- Вот вы, Павел Харитонович, старый коммунист, рабочий, представитель руководящего класса. Как же вы и ваши товарищи допустили, чтобы бюрократизм и равнодушие пустили такие глубокие корни в нашей стране? Почему не остановили поток трескучих фраз, которыми разные аллилуйщики оглушали людей? Вот я читаю решения ЦК о сельском хозяйстве и вижу, как обманывали нас раньше газеты, романы, стихи, как оглушали нас процентами, гектарами, пудами, когда на деле обстояло иначе, хуже, во много раз хуже… Нам говорили, что забота о человеческом счастье - это закон социализма, а разве Крамов, тот же секретарь обкома, инструктор, наш Фалалеев, наконец, разве они заботятся о людях? Разве это цель их жизни? Но ведь они у власти, они руководят нами… Как же вы допустили все это?
Я уже не помню, что говорил еще. Я спешил, торопился высказать все, что накипело во мне. И наконец замолчал. Молчал и Трифонов. Мы огибали озеро, красное от лучей восходящего солнца: белые облака, похожие на островки, неподвижно отражались в нем.
- Ты спрашиваешь, Арефьев, что мы делали все эти годы? - медленно переспросил Трифонов. - Что ж, я отвечу тебе. Мы работали. Тебя еще не было на свете, а мы с твоим отцом работали, чтобы ты мог расти и учиться.
- Знаю, знаю, - отмахнулся я, - все работали, это мне известно. А к чему привела ваша работа?
Трифонов вдруг резко остановился и в упор посмотрел на меня. Его стариковски спокойные, окруженные сеткой морщинок глаза внезапно стали злыми, колючими. Мои последние слова, видно, причинили ему сильную боль.
- Щенок! - грубо оборвал меня Трифонов, - Ты что, отчета у меня пришел требовать? Мы царя убрали, старую жизнь сломали, заводы, колхозы построили, на войне кровью исходили, чтобы все это для тебя, сосунка, сохранить. А ты живых бюрократов увидел - и они перед тобой все заслонили?
- Я не хотел вас обидеть, Павел Харитонович, - сказал я, - но разве партия не критикует сейчас многое из того, что было раньше?
- Критикует! - воскликнул Трифонов. - И правильно делает! Много паразитов, иждивенцев к нам присосалось, много неправды накопилось в нашей жизни. Но то великое, что наш народ создал, партия хранит как зеницу ока! И ты не смей на это замахиваться, слышишь? Сейчас много гавриков начнут с партийной критики купоны стричь! Будут кричать: "А мы вместе с партией критикуем!" Вместе? Нет, критикуют-то врозь! Две правды, говоришь? Врешь ты, никаких двух правд у нас нету! Одна есть правда, за которую мы лучшие годы свои отдавали, жизни не щадили, была она и есть, эта правда! А другие твои правды маленькие, гаденькие, никакие они не правды, заваль одна!..
Я стоял подавленный, опустив глаза. Нет, не столько слова Павла Харитоновича ошеломили меня, сколько то, как этот немолодой, обычно невозмутимый, размеренно-аккуратный во всем человек воспринял мою речь. Внезапная вспышка его страстности, гнева, убежденности поразила меня.
Еще минуту назад мне казалось, что я все знаю, всех понимаю, все выстрадал собственным опытом, вижу то, чего не видят другие. А сейчас, стоя перед этим человеком, я вдруг увидел себя со стороны маленьким и крикливым петушком.
Павел Харитонович пошел вперед, я за ним. Мы шли по нагромождению камней серых, с зелеными пятнами мха, похожих на огромных оцепеневших жаб.
Карликовая береза стелилась над камнями, а из расщелин пробивался ягель - серый мох, любимая оленья пища.
Красные листочки брусники чуть вздрагивали от наших шагов. Из ущелья медленно выплывало облако. Косой луч, точно прожектором, освещал макушку горы.
Павел Харитонович сел на большой валун, покрытый мхом, точно толстой плюшевой скатертью, вытащил из кармана пачку "Беломора" и закурил.
- Дайте мне тоже, - попросил я.
Трифонов молча протянул мне пачку.
