* * *
Хрупов во всеоружии - блокнот, карандаш, секундомер.
- С музыкой что-ли часы? - протягивает руку чернорабочий "Мурза".
- Не мешай. У тебя от пива в голове музыка.
"Мурза" не отстает.
- Вы бы с кукушкой часы завели, те антиресней.
Хрупов не слушает.
- Подшипник будем формовать четверкой… Становись!
Без возражений, как бойцы, становимся у подмодельных досок.
- Первая четверка… Начи-най!
Проворный Тюляляй быстро укладывает модель, накрывает опокой… Засеял землю, затрамбовал и подвинул по салазкам доску к Киванову… Потребовалось на это две минуты.
Дальше в блокноте стояло:
Киванов - приглаживание и формовка верхней опоки - 4 м. 10 сек.
Гром - выемка модели - 2 м. 30 сек.
Тропкин - прорезал литники, накрыл опоку и замазал за 3 мин.
Всего 11 м. 40 сек.
Приблизительно на каждого выходит по три минуты. Хрупов запись ведет дальше:
- после первых двенадцати минут - каждые три минуты дают подшипник.
- каждый час 14 подшипников (9 минут перерыва).
Для равного распределения времени Тропкину прибавляется приглаживание формы, а Грому в случае чего небольшая починка.
Подготовка к работе по-новому отняла уйму времени. Вторая четверка к обеденному гудку успела отформовать только пару сложных клапанов.
Производственники хлопают Хрупова по плечу:
- Слабо состязуетесь!
- Эх, вы, фордовцы! Бить вас некому!
Мы не унываем. Толпимся у раковины, брызгаемся и сегодня уже смеемся. У нас уверенность, что к вечеру мы перевыполним норму одиночек.
* * *
К шабашу девять шеренг квадратных опок заняли весь угол мастерской и как голодные птенцы разинули прожорливые глотки литников.
- Поди, десять потов согнали, чтобы нагнать?
- Эй гляди, сосулька с носу капнет! Заработался, не чуешь! кричат соседи. Теперь мы имеем право огрызаться:
- Не гордитесь тем, что у вас песок сыплется, от него пыль в мастерской.
На следующий день опочные ряды строятся быстрей. Контрольная четверка, набив руку, формует подшипник в восемь минут. По две минуты на каждого. В 46 минут (14 мин. перерыв) 20 подшипников. Четверка, работающая на сложных клапанах, выставляет по пятку в час.
В цехе тревога.
- Вот шпана, собьют расценки!
- Нужно сказать, ведь сдуру…
Подозвали Хрупова.
- Вы что, ребятки, делаете?
- А мы вызвали…
- Вызвали, вызвали… А кто принимал вызов? Потом сами захнычете.
- Так вы же смеялись, продолжайте, смейтесь, нам не обидно.
- А мы вот чем посмеемся.
Глухов поднес к носу Хрупова громадный, похожий на чайник, кулак:
- Скажи своей шатии, чтоб знали.
- Только за этим и звали?
Хрупов сжал зубы, быстро повернулся и запылил в свой угол. На Глухова обрушились:
- Для чего к парню пристал? С ним нужно по-хорошему… с подходцем нужно…
- Я с подходом и говорю: - коли срежут расценки, всем рожу растворожу.
Ворчит Глухов, набивая ногами опоку:
- Я им старой обиды не забуду.
Мы усердней двигаем опоки по самодельному конвейеру и подгоняем друг друга.
- Жми, ребята. Подшипники для паровозов нужны.
Неуклюжий немец, мастер Хеиц, долго следит за нашей работой… Сплевывает длинную слюну и, закурив сигарету, отчеканивает немецким акцентом:
- Хорош! Я вам буду присылать новые подмодельные доски.
Хлопает Хрупова по плечу.
- Зер гут!
Мы сияем и нагоняем темпы.
* * *
Мастер вызывает к себе нашего бригадира. Хрупов занят проверкой работы нового заказа. Иду я.
Конторка завалена грудами синих свертков чертежей и моделями. Хенц сидит в кожаном кресле. Перед ним лист заказов, на который сыпется пепел с угасшей сигареты.
- Вы видал заказ у Балаша? Пятьсот штук большой батареи для паротепления. Месяц срок. Хороший надо работник. Все лучшие заняты. Балаш очень медленно умеет работать.
