* * *
Водяная сетка душа щиплет и разжигает тело.
Выходим из клуба и отбиваем шаги по холодной осенней панели.
- Обидно, что не каждый день спортзал для нас. А то скука. Подохнуть можно.
- Скука-а?
Она широко открывает глаза.
- Понимаешь, делать нечего, за все хватаюсь.
Смех.
Нина поворачивается и шагает спиной.
- Они скучают… такие концерты закатывают… Для чего ты это говоришь?
Рассказываю о последних днях.
- Ну и что здесь скучного… Просто вас дрессировать некому. Вот подожди, возьмусь за тебя.
Мы на нашей темной лестнице. Застывшие Нинины руки небольшими льдинками лезут греться за расстегнутый ворот моей рубашки, обжигают тело, грудь.
Вздрагиваю, терплю. Она, показывая полоску зубов, чуть слышно смеется.
- Как в огне… Ты не дергайся, Гром. Еще не так будет доставаться.
Нина теперь единственный близкий друг, но все же беру ее руки в свои и отвожу в сторону.
- Ты, Нинка, не понимаешь, как не хочется верить в конец "гарбузии". Раньше мы гуртом на собрании, на катке, в столовой, в бане… А сейчас каждый сам по себе. Осталось только допекать друг друга.
- Откуда это у тебя? Кого ты хоронишь? - Нина делается серьезной.
- Вы проста разленились, оттого и выкрутасничаете. Вам нечего делать, когда в коллективе застой. Новые ребята. Работать некому. Ходят табуном, создают свой комнатный "социализм", разваливают его и хнычут: "скучно!."
Это она говорит холодно - по-ораторски, как говорят на собраниях, на бюро, но останавливается и уже тихо - по-своему.
- Скажи правду, у вас ведь не было настоящего товарищества?
- Настоящего - может… Зато мы…
- Давай больше об этом не говорить. Тебе надо взять работу и бухнуться в нее… У меня застыли руки, не отводи.
* * *
У проходной голубой лист - объявление. По листу прошлась воронкой отсекрская рука:
"Севодня пленум коллектива
ВЛКСМ.
Явка обзательна"
У объявления хохот. Прыгают над буквами карандаши, исправляющие ошибки. Правщики сами запарились. Взрыв гогота.
Кузнец третьегодник, Жоржка, отсекрствует с того времени, как призвали в армию лохматого, веселого Яшкина.
Жоржку выбрали как лучшего компанейского парня, теперь он парится, наживает врагов. Как все наши кузнецы, он мордаст, широкоплеч. Имеет толстые сучья-пальцы и девятнадцатилетние голубые глаза.
В крошечной комнате коллектива галдеж, сизый папиросный дым.
Жоржку окружили "летуны". "Летун" - это птица, живущая за городом. После пяти часов никакие взгрейки на бюро не могут удержать в фабзавуче эту мечущуюся стаю. Им бы только за ворота, а там галопом… Грязь брызгами… Несутся на первый поезд к домашним щам, блинам, картошке. У всех "уважительные" причины.
- Мать заболела…
- На курсы надо…
- Раньше двенадцати никогда домой не приезжаю… Хоть раз бы…
Остальные тоже страшно заняты - и вообще…
У Жоржки набухает кровью шея. На лбу вздувается синяя жила.
- Валите, ребята, по цехам. Все равно ничего не выйдет. Комсомольцы… Значит обязаны быть - и баста.
"Летуны" уходят мокрыми курицами.
- Я тоже к тебе.
- Смыться хочешь? Ничего не выйдет.
Жоржка сердито достает из стола сверток. Разворачивает. В свертке ветчина и булка.
- Я не за этим. Хочу отказаться от звена. Надоело. Сведения да списки, списки да сведения. Мертвая работка - не по мне.
- А ты что - руки в брюки и Вася?
- Брось. Нельзя же меня морить на одном деле. Мне бы теперь поживее что-нибудь. Кипучее… Ну, хоть стенгазету, что ли. Заставлю гаркать, а то с прошлого года молчит…
Жоржка удивлен. Привстал, обалдело смотрит. Потом, точно боясь, что я откажусь, торопливо роется в груде бумаг.