- Ведь не куришь? - с усмешкой спросил он, передавая мне спички.
Я махнул рукой. Мы молча сидели и курили. Я так сильно тянул дым, что папироса быстро кончилась. Я бросил окурок и подумал: чем бы еще заняться, чтобы не сидеть вот так, молча? Трифонов внезапно задал вопрос, заставший меня врасплох:
- Когда же ты женишься, Андрей?
Я почувствовал, что краснею. Павел Харитонович задал мне этот вопрос как-то очень просто, очень по-житейски. Помню, именно так, тоном старшего, но равного человека, спрашивал меня покойный отец, когда хотел узнать о том, что меня тайно волновало.
И все же я смутился. Хотел отговориться, сказать, что не нашлась еще подходящая невеста, но, взглянув на Трифонова, по выражению лица его понял, что он все знает.
Мы были разными людьми, разными по возрасту, по воспитанию, по опыту жизни. Но в эту минуту я был уверен, что нет у меня на свете человека ближе, чем этот старик.
Я промолчал, а Трифонов не настаивал на ответе.
- Как же будет с домами, Андрей? - спросил он.
Я растерянно посмотрел на него.
- Ну, чего смотришь? Чем я, старик, могу тебе помочь в таком молодом деле, как любовь? Да и не послушаешь ты меня, все равно сам решать будешь. А вот насчет домов интересуюсь, да и людям это не безразлично… Значит, в комбинате я в обкоме отказ?
- Пока отказ, - сумрачно ответил я. - Только отступать не собираюсь. Сегодня же напишу в министерство и в ЦК.
- Думаешь, пробьешь?
- Пробью. Лоб себе расшибу, а пробью.
- Лоб расшибать не надо, это штука ценная, - усмехнулся Трифонов. Встал и сказал: - Пошли до хаты?
Я ответил:
- Я останусь здесь, Павел Харитонович, отдохну немного наедине.
- Что ж, отдохни, - коротко согласился Трифонов.
Я остался в одиночестве. Не хотелось сидеть на камнях. Я нашел полянку среди валунов и улегся на траве. Лежал на спине, глядя на медленно поднимающееся солнце. Потом закрыл глаза, наблюдая за маленькой черной точкой, плывущей в красноватом тумане, как часто любил проделывать это в детстве. То ли оттого, что меня разморило на солнце, то ли сказались вчерашняя выпивка и ночь, проведенная почти без сна, но я заснул.
Разбудили меня голоса Светланы и Крамова. В первые секунды мне показалось, что я еще сплю.
- Все мы меняемся, - говорил Крамов. - Как написано в одной умной книге: "Никто не в состоянии остановить время или заставить его проходить бесследно". Все мы меняемся - и вы, и я, и Андрей.
- Вам кажется, что Андрей изменился? - быстро спросила Светлана.
- Да нет, это я так, к слову, - ответил Крамов.
Нет, я не спал.
Моим первым побуждением было вскочить. Но что-то удержало меня. Видимо, простое желание услышать, о чем они будут говорить. К тому же я не мог определить, долго ли спал и давно ли здесь Светлана и Крамов; увидев меня, они решили бы, что я подслушивал их разговор.
Впрочем, эта последняя мысль пришла ко мне позже. Я затаился потому, что мне хотелось услышать их разговор. Именно поэтому.
- Да, пожалуй, вы правы, - сказала Светлана. - Андрей изменился…
- Вы находите? - равнодушно откликнулся Крамов. - В чем же?
- Это трудно объяснить так, словами. В нем появилась… решительность какая-то.
- Ну, этого он никогда не был лишен, - усмехнулся Крамов.
- Нет, я о другом говорю. Как бы вам это объяснить?.. Раньше он был решителен вообще и мягок, податлив, восторжен в частностях. А теперь в нем появилась какая-то угловатость, резкость. И непреклонность. Ну… не знаю, не могу я вам это объяснить.
- У вас с ним размолвка? - подчеркнуто дружеским тоном спросил Крамов.
- Нет, нет! - ответила Светлана. - Все хорошо.
Я боялся, что они услышат стук моего сердца - так сильно оно колотилось.
