- Вы ошибаетесь, я вас хорошо знаю. - Он весело перечислял все, что успел узнать о ней: - Вы Лидия Семеновна Караматина, дочь начальника проектантов Караматина, своей квартиры у вас нет, вы живете у Дебрева. За вами ухаживает Янсон, один человек считает вас самой красивой девушкой в Ленинске, другой утверждает, что вы и в Москве были самой красивой и что взгляд ваших глаз слабого человека попросту убивает. Как вам нравятся мои сведения? Не правда ли, обширные?
- Ах, как все это глупо! - воскликнула она, и лицо ее выразило гнев, почти отвращение.
"Ты тоже, кажется, с норовом!" - с удовлетворением подумал Седюк - ему нравились люди с характером. Девушка сдержалась и сказала с легким упреком:
- Я хочу с вами о серьезных вещах поговорить, а вы все сводите к пустякам! Неужели и вы не можете думать о чем-либо более важном, чем лицо и глаза?
- Могу, - сказал он серьезно. - И жду от вас именно разговора о деле.
Видимо, она не поверила в искренность его ответа, голос ее, когда она заговорила, был сух, сама она смотрела не на Седюка, а в сторону.
- Дело в том, что я заведую нашим учебным комбинатом, - сказала она. - Мы готовим на курсах квалифицированных рабочих всех специальностей - для ТЭЦ, рудников, вашего завода. Всего у нас четыреста человек, и среди них пятнадцать юношей и девушек нганасан и саха - это местные племена. Они приехали к нам по путевкам окружкома партии, приехали на своих санях, со своими оленями, издалека - из лесотундры, с озера Лама, с берегов Ледовитого океана. Если бы вы знали, как они рвались сюда, как были счастливы, когда им выдали эти путевки: ведь они ни разу в жизни не видели города, каменного дома, автомобиля. Они совсем не понимали, что их ожидает в новой жизни, - ну вот, например, все они захватили с собой ножи на случай, если им придется в Ленинске обороняться от волков, один паренек привез одноместную лодку, чтобы переплывать улицу. Мы открыли для них интернат, там они на всем готовом, хорошо питаются, спят на чистых постелях. :
- Все это очень интересно, но я-то при чем? - проговорил Седюк в недоумении.
- Ну как же! - воскликнула она горячо. - Отдел кадров числит их за медеплавильным заводом, деньги на их содержание тоже выплачивает завод. А у нас такое правило - все ученики четыре часа работают, четыре часа учатся. И вот им дали работу - землекопами на площадке медеплавильного. Вы понимаете? Они никогда не брали лопаты, сроду не копали землю, боятся ее даже трогать, а их - землекопами! Я ходила к Назарову - он и слушать ничего не хочет: "Есть решение - всю молодежь на планировку площадки, вот и выполняйте его, нганасаны такие же советские граждане, как и другие!"
- А разве они другие? - спросил Седюк, пожимая плечами. - Ну, хорошо, никогда не копали - сейчас будут копать. Неужели так сложно обучиться этому делу?
