В большой комнате играют в "фанты" и в "исповедь". Парочку на пятнадцать минут закрывают в темную кладовушку "очищаться от грехов". "Рожа" за главного пророка. Он пропускает в "райские ворота" парочку, закрывает на ключ, прикладывает ухо и ухмыляется. Остальные играют в "фанты". Судья присуждает под разными соусами десятки поцелуев.
Парни обхватывают девиц. Те томно запрокидывают головы… и парень всасывается в накрашенные губы.
Нинка брезгливо морщится.
- Идем, ребята. Противно.
Одеваемся и незаметно за дверь.
На лестнице две фигуры.
Слышится пьяный голос Соткова.
- Тонечка, честное слово я желаю жениться… Я самостоятельный. Не верите, плюньте тогда мне в карман… я вас…
Ч-м-о-о-к.
- Ах… не надо… не надо… я сама…
- Какая сволочь этот Сотков. На собраниях речи закатывает о мещанстве, этике… Гладенький слизняк.
* * *
Заседаем.
- Кто читает первый?
- Грому полагается… читай…
У меня пять заметок из путешествия по цехам. У Юрки три. Нина и Бахнина накатали целую простыню о плохом агитпропе Соткове, о вечерах, о фокстротчиках и все с фамилиями, с фактами.
Шмот, краснея и заикаясь, читает свое творение:
"Неправильная дуэль"
Наши ребята ничего не ухлят в дуэлях. Соркин отбил у Кости Ван-тина его даму сердца. Вантин по правилу шарнул в него рукавицей. Соркин заначил ее. Тогда горячее сердце Вантина не стерпело и плюнуло Соркину на кепку. За это ихние ребята после работы сделали ему "темную". Наша группа считает такие дуэли неправильными. В грамотном фабзавуче надо бы знать правила дуэлей.
Ричард Львиное Сердце.
Девчата, боясь, что прорвется во время читки подступающая волна смеха, заткнули рты носовыми платками и зажали носы. Но не выдерживают… Смех разрывает ноздри и рот. Попробуй удержись. Серьезны только Шмот и Тах.
- Товарищи, я считаю, что эту заметку можно поместить с примечанием редколлегии. Это будет хорошим показателем того, как мы, педагоги и мастера, начинаем с первого года воспитывать фабзавучников.
Шмот гордо подымает голову. Его "фитька" от самодовольства превращается в красную пуговку и точно говорит - "Видите, какой у нас защитник, что вы понимаете в дуэлях".
Следующий - Ежов:
"Дайте хороших мастеров"
У нас в жестяницкой мастер только знает работу. На вопросы не отвечает.
- Мол, в классе пройдете.
Когда начинаем спорить на политические темы, он ехидно смеется и вставляет всякие "шуточки" на советскую власть. К тому же часто трогает девчонок. Те боятся жаловаться.
Чужой.
- Пиши… пропустить.
У Таха целое воззвание к педагогам:
- Товарищи преподаватели, за мое недолгое пребывание в фабзавуче я встретился с возмутительными по-моему фактами.
1. Мы, преподаватели фабзавуча, работаем как чиновники. Явимся, отсидим определенное количество часов и с последним звонком торопимся домой.
2. У нас нет товарищеских отношений с учениками. Обеденный перерыв мы добросовестно отсиживаем в учительской. Был ли такой случай, чтобы кто-нибудь из нас пошел в общий зал, где фабзавучники могли бы побеседовать с нами о волнующих их вопросах?
3. Наши учебные программы (может быть это слишком резко) мы переделываем каждый по своему. Поэтому некоторые, может сами не замечая этого, преподносят фабзавучнику то, что ему не потребуется в практической жизни.
4. Мы плохо собираемся на методические совещания, Никогда (если не считать частные разговоры в учительской) не обмениваемся опытом.
5. Наша масса слишком инертна. Каждый из нас представляет автомат, который выполняет только ряд движений, положенных свыше, чтобы получить определенную сумму средств.
Мы должны воспитать четырехсотенный человеческий конвеер. Из фабзавучника должен выйти хороший производственник с большим багажом знаний и с навыками в общественной работе.