- Послушайте, Светлана Алексеевна, - продолжал Крамов, - мы с вами взрослые люди, не мое дело вмешиваться и допрашивать вас. Но меня как друга Андрея интересует: вы собираетесь за него замуж.
- Замуж? - переспросила Светлана, точно не понимая смысла вопроса.
- Да. Именно об этом я и спрашиваю. Андрей любит вас, он мне сам признавался в этом. Вы… Словом, вам понятен мой вопрос?
- Да, я тоже люблю Андрея, - громко и даже с каким-то вызовом сказала Светлана.
- В чем же затруднение?
- Ах, неужели вы не понимаете, что не все так просто в жизни! - Слова Светланы прозвучали очень искренне и как то тоскливо. - Впрочем, - добавила она ужо другим тоном, - в конце концов я выйду за него замуж. Больше вопросов нет?
- Еще один: когда?
- Вам хочется погулять на свадьбе?
- Почему же не погулять… если свадьба состоится?
- Вы сомневаетесь в этом?
- Нет, зачем же, - равнодушно ответил Крамов. - Вы очень подходите друг к другу. Если прежде у меня и были сомнения, то вы рассеяли их. Вы очень, очень подходите друг к другу. Вдвоем вы пробурите десятка два гор и умрете у подножия двадцать первой с сожалением, что осталось еще несколько тысяч гор, которые вам не удалось пробурить уже по не зависящим от вас, так сказать, обстоятельствам.
- Наверное, так и будет. А вам кажется, что это плохо? - снова с вызовом спросила она.
- Не кажется, - ответил Крамов. - Вы и Андрей просто созданы для увлекательной, романтической жизни. Особенно вы, Светлана Алексеевна. Вы помните нашу беседу тогда, на озере? Вы помните, что я говорил вам, когда Андрей собирал свои камушки?
- Мне неприятен этот разговор, Николай Николаевич.
- Какой? Тот? Этот?
Послышался шум осыпающейся гальки, - вероятно, Светлана встала.
- Хорошо, - сказал Крамов, - я не буду больше говорить на эту тему. Пойдемте. Дело не во мне. Нельзя уйти от самой себя, Светлана Алексеевна, от своих мыслей и раздумий. Можно проделать восемьдесят тысяч верст вокруг самой себя, но результатом такого путешествия будут только усталость и разочарование.
И, резко меняя тему разговора, он каким-то стеклянным голосом сказал:
- Я хотел поговорить с Андреем о нормах. У меня там нормировщик невесть что намудрил. А как у вас?
Светлана ответила, что нормы, первоначально установленные мною, оказались почти такими же, как те, новые, что установил нормировщик.
- Поэтому рабочие и давали у вас такие низкие темпы, - убежденно сказал Крамов и, точно возражая кому-то, добавил: - Что же держит здесь, среди голых гор, людей, если не деньги?
- Однако на вашем участке и после пересмотра норм показатели выше наших.
- Я сумею дать проходку, чего бы это ни стоило! - неожиданно жестко сказал Крамов, - А вы… вы еще комбинаты бытового обслуживания, пожалуй, надумаете строить.
- Андрей считает, что надо улучшить жизнь людей.
- Романтик! - с явной насмешкой произнес Крамов. - Романтизм - неплохая штука, но в показателях строительства туннеля такой графы, к сожалению, нет. Иначе Андрей был бы на коне. Впрочем, Светлана Алексеевна, я ведь тоже романтик.
- Вот как?
- А вы думали? Только моя романтика другая…
- Ну, видно, нам не найти Андреи, - прервала его Светлана.
Они прошли совсем близко от меня, но я, окруженный валунами, не видел их.
Когда их шаги и голоса замерли вдали, я вскочил. Мне хотелось побежать, догнать их, с разбегу схватить Крамова за плечо, с силой повернуть к себе, ударить его…
Зачем он сюда приехал? Ведь мы виделись всего несколько часов назад!