Хенц не любит этой спешки. Об этом говорит раскрасневшееся лицо, обросшее бесцветной щетиной. Он сосет безжизненную сигарету.
- Я думал пробовать вас… Вы умно работает. Только молодой у вас люди.
Я молча чиркаю спичку и закуриваю. Хенц свирепо сосет свою сигарету… Просит спичку, но промокшая сигарета не принимает огня. Он сплевывает её и закуривает мою папиросу.
- Вы должен сказать свое слово.
- Мы возьмем. Завтра отольем пробные,
Хенц еще задумывается… Вынимает кружевной платок, И точно с потом смахивает свои сомнения.
- Да… Я поручай ее вам,
В цеху, как по радио, передача:
- "Сосуны" батареи формуют.
- Балаш, держись - конкуренция.
Балаш озабочен.
- Что выкидывает немецкая образина!.. Работу четвертого разряда ученикам дает. Надо посмотреть, как они запаривать ее будут.
Балаш маячит над нами и качает головой:
- Эх вы, ослята долгоухие. Надо же быть барашками, чтоб за такую работу взяться. У меня и то половина браку отливается.
- Попробуем, Балаш. С обеда приходи панихиду служить.
Он безнадежно машет рукой и уходит.
Сидит Балаш над опокой, а работа не клеится. Нужно примочить - он припыливает, не зашпилив форму, модель разбивает. Тошно смотреть Балашу на нас, а еще тошнее на стариков, что у третьего крана работают. Там Литкин свою бригаду "старых хрычей" в "фордовцев" превращает. Разбил на звенья, по четверке в звене и новые подмодельные доски потребовал.
Балаш пьет из бака подкисленную воду - не помогает.
- Что, Балаш, нездоровится?
- Да-а… чего-то в горле… желудок Немного.
Он разбивает ногой начатую формовку и идет к нам.
- Ослята… Хотите, помогу для первого раза.
- Ну-ка… разве не так?
Балаш устанавливает модель, показывает, как лучше набивать форму, намечает место для литников и выпара.
- Вот так и зашпаривайте.
Потом еще несколько раз подходит, кое-где поправляет… Ползает на коленях, плюет на карасик и подмазывает землю - форму ровняет.
Формы строятся как из-под штамповки.
В цехе удивляются:
- Что-то Балаш раздобрел. Такой скритяга и вдруг - нате.
* * *
Утром на нашу бригаду обрушился пушечный гром. Не гром, а хуже: шопот, разговорчики, ухмылочки на лицах производственников.
- Подкачали "сосуны". Хи-хи…
Разбираем вчерашнюю отливку, а на ней кресты мелом и надписи "брак", "недолив". Стыдимся смотреть в глаза Хен-цу. А тот изображает невозмутимость.
- Мала отдушина. Литник надо толще. Думать надо лучше.
Снова принимаемся за формовку…
Пришел старик Литкин. Подбадривает:
- Подыми, ребята, носы, чего там! Наше дело темное. Ко всему привыкать должны. Только подальше от Балаша. Хитрюга парень.
Литкин сел на опоку… Задымил трубкой.
- Я, ребятки, к вам за делом. Тогда вот над вами посмеялись. Все-таки поговорил я с нашими. Как видите, тоже обригадились. Дело серьезное и интересное. От вас кое-что перенимаем, а вы может от нас что… Так и пойдет… Тут дружней надо. Вечером поговорить собираемся. От шишельников тоже придет. Выберите кого-нибудь. Я уж и в комиссию об этом заявил…
Зашел и Балаш:
- Неудача, говорите, получилась? Ну, что ж, беда поправимая. Перелить - и делов-то всего… Э, да что ж вы литники-то по-иному заправляете? Так совсем запоретесь. Дай гладилку, подправить надо.
Протянул было руку, но Хрупов, нагнувшись, хмуро сказал:
- Вали к своей опоке… Обойдемся без помощи.
После работы, когда все мыли руки, подошел к Хрупову
Балаш:
- Поговорить надо с тобой.
- О чем?
- О деле.
- Говори… Я слушаю…
- Разговор длинный… Зайдем ко мне…
- Я занят, сегодня у нас последняя лыжная вылазка.