Я предлагаю обсудить это ненормальное положение.
А. Тах.
От Жоржки пришла отпечатанная на машинке статья: - "Каким должен быть комсомолец".
- Пропустить в сокращенном виде. Статью Соткова "Об этике" не пропустить, в виду большого пустословия и неверных, по мнению редколлегии, установок.
Наконец я решаюсь прочесть свой набросок о литейке.
- Читай, Гром, чего прятал, послушаем.
"Шарики… шесть…"
(Зарисовки)
Нефтяная пыль огненно шумела и билась между тиглями, бешено
нападая на истекающие густой, знойной кровью куски металла…
От шума фабзайчатам в литейной веселей… Весело еще потому, что у волчка вместо старого, ворчливого, придирчивого мастера стоит небольшой, полный, со стриженой бесцветной бородкой новый мастер и, помешивая в тиглях, ведет свое первое литье. С ним тройка дежурных фабзайчат. На глазах выпуклые синие очки. Через очки весь мир синий с фиолетовыми искрами…
Часть фабзайчат ставит груз На опоки, пачкаясь белюгой, замазывает их. Другим делать нечего. Подбегают к трубам вентиляции, подставляют руки… Воздух приятно щекочет и тянет в трубу…
- Вот так тяга. Дождались ёшки-кошки. Чисто в цеху. Дыши, хоть лопни.
Цеховой обжора, парень длинный и тощий, с прозвищами "Крокодил" и "Прорва", сорвав с гвоздя полотенце, поднес к самой толстой трубе. Полотенце надулось и яростно захлестало концами… "Крокодил" от удовольствия улыбается, показывая двойные ряды кривых зубов.
Но… Что это?.. Он побледнел…
Вентилятор загромыхал, заухал. Голос у "Крокодила" стал дрожащим, жалким.
- Рябцы, полотенце уперло! - пронесся крик.
- Выключай мотор!..
Рубильник щелкнул, выбив искру. Трубы умолкли. Гудела одна форсунка. Из волчка шла удушливая нефтяная копоть, окутывая цех мраком… Любопытные сгрудились. Мастер, вытираясь платком, быстро спросил:
- В чем дело? Чего натяпали?
Отвечало сразу несколько голосов. Он не понимал,
- Полотенце…
- Какое полотенце? - А разобрав, стал строже.
- Как же это ты, парень?
"Крокодил" молчал. Пустили для пробы мотор. Шкив буксовал. Кто-то предостерег:
- Зав мастерскими идет!
Расступились. Зав всегда окутан суровой серьезностью. Бузливых литейщиков не любит. Узнав о случившемся, нахмурился.
- Опять литейщики. Сколько хлопотали о вентиляции. Затратили столько денег, а все для того, чтобы в первый же день испортить.
Обернулся к мастеру.
- Чья работа?
Тот смотрел из-под рыжеватых ресниц на стенку, как бы обдумывая, и сказал:
- Никто не виноват. Дело само настроилось. Полотенце у трубы висело. Тягой сорвало.
Зав мастерской недоверчиво:
- Как на гвозде? Почему на этом гвозде, когда место у раковины?
- Я ваших порядков не знаю. Я - новый человек.
Ребята удивленно открыли рты. Мастер спокойно повернулся к волчку. Открыв заслонку, крикнул:
- Эй! Готова подъемный. Начинаем.
Ребята поспешно готовились к литью, успевая тихо переговариваться.
- Вот так мастер!
- Наш парень.
Тигль поднят, посажен в гнездо вилки. Металл, с треском выпуская искры, вползал в жадные литники…
Зав постоял, посмотрел на мотор и, покачав головой, ушел.