И вдруг я понял. Он трус, испугался, что наговорил лишнего, испугался, что я разгадал фальшь его слов, которыми он пытался прикрыть всю жестокость своих рассуждений о людях. Он испугался моего внезапного ухода и поспешил вслед за мной, чтобы новыми словами, новой игрой в искренность сбить меня с толку…
Крамов - трус, трус, трус! Когда-то он не опасался меня, считая меня мальчишкой, влюбленным в него, перед которым можно позировать безо всякой опаски. А теперь боится меня, боится своих неосторожно сказанных слов…
Злоба, охватившая меня, не была злобой отчаяния. Я чувствовал свою силу. Поражения, которые я только что потерпел, не угнетали меня, я знал, что буду бороться, драться!
Я шел, не выбирая дороги, спотыкаясь о камни, падал, но не чувствовал боли.
Первыми, кого я увидел на участке, были Светлана и Крамов. Они стояли и глядели на дорогу, ведущую к лесу. Но я появился с другой стороны, и они заметили меня лишь после того, как я подошел к ним вплотную.
Крамов шагнул мне навстречу с протянутой рукой. По лицу его расползлась улыбка.
- Ты куда пропал, парень? - громко спросил он. - Приезжаю - тебя нет. Встретил мастера - говорит, ты в горах остался, горным воздухом подышать. Пошли искать тебя со Светланой Алексеевной - не нашли…
Я прошел мимо Крамова к Светлане, как бы не замечая его протянутой руки.
- Ты почему не здороваешься? - громко спросил Крамов.
Я не ждал, что он спросит меня. Мне казалось, что он попросту опустит руку как ни в чем не бывало.
- Ведь мы недавно с вами расстались, Николай Николаевич, - сказал я, оборачиваясь и глядя прямо в его синие глаза, - я полночи у вас провел…
- А я как раз думал, что ты об этом забыл, - спокойно ответил Крамов, и глаза его чуть помутнели.
По дороге мчался "газик", приближаясь к нам.
"Кто б это мог быть?" - подумал я, стараясь разглядеть человека, сидящего рядом с шофером.
Это был Фалалеев. Он редко приезжал на участок, и я недоумевал: что привело его сюда, да еще в воскресный день? Фалалеев с трудом вывалил из машины свое тяжелое тело и, сопя и отдуваясь, подошел к нам.
- Ну вот, все в сборе, - сказал он, глядя да меня. - Какую ты кашу там заварил!
Я сразу понял, что речь идет о моем посещении обкома. Вероятно, кто-то позволил оттуда на комбинат и велел "призвать к порядку", "пропесочить" меня за все, что я там наговорил.
Ну, будь что будет! Обидно только, что все это происходит на глазах Крамова…
- Дома, дома! - восклицал между тем Фалалеев, всплескивая своими толстыми, короткими руками. - А расчеты рабочей силы у тебя есть? А потребность в стройматериалах учтена? А по какому проекту строить, ты знаешь? Дома, дома!..
Я пожал плечами.
- Зачем вы все это говорите, товарищ Фалалеев? - сказал я, не гляди на него. - Ведь вопрос решен…
- Что решен? - взвизгнул Фалалеев. - Ты думаешь, если секретарь обкома скомандовал, так завтра тебе дома сами вырастут? Напел им лазаря… Секретарь обкома директору звонит, исполком звонит, завтра инструкторы приезжают, из дачного поселка хозяйственного актива три разборных дома забрать грозятся - все для товарища Арефьева, народолюбца… Не мог с нами по-простому, по-товарищески договориться? Я тебя спрашиваю: не мог?!
Я стоял совершенно ошарашенный и ничего не мог понять.
- Ну, шагай в свою контору, - продолжал Фалалеев, - давай расчеты, завтра в девять ноль-ноль приказано доложить директору…
Я почувствовал прилив огромной, все заслоняющей радости. Все, что не касалось сейчас домов, отошло на задний план. Я с размаху обнял Фалалеева, тщетно пытаясь охватить руками его широкое, толстое туловище…
12
Удивительно быстро наступает зима в Заполярье! В первых числах сентября в горах выпал первый снег, сразу стало холодно. Ветер стал пронзительно резким, колючим. Он усиливался с каждым днем и уже мешал ходить, неожиданными порывами пытался сбить с ног. И только зеркальные озера, укрытые горами и лесом, оставались спокойными.
Начались заморозки.