- Лыжи обождут… И гордиться нечего. Чуждаться старшего товарища негоже. Зайдем-ка! Дело общее..
Пришлось итти.
* * *
Мы укладываемся спать. Юрка возвратился со слета "легкой кавалерии". У него возмущенная физиономия и злые, как горячие угли, глаза. Он стоит передо мной и не может сказать слова. Сует свою тетрадку.
ФЕВРАЛЬ, 16
"Бригада литейщиков крепка и упорна, как их отливки. Бригадира вырастили на все сто. Бригадир из бригадиров. Каждый шаг - победа. Орден бы ребятам закатить за такое упрямство. Далеко пойдут".
Записки не плохи. В чем же дело?
- А злишься почему? Узнал сегодняшний провал?
- Не узнал, а увидел. Я столько хвальбы закатил, а он, пьянчуга, а может и враг наш… стоит у Домпросвета и… пачкает кровью афишу и орет на всю улицу - "Я продаюсь… За пару пива меняю всю ударную…"
- Ты, Юрка, сам-то не пьян? Кто кровью пачкает?
- Кто… Ваш бригадир из бригадиров… Иди покупать к нему за рюмку водки бригадирство… Он бригаду и ударничество продает… А вы слепые, как совы. Выдвинули "лучшего"! Недаром сегодня на мель сели.
Молча одеваюсь и лечу к Домпросвету.
На пустой улице, у полотняной афиши стоит Хрупов и бьет ее головой… Осыпаются белила. Он плюется и бормочет.
Хватаю его за шиворот и дергаю на себя.
- Ты что делаешь?
- В… Веди в милицию, Мне все одно… Я жулик… рецидив…
Я его безжалостно трясу.
- В… вой… ста… а… ал..
Хрупов смотрит мне в лицо… Г лаза испуганно расширяются… Он с силой дергается, падает на ледяную панель и ползком удирает.
Догоняю.
- Ты почему пьян? Пьян почему?
- У Балаша… - Он подымает окровавленную руку и бьет ею в свою грудь. - Я прохвост… продажная шкура, был у Балаша…
Тащу эту бессмысленную тушу в общежитие. Забинтовываю порезанную руку.
- Гром… отпусти меня домой…
- Засохни… До утра никуда не уйдешь. Утром на работу. С пьяным не хочу разговаривать. Вот тебе табуретки - ложись спать.
Хрупов покорно снимает тужурку, кладет на поставленные в ряд табуретки и укладывается.
Я также возмущен и ничего не понимаю, как и Юрка. Мы потеряли чутье. Он же, по нашему мнению - лучший из литейщиков.
Потушен свет.
Тишина.
А мне не спится, хоть руки кусай… На Хрупова падает через окно свет уличного фонаря. Он лежат темным непонятным и враждебным комом. Лежит без движения…
Где-то из незакрепленного крана в раковину падает вода… пульк… кап… кап… пульк… Звуки идут по коридору, просачиваются в комнату… Кап… кап… пульк… Точно в череп гвоздь вбивают… "кап!.. кап!.. пульк!..
Хрупов поворачивается, под ним трещат табуретки… Слышно глухое падение тела… Напрягаю глаза… Темнота. Вставать не хочется.
Мое одеяло царапают чьи-то руки.
- Гром… чш… ш… я… я… не пьян… я все…
Хрупов грузно садится на койку и дышит в самое ухо.
- Я не хотел к Балашу… Он мне одну малюсенькую стопочку… Говорит: слабая, пей, не обижай… Я не хочу пить… Я с батькой не пью… Он умаслил… Только две стопки… а потом они сами начали в меня входить… Смешно. Комод как утка топчется, а Балаш на каждое ухо…
Хрупов совсем навалился на меня.
- "Работа, сам понимаешь, выгодная. Два с полтиной штука. Надо с умом работать, чтоб расценку не сшибить. Я так: - сформую штук шесть, парочке земельки подмажу. Мол, работа трудная, всегда брак. А ваше дурачье по 30 штук закатывает. Этак и до целкового расценку можно догнать…"
Хрупов мнет мою подушку.