- Это молодцом! Слетел манной прямо. Меня совсем заели в райкоме. Сотков ищет и все подыскать не может парня кумекающего… На, тут все директивы. - Сует затрепанную папку пожелтевших листков.
- Прочти и собирай ребят. А мы на бюро утвердим.
Берет кусок булки, кладет на нее ломоть ветчины. Остальное подвигает ко мне:
- Лопай.
* * *
По цехам развешено воззвание:
"Стой!
Редколлегия стенгазеты ждет заметок. На днях выходит первый номер газеты. Желающие работать - зайдите в бюро коллектива".
Редколлегию, вывесившую воззвание, пока представляю я. Прошлогодняя отбрыкивается.
- Надоело… и так перегружены.
Жоржка лупит чернильницей по столу.
- В доску расшибись!.. Газету выпустить надо.
Его останавливает чернильный фонтан. Чернила испятнили лицо, рубашку и руки. Холодная капля на моей щеке.
Жоржка вытирается комком бумаги.
- Главное - спокойствие. Откуда дурь? Как говорю, так обязательно что-нибудь сцапаю.
Он открывает форточку и смотрится как в зеркало.
- Зеброй стал. Ну и рожа!
Бежит мыться, а возвращается таким же пятнистым.
- Другое бы что, так можно быстрей провернуть. Стенгазета- добровольное дело. И не ухлю в ней я ничего. Действуй- помогать буду.
Почтовый ящик редколлегии наполнен бумагой.
- Ну, хоть здесь завоевание.
Высыпаю содержимое. На столе разноцветная кучка: кожа от колбасы, корки и хорошо сложенная оберточная бумага. Среди них две маленьких записки.
На одной - "Бросьте, ребята, кляузное дело. Все это буза. Организуйте лучше чечеточный кружок. А то на танцах от наших ребят всех девчонок поотбивали. Частник за уроки здорово дерет".
Второе письмо: "Гаря. Я с тобой больше не разговариваю. Между нами все порвато. Зачем ты вчера филонил с Лелькой.
Г + М
---
2
Внизу приписано красным карандашом: - "Порвато", выдумает тоже. Придумываешь формулы, а у самой по математике кол".
Вот и все.
Жоржка решил итти в народ. Пошел по цехам агитировать. В литейку забежал сияющим.
- Клюет, Гром!
Вытащил список. Первыми фамилии Шмота и Юрки.
- Чудеса… Как это они?
Дальше в списке: - Бахнина - токарный цех и Ежов - жестяницкий.
Вечером после звонка в коллектив зашел недавно работающий в фабзавуче педагог по родному языку "Сан Санич" Тах (не спутайте с песочницей "Дыр-доской"). Он черноволос, высок, нервно подмигивает правым глазом. Носит военную гимнастерку.
- Здравствуйте, товарищи! Здесь редколлегия?
Жоржка сначала таращит глаза, как бык на новые ворота, потом солидно:
- Здравствуйте, товарищ Тах. Редактор у нас литейщик Гром. Вот он. Будьте знакомы.
Дело заваривается не на-шутку. Сую нерешительно руку и по глупой привычке бормочу:
- Наше вам с кисточкой.
Тах смущен. Мигает глазом, потом хорошо усмехается.
- Я хочу помочь вашей редколлегии. Если разрешите, конечно. Когда у вас будет заседание?
Он вынул блокнот. Наобум бухаю:
- В коллективе… Завтра в обед.
Тах записывает, смотрит на часики.
- Тороплюсь. Кружок в ремонтных мастерских. Значит, до завтра.
Мнет руки и, нагибаясь в дверях, уходит.
- Вот это да. Педагоги берутся. Вы только, ребята, осторожней там. Держись, Гром.
Жоржкина рука как дубина хлопает по моему плечу.
* * *
Вначале всегда трудно. Придется на первый номер заготовлять материал самим. Потом пойдет в ход наша машина.
Учит, подмигивая черным глазом, Тах.
- Кончено… Пиши, секретарь.