Просто не верилось, что совсем недавно солнце не заходило круглые сутки. День на глазах становился короче, и ночная тьма отвоевывала у суток все больше часов.
Первый большой снег выпал ночью. Затем не переставая он шел весь день, всю ночь и половину следующего дня. Наши новые, за короткий срок поставленные дома со всех сторон занесло снегом. А ветер все дул и дул, сметал снег с открытых мест и заваливал горные ущелья, сглаживал неровности гор и огромными сугробами-карнизами нависал над лощиной.
Теперь солнце не показывалось совсем. Наступила полярная ночь.
Я увидел все это как-то внезапно, сразу. Все предыдущие недели строительство домов, проходка захватили меня целиком, без остатка. Я был до того увлечен работой, что не имел времени оглядеться. Мы уже прошли полкилометра туннеля и теперь регулярно выполняли норму проходки. Грохотали взрывы в забое, сотрясая снег на горе; воздушные волны, бьющие из штольни, подымали маленькие снежные смерчи перед туннелем; круглосуточно сновал электровоз, таща из штольни нагруженные породой вагонетки; круглые сутки не гасли раскачивающиеся на ветру электролампы, освещающие заснеженную строительную площадку.
Треск бурильных молотков был теперь снаружи уже не слышен. Мы ушли далеко в глубь горы. Зато в самой штольне стоял несмолкаемый гул бурения и шум вентилятора, нагнетающего свежий воздух. Вперед, вперед! Все мы были одержимы только этой мыслью, стремились к одной цели.
В то дни весь наш маленький коллектив представлял собой одно целое. Мы так сроднились за месяцы неудач и достижений, побед и поражений, так много было дел, которые стали для нас главными делами жизни, что мы как бы слились в одну семью.
Светлана тоже была захвачена работой. Казалось, в работе она ищет забвения и старается так измотать себя, чтобы уж не оставалось ни времени, ни сил для размышлений. Она почти не покидала забоя, прикрытого завесой буровой пыли. И тем не менее успевала заниматься с Зайцевым, который аккуратно два раза в неделю приходил на наш участок.
В эти дни на одном участке железной дороги, идущей вокруг горы и соединяющей рудник с обогатительной фабрикой, произошел снежный обвал.
К счастью, лавина, обрушившаяся с горы, оказалась не слишком большой, сила ее иссякла в пути. Засыпав железнодорожное полотно, она почти не причинила вреда домикам стрелочника и путеобходчика, расположенным метрах в двадцати от линии, - только оконные стекла были выбиты воздушной волной.
Комбинат объявил аврал. Все рабочие, не занятые в сменах, двинулись на место обвала расчищать путь.
Я, Светлана и несколько рабочих восточного участка вернулись только на другой день. Осунувшиеся и замерзшие, мы шатались от усталости. Путь был расчищен, движение поездов восстановлено.
Я проводил Светлану. Она села на постель как была - в ватнике, в покрытых ледяной коркой валенках; в тепле с них тотчас же стала стекать вода.
Несколько минут Светлана молча сидела на постели, потом протянула руку за зеркальцем, стоящим на тумбочке.
Посмотрелась в зеркало и тут же бросила его на кровать.
Ждали малоснежную зиму. И не угадали. Огромные снежные карнизы нависали над железнодорожной линией и над строительными площадками туннеля, грозя обрушиться вниз. Управление комбината распорядилось строить противолавинный вал.
Мы построили его.
Но наивно было Думать, что двухрядные каменные дамбы смогут противостоять лавине, задержать ее. Вся надежда была на то, что лавина разобьется о них и ее разрушительная сила уменьшится.
Однако жилые дома на нашем участке оставались под угрозой. А кроме того, ведь никто из нас не мог знать, когда обрушится лавина.
Под снежным покровом происходили сложные, невидимые человеку процессы. И вот наступала минута, когда лавина срывалась и с силой пушечного снаряда неслась вниз.
Но когда наступит эта минута? Днем, когда дома почти пусты, или ночью, когда люди спят? Предугадать это невозможно.
Но так казалось только нам, недавним жителям. Мы и не подозревали, что на самой вершине горы расположена маленькая метеостанция, одна из многих тысяч, разбросанных по всей стране.