- Им сложно! - убежденно сказала Караматина. - Вы посмотрите на них, поговорите с ними, вникните в их привычки, и вы поймете, что земля не для них. Это люди из глухих мест, из другого мира, из самых отдаленных, самых недоступных уголков Союза, советская культура стала проникать к ним только несколько лет назад, перед войной. Самому старшему из них девятнадцать лет, и половину своей жизни они прожили чуть ли не в каменном веке. Вот послушайте, я расскажу вам, какие они. В общежитии кто-то из нас повернул выключатель. Когда вспыхнула лампочка, они с воплем кинулись бежать из комнаты. Яша Бетту с разбегу выбросился из окна второго этажа, он потом целую неделю хромал. Весь вечер мы уговаривали их, объясняли - они немного понимают по-русски, - раз по десять включали и выключали свет. А потом они три дня играли - гасили и зажигали свет и все хохотали от радости, что у них получается такое чудо, даже танец устроили около выключателя. А позавчера был такой случай. Семен Яптуне простудился на площадке, расчихался, температура у него повышенная, я ему дала кальцекс, оставила целый пакетик, чтобы он принял на ночь и утром. Вечером захожу в их комнату и вижу - Семен сидит на кровати, на груди у него на веревочке, как ладанка, висит пакетик кальцекса, а по комнате носится в танце Яша Бетту, весь увешанный погремушками - алюминиевыми кружками, ножами, ложками, вилками, даже, половую щетку нацепил на шею. Это он шаманил, отгоняя злого духа, чтобы тот не мешал кальцексу подействовать. И все остальные сидят вокруг на кровати, бьют в ладоши и что-то свое поют. А вы, как Назаров, говорите - такие же советские граждане! Им надо для начала дать работу полегче, ведь есть разные работы, почему сразу самое тяжелое? Вы знаете, как это все плохо на них действует! Най Тэниседо каждый день ходит проверять своих оленей на конбазу, третьего дня он сказал мне: "Убегу!" Я просила заведующего конбазой Норцова без моего ведома оленей им не давать, чтоб они тайком не уехали, - но разве это выход из положения? Приобщить к нашей жизни целые племена, самые отсталые, самые первобытные племена нашей страны, - разве это не великое дело? Ведь это же ясно: если эти останутся, за ними приедут другие, а если они убегут, никто больше не приедет. Мы сами своей черствостью, своим равнодушием толкаем их назад, в каменный век, вот что меня возмущает!
Караматина видела, что Седюк слушает ее внимательно. Она продолжала еще горячее:
- Не думайте, я не сидела сложа руки! Я прямо пошла к Сильченко. Он выслушал меня, согласился, что да, нехорошо получается, и позвонил Назарову: "Сделай все возможное". А Назаров во второй раз ответил мне, правда, очень вежливо: "Ничего не могу сделать, пусть немного поработают, а там что-нибудь придумаем". Знаю я это бюрократическое "там что-нибудь придумаем"! Ничего никто не будет придумывать, будут идти неделя за неделей, а они пока все разбегутся. Я тогда пошла к Дебреву, он только что прилетел из Москвы, он мне сказал: "Вот приезжает новый главный инженер медеплавильного, Седюк, думаю, с ним ты договоришься легко". Я так и решила - поговорю с вами, попрошу у вас помощи, а если и вы отговоритесь пустой фразой, еще раз пойду к Сильченко или напишу в окружком партии.
- Значит, вы хотите, чтобы я ради ваших маленьких нганасан подрался с Назаровым? - задумчиво проговорил Седюк. - Знаете, Лидия Семеновна, меня со всех сторон одолевают разные просьбы и проблемы, из-за которых нужно с ним ругаться. Это просто фатально… Видимо, и в самом деле крупной ругани не избежать.
Она стояла настороженная, готовая страстно спорить и убеждать, если он откажется, и ответить радостной улыбкой и благодарностью, если он согласится.
- Хорошо, - сказал он, смеясь, - ходатайство ваше я принимаю, беру ваших пришельцев из каменного века под свою руку. У меня, кстати, и работа для них есть - пойдут в опытный цех, там, пожалуй, лучше всего им ознакомиться с производством.
Она вся засветилась от радости.
- Спасибо, - сказала она, протягивая руку. Большие, синие, с темными ресницами глаза впервые прямо взглянули ему в лицо. В красивом, низком голосе звучала признательность. Она крепко сжала его ладонь.
"Хороша, ничего не скажешь! Не удивительно, что в тебя все тут влюбляются!" - подумал, он насмешливо, обманывая себя этой насмешливостью: его взволновали и голос ее и крепкое, ласковое пожатие руки.
- Ну что же, - сказал он, стряхивая с себя действие ее голоса и прикосновения, - дела, кажется, мы закончили.
Она спросила лукаво:
- Вас это огорчает?
Он нахмурился. Ему показалось, что она угадала его волнение. И так как это волнение было неприятно ему, он сказал сухо:
- Нет, меня это радует: мне ведь нужно к Сильченко. - И он сделал шаг к двери.
Она испугалась, что он уйдет.
- Вам рано, Михаил Тарасович, никто ведь не вышел с заседания. У меня к вам еще одно дело, я задержу вас совсем ненадолго. Я уже сказала вам, что заведую учебным комбинатом, по специальности я педагог - вот и пришлось заняться.