Бахнина светловолоса, глаза у ней влажные и свежие, точно впервые открылись сегодня. Крошечными пальцами она выводит:
- Стенгазета из наших сил…
- Какой срок для сбора материала?
- Нужно сделать в пятидневку.
- Да, нам медлить нельзя.
- Через два дня собираемся опять здесь же.
Редколлегия расходится.
* * *
Свободный час. Надо собрать материал.
* * *
Кузнецы как куры копаются в куче железных обрезков. В кузнице нет железа - учатся на хламе.
Будет заметка.
На дверях кузницы приказ:
"… Домбову выносится строгий выговор за драку в цеху…"
Кузнецы прочли приказ. Молчат. Потом кто-то тихо:
- Зря, ребята, к Тольке пристаем. Влип парень.
Когда те уходят, показывается из кузницы Толька. Волосы сырыми пачками на лбу. Близко придвинув к листку глаза, читает приказ. Сморкнулся, оглянулся и сорвал его с двери. Снова прочитал, плюнул в синие буквы и скомкал.
* * *
Токарка.
Три ряда станков. В ремнях точно запуталась гигантская муха - жужжит, стрекочет. Ребят в токарке мало, и те - щупленькие, низкорослые, работают с подставкой. Зато девчата- цветник. Так и стригут глазами.
Нина поднимает голову и быстро опускает. Следит за резцом. Она уверена, что подойду к ней.
Прохожу мимо, к Бахниной.
- Как дела?
- Думаю все. Хочу написать о наших чарльстонщицах, о мастере. Видишь, и о станках надо, работаем на старых таратайках, давно бы их надо выкинуть.
Сейчас Нина растерянно следит за нами, потом резко поворачивается и делает вид, что ее только станок интересует..
- Схожу в другие цеха.
- Подожди, Гром, нагнись.
Бахнина белыми кудряшками щекочет висок.
- Как-то неудобно о своих девчатах писать, рядом работаем… Я расскажу, а ты, Г ром, составь сам.
- Струсила?.. Я-то думал - бой-девчонка…
- Да ну тебя, напишу.
* * *
У женской уборной монтажники ставят батареи пароотопления. Юрка стоит у окна, что-то записывает.
- Ты чего здесь?
- Монтажничаем.
- С карандашом?
- Это я только сейчас. Тут интересное дело. Целую статью накачу. Ты знаешь, какие бродят девчонки? Смотри. - Он показывает запись:
Соломкина - 9 раз Никитина - 7 раз Лапкина -2 часа Плечи подымаются к ушам.
- Ни бум-бум не понимаю.
Юрка объясняет:
- Это они в уборную по стольку раз до обеда бегают. Фокстротят, поют, мажутся. А я вроде как заведующий общественными уборными - на карандаш и давай отчет.
* * *
Ряды черных тисков отгорожены предохранительной сеткой. На сетке перед каждым слесарем листок с самодельным чертежом.
На зажатый в тисках металл набросились пилы, напильники, ручники и в неудержимой пляске зудят, тукают, повизгивают.
По рядам ходят мастера, хмурятся, поглядывают.
Слесарка самый большой цех, а выловить что-нибудь трудно.
Из конторки вылетает Грицка. Волосы ежом, на красном лице выпуклое золото веснушек. Он не может спокойно говорить.
- Откажусь от поммастера… К богу в рай всех. Ребята меня не слушают. Скажу - сделай так, а они наоборот - по-своему пилят. "Запорют" и жалуются мастеру - мол, он так велел. В коллектив жалуются, когда отругаешь за это кого. Сегодня Жоржка отчитывал… теперь мастер…
- Ладно, Грица - берем на заметку.
* * *
В раскрытое окно лудилки выбивается бурый дым Там кашляют и паяют жестяницы. Кислотный воздух. Сушит горло, глаза.
- Здравствуйте! Как живем - паяем?
- Ты не сюда попал, твоя в токарке.
- Что у меня в токарке?
- Знаем, братишечка, не строй коровьи глазки,
- Сама ты земфира волоокая. Я за делом, а она трепатню… Почему вас заставляют работать в этой морилке?
- А ты что, завмастом стал? Смотрите, девчата, какую он моську деловую строит.
