялехти мог слушать без конца, не выходя из терпения. Он даже успел полюбить этот шум. Уже три весны подряд он обслуживал во время сплава этот участок. Он знал тут каждый камень, знал глубину дна у каждого камня и все капризы воды, сбегающей широкими каскадами с одного уступа на другой. Он работал здесь и при глубокой воде и при мелкой. При мелкой воде работать здесь гораздо труднее. Из-под воды высовывается такое множество камней, что приходится почти беспрерывно передвигать люльку вдоль троса от одного берега к другому. Бревна застревают в разных местах одновременно, и тогда уж не до отдыха.
А в этом году снег был особенно глубок, и река разлилась шире обычного. Работать было совсем легко. За первые трое суток Леппялехти успел уже раз восемь подремать, и не только в люльке, но и в будке, под овчинным тулупом. И даже за четвертые и пятые сутки он успел еще несколько раз вздремнуть, хотя вода уже пошла на убыль. Правда, через каждые десять-пятнадцать минут он просыпался и бежал к реке, но все же успел отдохнуть немного. Пока вода еще не очень сильно пошла на убыль, он не особенно боялся заторов. Их нетрудно было разбить при высокой воде. И если он иногда даже видел с берега, что где-нибудь в стороне от средних камней начинают скапливаться бревна, он не особенно спешил к ним. Но когда он замечал, что скопление начинается посредине реки, он торопливо шел к вышке, взбегал по лестнице на ее верхнюю площадку, отвязывал от столба кабинку, влезал в нее и катился на блоках по тросу к самому опасному месту.
Посредине реки нельзя было ни на минуту оставлять затор. Здесь, вот у этого кривого зеленого камня, похожего на бабу-ягу, и другого, низенького и пузатого, начинались все беды.
В низенький пузатый камень беспрерывно била особенно сильная струя воды, падающая с верхних уступов. Она била в него наверно уже не один десяток лет, а может быть, и не одну сотню лет, и продолбила в нем порядочное углубление, возле которого постоянно клубилась пена, вылезающая хлопьями на поверхность камня, откуда ее сдувал ветер и смывала вода.
Когда по реке шел деловой лес, тяжелый и крупный, надо было смотреть в оба. Если большое бревно задевало одним концом за кривой камень, покрытый зеленой плесенью, то другой его конец непременно заносило так, что он попадал в углубление пузатого камня, и, остановившись таким образом, бревно сразу же загораживало дорогу всему остальному лесу, идущему вслед за ним в этот проход.
Конечно, и у других камней случалось какому-нибудь неуклюжему бревну становиться поперек, но там не было подобной ловушки, и нередко получалось так, что едва начавшийся затор прорывался сам собой под напором других бревен. А пузатый и кривой камни крепко держали свою добычу, и тут уж нельзя было терять ни минуты. Бревна, наткнувшись на неожиданную преграду, останавливались, наседали друг на друга, становились торчком и так придавливали первое застрявшее бревно, что его уже почти невозможно было вытащить из-под других. Нужно было освобождать его в самом начале затора.
Три года тому назад один малоопытный сплавщик не уследил за этим и допустил залом, который не могли разбить в течение трех дней. А за это время вода спала, и почти половина леса осталась зимовать на обмелевшей реке, не дойдя до озера. Тут нужен был очень опытный глаз и большая выдержка.
Кроме того, не всякий решался болтаться над бурливым потоком с его устрашающими камнями. Трос и люлька раскачивались и скрипели, заставляя замирать непривычное сердце. Даже у Леппялехти иногда слегка кружилась голова.