- Хорошая специальность, - одобрил Седюк.
- Самая отвратительная специальность! - воскликнула Караматина возмущенно. - Все хвалят педагогическую работу, но никто не хочет преподавать. Наши инженеры просто бегут от учебного комбината.
- Это неточно. Не все. Что до меня, например, то я не бегал.
Караматина испытующе смотрела на него.
- В самом деле не бегали?
- Ни разу, - ответил Седюк.
Это была правда - он никогда не уклонялся от преподавания, так как никто никогда не просил его преподавать.
- В таком случае все в порядке! - радостно сказала Караматина и вытащила из кармана полушубка пачку исписанных бумаг. - Вот список будущих рабочих медеплавильного. Все это молодежь из сибирских сел, на заводе они никогда не работали. Общие предметы они уже проходят, но по специальным нет преподавателей. А по электрохимии, электропечам, основам металлургии даже нет программы. Вы, как главный инженер завода, должны только утвердить эти программы, но я прошу вас их составить, - кроме вас, этого никто не может сделать в Ленинске.
- Ну, знаете, я сейчас очень занят, - возразил он.
- А они совсем не заняты, - настаивала она. - И их сто шестьдесят человек, это ваши будущие рабочие, вы заинтересованы в том, чтобы они знали свое дело. Вот здесь тематический план, - она сунула ему в руку отпечатанную на машинке бумажку. - Тут сказано, сколько часов отводится на каждый курс, недостающие программы отмечены галочками. Их немного, всего пять.
- И впрямь немного, - усмехнулся Седюк, пряча план. - Ну, хорошо, через недельку будут вам программы.
- Что вы! - испугалась Караматина. - Нужно сегодня, в крайнем случае завтра.
- Ни сегодня, ни завтра не будет, - отрезал он. - Днем я занят, вечером еще больше занят, а ночью сплю.
Она согласилась:
- Спать вы должны. Но ведь это ваши люди, и они сидят без дела, - Теперь она смотрела на него умоляюще, дотронулась рукой до его плеча. Ему показалось, что в глазах ее вспыхивают и погасают насмешливые огоньки.
- Вы всегда применяете такие недозволенные приемы, как вот это умоляющее выражение? - спросил он грубо. - Сильнодействующее средство, против этого и возражение сразу не подберешь.
- Значит, завтра? - сказала она деловито.
- Ну, завтра. Теперь, надеюсь, все? Она улыбнулась.
- Нет, не все, Михаил Тарасович. Вы только что сказали, что не бегаете от преподавания. Дело в том, что вам нужно не только составить программы, а и прочитать все дисциплины по этим программам.
Седюк громко расхохотался. Она несколько секунд крепилась, потом не выдержала и тоже засмеялась. Они стояли в самом конце коридора, смотрели друг на друга и, не говоря ни слова, хохотали.
- Толковая дипломатия! - сказал он, успокаиваясь. - Сначала вы обработали меня психологически, выжали признание, что я не боюсь педагогики, а потом запрягли в учителя! Ну и фрукт же вы, милая девушка!
Она возразила серьезно:
- Может, и фрукт. Вы стали бы не только фруктом, но и овощем и грибом, если бы вам пришлось работать в таком ужасном учреждении, как учебный комбинат. Все хвалят, все хлопают по плечу, а настоящей помощи ни от кого нет: никому нет дела до каких-то учеников, все заняты более важными делами!
- Ну ладно, - сказал он великодушно, - преподаватели вам будут доставлены готовыми и в надежной упаковке. Не ручаюсь, что все специальные дисциплины буду вести я, но учитель по каждому предмету найдется. Это я вам обещаю. Сейчас все?
- Дела все. Но теперь я снова спрошу вас: неужели вы так-таки меня не помните?
Удивленный, он покачал головой. - А мы с вами разговаривали, - упрекнула она его. - Смешную историю про человека, всегда попадавшего впросак, я до сих пор помню. И как старые металлурги празднуют пуск новой печи - неужели и этот свой рассказ вы забыли? Это было на квартире у вашей жены.