- Как же, редактор и вообче…
- Делопуп.
Смех.
- Ты, Гром, так и пиши. Не жизнь, а жестянка. Качать будем потом. А теперь сматывайся, посторонним торчать в цеху воспрещается.
* * *
Что я брожу по чужим цехам? Литейка бузливей всех, а молчу.
Будет статья - не статья, а рассказ целый. Сделаем.
* * *
Начинается серьезное. Наплывают старые дни, вечера, ночи. Те дни, когда на моей груди болтались красные языки пионерского галстука. Когда был жив единственный родной кочегар - батька. Даже когда его обварило паром и то просиживал вечера за боевой школьной газетой.
Разглаживаю бумагу. На ней буду рассыпать буквами мысли. Это будут кусачие заметки.
В "гарбузии" тихо. Шмот что-то сочиняет. В муках творчества вспотел, изгрыз пол-карандаша, а на бумаге одна сиротливая строчка.
Самохин, заткнув уши, лежа на койке что-то зубрит.
Грица мечтательно жует.
Мелкий стук в дверь… Кто-нибудь из наших. Теперь вошло в привычку изводку начинать еще за дверью.
- Входи, не волынься, а то табуреткой запущу!
Входит смущенная Бахнина.
- Я к вам, ребята.
Опускаю табуретку.
- Ты извини. Думал, свои треплются.
Она оглядывает комнату.
- Как у вас мусорно. Почему не убираете?
- Здравствуйте. Разве гости об этом говорят?
- Я не гость, у меня дело.
У Шмота появляется галантность кавалера. Он, краснея, сует табуретку и кланяется.
- Будьте любезны, садитесь.
На наш смех обижается.
- Вот дураки. Вежливости не понимают.
"Вежливость" у Шмота из книг. Он поглощает их десятками. Чтиво отборное - о герцогах, графах и индейцах.
Прибегает Нина.
- Я готова. Идем.
- Куда?
- Ты еще не рассказала? Нет. Так я сама скажу. Я тоже буду работать в редколлегии. Поняли? А сейчас собирайтесь на вечеруху.
- С чего это?
Бахнина, запинаясь, растолковывает:
- Домашняя вечеруха… Ну да… И меня зовут с подругой, только чтоб смазливей была… Это у агитпропа, у Соткова. Мы с Ниной сговорились вас взять. Он агитпроп, а все по домашним бегает. На заводе мог бы организовать… Ни потанцовать, ни… никогда у нас не делают вечеров… Ну вам и так понятно.
- Почти что понятно. Одевай, Шмот, свой парадный жупан.
В коридоре ползут навстречу Юрка с Толькой. Толька петухом запевает:
- Я бранду себе достану…
Его ноги цепляются одна за другую. Глаза как розовые плошки в паутине.
Юрка одной рукой поддерживает Тольку, другой срывает кепку и затыкает ею его раскрытый рот. Девчата в стороны.
- Гром, помоги!
- Что с ним?
- "На пробку наступил". Иду с трамвая. Смотрю на углу кто-то лается и лупцует фонарный столб… заглядываю, а это Т олька. Взял за шарманку и сюда.
- Это все делает отдельная монета.
Тольку тащим в комнату. Шмот и Грица остаются дежурить над одуревшим, пьяным Толькой.
Мы с Юркой догоняем девчат.
- Что нибудь серьезное с Домбовым?
- Ничего, простуда.
- Здорово же вы простуживаетесь. Вашу "гарбузию" тоже придется пробрать как следует. Мы с Нинкой вскроем вашу простуду.
- Действуйте. Только это случайность. Приказ наверно подействовал.
На улице морозит. Мы беремся под руки и четверкой занимаем панель.
Прохожие, ругаясь, обходят.
Обсуждаем план налета.
* * *
Темный двор.
Через дверь, обитую войлоком, пробивается заглушенный шум и музыка. Стучим… Дверь открывает развязный курносый парень. От него пахнет парной кислятиной комнаты и вином.
- С опозданьицем, драгоценные. Прелесть вы какая очень. Пардон, пожалуйста входите.
Пропустил девчат, а нас рукой в сторону.