В цеху голубой, сладкий газ…
2
В перерыве "Крокодил" смущенно благодарил:
- Спасибо… я этого… нечаянно…
Мастер, уписывая ломоть ситного с молоком, бубнил сквозь набитый рот:
- Чего там… Понимаю… Сам таким был… Знаю, как вашему брату влетает… Мы так, бывало, дружно друг за дружку держались, как только начальство, так у нас условный крик: "Шарики. Шесть". Ну, все - шмыг, прыг по местам…. и шито-крыто. А рабочий своего не выдаст, уж это заведено…
Губатый Колька Гиков попробовал возражать:
- Ну, теперь не нужно… Можно и без этого. Мы сами себе начальники… Мы и… - но на него цыкнули:
- Засохни! Разактивничался… Старый рабочий лучше знает…
Мастер улыбался.
- Что - тоже начальство?.. Генерал комсомольский… Так ты не стесняйся, пойди и выдай своего…
Гиков смущенно краснел.
- Я не собираюсь кляузничать. Только должны с администрацией на нару…
- Пару… Какая же ты начальнику пара? Тюхтя.
Ребята ржали.
- Вумному парню да дурная башка досталась.
На мастера хорошо поглядывали и радовались. Свой мастер!
3
Топот трамбовок. От чугунной пятки земля, оседая, ухает и вздыхает. Шуршат гладилки, хлюпают примочки. Говор. Гуд. "Крокодил" с "Ха-нумой" формуют на пару. Торопятся и поглядывают на мастера, который обходит верстаки. Низко нагибается над формами, торкает в них пальцем… Когда он разгибается, "Крокодил" быстро заслоняет собой опоку…
"Ханума" уже вынул модель из формы, остается только прорезать литник, как вдруг мастер неожиданно направляется в их сторону. "Крокодил" хватает сито и быстро на опоку… Мастер заметил. Усмехнулся:
- От меня не спрячешь.
Поднял сито. В опоке отпечаток: голая женщина на развернутом веере.
- Что, пепельница?
- Да… Но мы… практическую…
- Ладно, чего там… Мне не жалко. Только заву не попадитесь. Сами отвечаете.
- Мы осторожно.
Они, обрадованные, быстро доканчивают. Тащат в сушилку. Завтра зальют металлом.
4
В обеденный перерыв вместо бутылки молока мастер на пару с чернорабочим опрокинули столько же горькой.
Наклюкались до слез. Чернорабочий, плача, выкладывал свои нелады с женой. Мастер уговаривал:
- Брось горевать… Ну, их… - И, потеряв равновесие, ткнулся в старую опоку.
Вдруг послышалось быстрое:
- Шарики! Шесть!
В окно заметили приближающегося завмастерской. Мастер бессмысленно скреб руками землю, размазывая сгустившуюся кровь.
Пришлось стащить его в сушилку и закрыть. Заву "залили пушку":
- Мастера нет. Ушел за моделями.
5
Опять, как раньше, когда не было вентиляции, спокойно бурчала форсунка, в цеху висела вонючая липкая копоть. Широко раскрывались двери, с улицы врывался сквозняк. Только делегаты не ходили по-старому в местком ругаться. Литейщики как бы отделились от других фабзайчат. Жили обособленно, скрытно.
Приходили на работу с опозданием. Раскачивались. Кому не лень, берет модель. Модель чистая, полированная, будто смеется над грязным цехом и спецовкой. Назло пачкали ее угольной пылью, присыпали мягкой жирной землей и формовали… Остальные группками толкутся. Разговоры о киношке, о вчерашних играх в футбол… Мастера работа не интересует. Повертится около своего шкафа и айда в канцелярию или к мастерам других цехов.
Цеховые трепачи и лентяи обращаются в крикливых обезьян. Мяуканье, вой, писк…
Тучей земляной пыли разлетаются разбитые о стенку шишки, от них вместо белой стены - рябая пестрота. Взлетают к потолку наполненные водой рукавицы, глухо шлепаются, разбиваясь в брызги.
Горластый Тюляляй, взобравшись под потолок, надрывно вопит в отдушину вентиляции. Трубы густо гудят.
- Алло! Але! Всем! Всем! Слушайте! Слушайте. Передает опупелый театр на волне в один сантиметр. - Дальше идет склонение "матери".
А внизу у "Крокодила" зеваки любуются на искусство обжираться. "Крокодил", промолов в свою "прорву" круг колбасы и полкило хлеба, запивает десятой кружкой воды килограммовую булку… Лицо позеленело. Пыхтит.