Я не хочу два с полтиной… не хочу больше водки, а он пихает стопку и усами мочит уши: "Вмазывай к литникам земельку, чтоб ее по форме разносило. А когда от "сосунов" твоих заказ отберут, я попрошу, чтоб тебя на пару со мной работать поставили на сдельщину… понял?.." - Зачем портить? Только’ сволочь портит… а он все свое: "Э-э… Чудила… Наше дело маленькое, заработать чтобы… Работа хорошая - мешок с монетой. Брось дурь-то!" По комнате топтался комод… Я разбил руку и все безделушки на комоде… А потом помню, от тебя бежал… Гром, я хочу домой… Пусти домой…
ФЕВРАЛЬ, 18
1. У литейщиков последняя отливка удачна. Двадцать восемь батарей из тридцати отформованных. Бригадира перевыбрали. Хрупов наш парень… Просто в поганые руки на один вечер попал. Дело Балаша передано в фабком…
2. Толковали с НШУ о фабзавуче: он загнул насчет коммуны. Говорит: "У нас есть начало. Я отпущу 500 рублей, устраивайтесь. Сделайте все общежитие коммуной".
- Ну, Чеби, держись, все на твою шею. Растратишь или ляпнут - я здесь не при чем. За всем не уследишь.
ФЕВРАЛЬ, 21
В общежитии запись в коммуну. Записалось 38 человек. 39-ый - "агитпоп жестяный". Она от мамаши переезжает в общежитие.
Остальные не хотят. Гонят со списком. Шмоту даже по уху смазали. Кустарями-одиночками хотят киснуть. И пусть тухнут со своими сундучками.
ФЕВРАЛЬ, 22
У Шмота обнаружены признаки стихоплетства. На бумажках черновики:
..Эх, братцы, как хочется фабзайцу
Лететь в Китай полетом пули.
Помочь парнишке смуглому китайцу,
Где, изнурясь, поднялись кули.
…………………………………
…………………………………
Паровоз лохматой гривой
Искрами фыркнет мне,
С колесною песней игривой
Скроется быстро во тьме.
…………………………………
…………………………………
Я голодранец был,
Шкетом курносым рос
…………………………………
…………………………………
А вот это пришлось декламировать для всех:
- Ты ведь парень складный,
Парень не отпетый.
Почему, неладный,
Прет тебя в поэты?Засмеют девчонки,
Как узнают это.
Разве фабзайчонку
Можно стать поэтом?Я даю ответы
Для чудных ребят:
Мол, сдаю в поэты
Пробу на разряд.Те на это машут:
- Парень опупел,
Бросил бражку нашу,
За стихи засел.Время зря убьешь ты,
Пользы никакой.
Где ж тебе в поэты
Шмотик, чумовой!
Шмот бегает и вырывает их из рук. А потом как брызнет плакать! Ну и поэт! Молодец, сукин сын.
ФЕВРАЛЬ, 26
"Кустарей-одиночек" оттеснили в задние комнаты.
В передних коммуна.
(Во какое слово смачное.)
Чеби завхоз. На пятьсот целковых всякого барахла накупил. Старые книжки и банки от сахару - в утиль-склад отправил.
Мы самоварничаем.
"Агитпоп жестяный" - зав культурой. Девчата произвели генеральную чистку комнат. Не вымывшись и не сняв спецовки, лучше не входи - заклюют (Советую, сам испытал.)
Гром проводит утреннюю зарядку. У него на столе будильник. Будит чуть свет и тащит всех в бывшую "гарбузию", превратившуюся в "зало имени шести гарбузовцев" (ах, эта другая комната, лучше бы нам жить в "гарбузии"; тут каждый гвоздь свой в доску).
- Становись!
И пошел: - "Руки за голову… Вдох… выдох.."
А там Чеби прикатывается:
- Мыться! Завтрак готов!
В ванной две кабинки с душем. Плескаемся. У дежурных столы накрыты.
(Выкусил Гром - не хуже твоего загнуто.)
* * *
Юрка - работник районной "легкой кавалерии". Тетрадь осиротела. Забросил. Серьезности и солидности за месяц накопил столько, что хоть отбавляй.
- На пустяки время нечего терять. А я бы тебя на две лопатки по писанию уложил бы.
Говорит с акцентом активиста. Настоящий прокурор. И это Юрка - пронырливое трепло - Юрка!
Что дальше будет?