- А вы, братишки, катитесь… Лохов своих хватит.
Дверь, ударив по юркиному козырьку, мягко захлопывается. Щелкают задвижки. Юрка беззаботничает:
- Красота, если кто понимает!
Я мрачен.
- Поворачивай оглобли!
- Подожди, девчата выхлопочут.
Ждем. Опять открывается дверь.
Показывается ненавистная курносая рожа.
- Умеете играть на инструменте?
Юрка начинает расхваливать свои таланты.
- Валите музыкантами. У нас все филоны собрались.
Дверь пройдена. Из большой шумной комнаты вышла девица с яркими губами, в платье из сплошных прорезов.
- Ничего мальчики, аппетитные.
Нас сажают в угол большой комнаты. Сунули гитару с бантом и пузатенькую мандолину с перламутровой бабочкой,
- Тустеп… Вуаля тустеп.
Жеманичает курносая рожа. Ударили по струнам. Парочки затустепили. Танцуют похабно.
Нину подцепил "рожа". Мясистым носом "рожа" торкается в се волосы и что-то болтает. Она отворачивается. Сжимаю крепче гитару. Пусть выкинет что-нибудь такое.
На танцующих парнях болтаются мешками полосатые костюмы "Оксфорд". Парни завиты, подмазаны - настоящие денди, Европа, не как-нибудь, только шел выдает своей подозрительной чистотой,
У девчат модные платья - "все на выкат", фильдекосовые чулки с простыми надставками. Яркой бабочкой рот до ушей. На щеках ляписные "мушки красоты". Юрка подталкивает локтем.
- Смотри, Сотков каким чучелом.
Сотков, переоксфордженный, в отличие от всех, напялил вдобавок желтые перчатки и шелковое кашнэ. Задыхается от жары, но, выгибаясь, топчется с полной кубышкой, налепив-щей на круглое лицо четыре "мушки красоты",
И такая он "Европа", что на нас, простых смертных, ноль внимания, кило презрения.
- Пляшет под нашу дудочку, да еще загибается… Хватит баловать, кончим.
Танец в разгаре. Кто-то гнусавит:
- Сегодня со мной жигалет…
На этом месте складываем инструмент. Пары с ходу сбились в кучу. Ловкачи лапают девчонок.
- Ах оставьте… Какой вы…
- Будьте перпендикулярны. Знаем обхождение, не как-нибудь.
- Не надо… светло.
- Маэстро, а ля фокстрот!
- Весна в Париже…
- Фиалки…
В ответ "Европе" играем самый крепкий кусок из гарбузовской популярной оперы "а пошли вы к богу". Сотков волнуется, прижимает руки к груди.
- Товарищи, что за неуважение… Честное слово, мне за вас стыдно.
- Стыдно?.. Врешь - совсем не покраснел, один пар идет. Ты вот насчет шамовки бы рассказал что-нибудь веселенькое.
Сотков морщится.
- У нас для гостей… В двенадцать.
- Это ничего. Мы и одни можем. Где это у вас пристроено?
- Музыкантскую порцию получите. Только уговор - играть в столовой во время тостов.
- Веди. Отработаем.
Проходим через "экзотическую" комнату с заглушенным зеленым светом. На диване, в углах на мягких стульях шопот, вздохи, чмоканье.
Юрка осторожно вынимает спички… С шипением взрывается серная головка. Яркий огонь ловит врасплох разнеженных зеленой экзотикой.
Возмущаются:
- Нахальство.
- Это неблагородно.
- Мы не Европа, негде было благородства набираться.
В столовой на круглом столе, среди горок жратвы, цветные башенки - графины с вином.
- Вот ваша порция. Ешьте на стуле, на столе свинятничать нельзя.
Сотков наливает из графина в стакан липкой красной смеси, она отливает кровью. Наполненный стакан он опрокидывает в глотку.
Съедаем свою порцию и начинаем пробу блюд, стоящих на столе.
Сотков крысится.
- Я вас выгоню. Перестаньте.
А сам достает из-под стола бутылку и сосет из горлышка.
Юрка глух, он пробует все, что есть, кроме вина.