- Чижало желудку…
Ребята гогочут, а он, ухватившись за живот, корчится, вскакивает и опрометью в дверь. В догонку:
- Го-го-го! Ги-га-га-а!..
У шкафа с моделями состязания по меткому втыканию подъемщиков в дверь. Отчего она, ухая, ноздрится и крошится в щепки.
"Обезьяны" открывают беглый огонь из земляных комков по формующим… Те злятся:
- Бросьте, сволочи.
- Кто сейчас мне залепил? Митька? Да?
..Хрясть!..
- Ты за что меня?
Шлеп обратно…
- Так ты по зубам?.. Да?..
- Ж-жух-х… По-уху. Схлестнулись в клубок… Полетели кисточки, косматки, гладилки, карасики…
- Рябцы, бой!
- Дай ему! Ляпни!
- Брось подначивать. Разнять надо.
Ругань. Свист. Гам…
Вдруг охлаждающее:
- Шарики! Ш-шарики… Ш-ш-шесть…
В одно мгновение в цех вскакивает тишина. Быстро входит мастер. Это означает, "то завмаст обходит цеха.
- Уборочку, ребята. Давай скорей уборку.
Когда является зав, то цех приглажен, прилизан. Каждый делает вид, что усиленно работает… После ухода опять дикий концерт. Камера для отепления воздуха превращается в спальню. В воздухе ругань. Земляные комки, крючки, примочки, косматки.
За час до шабаша "обезьяны" намываются. Пробежит коричневая спецовка по двору, быстро оглянется и - шмыг в проходную. Знают, что мастер скажет табельщику:
- Один в один. Все на месте.
А.Гром.
* * *
- М-м-да-а… Неплохо сделано, - мычит Тах.
- Нам бы вот так сделать наброски нашей действительности.
- Это точные картинки из жизни нашего цеха. Я изменил только имена и личность мастера… Если напечатаем, так в цехах будут разговоры.
- Тогда где мы сейчас находимся? Самая неприкрашенная бурса, - уже скрипуче и зло кричит Тах.
- А кто в этом виноват?
Тах молчит.
- Все!
Вскакивает Нина.
- Я, он, ты - все первосортные бурсаки. Почему мы до сих пор молчим. Начальник занят, его никогда не бывает в фабзауче. Завуч и педагоги из старых школ, со старыми привычками. А мастера?.. Предлагаю выпустить газету под заглавием: "Война бурсе".
- Есть.
- Я, когда шел сюда, никак не мог представлять этого, - недоумевает Тах.
Глаз быстро, быстро моргает.
- Завтра отпечатаем материал. Потом соберемся и все сверстаем.
Тах, уходя, бормочет: - Не думал, не думал… Излишняя резвость, ошибки как везде… Но это слишком.
- Ребята, не расходись. Давайте поговорим без Таха.
- Тебе слово, Бахнина.
- Статью Таха я считаю слишком мягкой. У нас хуже… Ну, вам понятно…
- Что предложишь?
- К следующему номеру, каждый из нас должен подметить все нелады и сделаем коллективную громобойную статью.
- Предлагаю это же сделать и по мастерским.
- Есть, ребята?
- Есть.
- Баста. Только держитесь. Достанется здорово.
* * *
Юрка разбил руку. Отсиживается с "куклой" дома.
Толька в спецовке, в сапогах, лежит на постели, курит, вздыхает, плюется. Его сегодня за скандал в цеху сняли на целый день с работы.
Нудная тишина.
Бродить по замусоренной комнате, считать гвозди, вбитые в стену, чертить пальцем по запыленному окну, свистать - надоест.
- Что делать? Может Юрка проголодался?
Притащил кипятку. Кипяток бесвкусен, обжигает рот.
В такой жратве нет ничего веселого.
Опять бродит по комнате, ловит мух и сажает в паутину к пауку. Тот их тискает. Они по-человечьи в смертельном страхе блажат, ревут, надрывают свои голоса…
Юрка заглядывает во все уголки, тайники… И вдруг… стоп! Что это?..
На постели Самохина непорядок - лежит пригорюнившись ключ от самохинского сундучка.
Тот ключ, который Самохин так ревностно бережет и "прячет.
- Любопытственно. Ах елка зеленая, что делать?.. Фактура, у Самохина что-то интересное спрятано.
Здоровая рука прямо зудит:
"Сунь ключ в замок. Поверни и готово".
Толька лежит, повернувшись к стене.
- Была не была… смотрю.
Сундучок вытащен из-под койки… Трр-рик. Крышка откинута.
Юрка, открыв рот, округлил по-птичьи глаза… Захлопывает крышку, опять открывает и то же самое.
- Толька! Брось из себя памятник корчить. Посмотри только… Здорово же… Фу-ты, ну-ты…
Толька медленно опускает ноги, щурится.
- Тебе все не сидится… сейчас и то пристает… Не посмотрю, что больная рука…
- Гав-гав-гав! - передразнивает Юрка - и уже серьезно:
- Ты не лайся… подойди и взгляни… Сразу расширение зрачков получишь.
Толька нехотя встает, подходит и нагибается.
- Моя кожанка. Как она сюда залезла?
Юрка быстро разрывает содержимое сундучка.
- Грицин французский ключ. Моя готовальня… А мыла… мыла-то сколько!.. Папиросы - "Рекорд", "Сальвез", все, что мы раньше курили. Во куда они исчезали!
Сундучок наполнен вещами, которые еще так недавно существовали, как коллективные. На дне Юрка откапывает Чебин расписной кисет. В кисете толстая пачка желтых трепанных рублевок. Это те самые рублевки, из-за которых…
- Вор…
Едва слышно шипит Юрка, потом вскакивает, как бы уверяя себя:
- Конечно, вор… С нами… свой парень… От дурак!
Толька швыряет кожанку.
- Вы все свои в доску!..
Он курит, плюется и ходит по комнате, отшвыривая ногами табуретки.
Юрка сидит на корточках как пришибленный, боясь подняться…
В таком положении их застает прибежавший с работы Шмот.
Шмот удивленно шмыгает "фитькой", раздевается, подходит, разглядывает раскрытый сундучок, для него здесь нет ничего интересного. Бежит мыться.
Юркино оцепенение проходит, когда появляемся мы - Чеби, Грицка и я.
- Смотрите, какая сволочь с нами живет. - Он толкает ногой сундучок, тот шурша, как рубанок, выплывает на середину комнаты.
Ругаемся. А что ругань? В милицию ведь не пойдешь. Кто ожидал, что из своей братвы, в нашей "гарбузии" и…
- Эх, парень, парень… и не дурак ли?..
Когда входит Самохин, мы стоим как на параде. Лица серьезные. Не шелохнемся.
Самохин растерянно озирается…
- Опять что-то подстроили.
А заметив выдвинутый сундучок, торопливо его задвигает под койку.
Толька, по-бычьи нагнув шею, вытаскивает опять этот раскрашенный ящик.
Выпуклые глаза Самохина выплыли из орбит, точно они хотят выскочить и закатиться куда-нибудь в темный угол, чтоб не видеть свершающегося. Рот перекосился, стучат зубы…
- А, цыца поперла!
Толька подымает сундучок над головой и с силой швыряет на пол.
Звон… треск…
Вывалилось барахло… прыгают к катятся пуговицы… Рассыпались папиросы, мыло, тряпки, напильники, сверла, линейки…
- Вор!
Самохин, как от удара, закрывает лицо, потом падает на пол.
Под нашими ногами, на коленях, пресмыкающееся жалкое животное, он ползает, собирает рассыпанное барахло.
- Вы не смеете… я все накопил… два года собирал… Все мое собственное… сволочи___…
Самохин начинает визжать, ругаться.
Толька сгребает его за шиворот, ставит на ноги и ударяет в лицо.
- Ах… О-о-о…
Самохин вскидывает руки. Сквозь пальцы вырывается тонкая струйка крови и маленькими клюквинками капает на пол.
- Я купил от вас… Отнять хотите… Жрите… давитесь..