Он смутно припомнил высокую пожилую даму, приходившую в гости к его теще. Дама приводила свою дочь - некрасивую, худую девочку лет тринадцати, очень застенчивую и молчаливую. Нынешняя Караматина совсем не походила на ту некрасивую девочку.
- Да неужели это вы! - воскликнул он. - Та девочка была совсем маленькая… Нет, пожалуй, верно, ее тоже звали Лидой.
Караматина рассмеялась.
- Детишки подрастают, разве вы не знали? А я сразу подумала о вас, когда назвали вашу фамилию. И я знала, что вы инженер-металлург. С тех пор прошло восемь лет, но я помнила ваши рассказы и шутки - вы ведь тогда со мной всерьез не разговаривали.
- Я лет на десять старше, в том возрасте это была существенная разница, - сказал он, шутливо оправдываясь.
Они попытались вспомнить общих знакомых, но их оказалось очень мало. Она рассказала, что ее мать умерла шесть лет назад. Отец часто уезжал в длительные, по году, командировки, воспитывала ее тетка, строгая и недобрая женщина, жить с ней было трудно. Потом Караматина поинтересовалась, как провел эти годы Седюк и где его жена. Он отвечал кратко и уклончиво. Он не любил рассказывать о своей жизни.
- Приходите к нам, Михаил Тарасович, - попросила Караматина. - Мы ведь с вами старые знакомые!
Он пробормотал, что непременно придет, как только разгрузится от неотложных дел, сейчас же придет, - это будет через неделю, может быть немного раньше.
Из кабинета Сильченко стали выходить люди - заседание кончилось.
Уходя в приемную, Седюк дружески кивнул головой Караматиной. Она начертила рукой в воздухе восьмерку. Он понял, что это означает: завтра, восьмого сентября, программы должны быть готовы. Он засмеялся упорству, с каким она добивалась своего. "Вот тебе и старая знакомая, - думал он, входя к Сильченко, - как-никак почти приятельница! И характер - своего всегда добьется! Как ловко она каждый раз укладывала меня на обе лопатки. Шутить с ней по-старому уже не придется - опасно! Это ничего, что она пригласила, - ходить нужно пореже!"
Люди обычно радуются, когда встречают старых знакомых. Караматина нравилась Седюку. Но то, что она знала его прежнюю жизнь, лежало у него на душе мутным и неприятным осадком.
16
- Хотелось познакомиться с вами, - сказал Сильченко, собирая в папку разложенные на столе бумаги. - Кое-что о вас я знаю. Валентин Павлович, прилетев, хвалился, что добыл талантливого инженера. Вчера прибыло ваше личное дело - характеристика Дебрева как будто подтверждается. Я попросил вас зайти потому, что меня интересует ваше мнение о ходе строительства медеплавильного. Если бы я не улетал завтра, я дал бы вам осмотреться и подумать… Впрочем, на свежий глаз многое сразу можно увидеть.
Седюк спросил открыто:
- А как вы хотите, чтоб я говорил: то, что сейчас всем полагается говорить в связи с последним постановлением ГКО, или по совести? В первом случае, - сказал он смело, - я должен буду ограничиваться общими фразами: надо мобилизоваться, поднять производительность труда, навалиться всеми силами на площадку - и постановление будет выполнено.
Прикрыв ладонью глаза, Сильченко долго молчал.
- Говорите все, что думаете. Меня интересует ваше искреннее мнение, а не общие фразы, - сказал он наконец.
На это Седюк ответил с той же прямотой:
- Мое мнение таково: если не будет найдено новых методов работы, задание ГКО выполнить не сумеем. - Седюк пояснил: - Я говорю не о срыве срока на неделю или десять дней, это, в конце концов, пустяк с точки зрения государственной, - нет, речь идет о самом настоящем провале: к маю месяцу не только не пустим завод - монтажа еще не начнем.
Сильченко встал и прошелся по кабинету. Он остановился перед окном и смотрел в него, сжав губы. Потом он негромко спросил:
- Какой вы предлагаете выход?
Седюк пожал плечами. Он не предлагает никакого выхода. Он понимает - нет ничего легче, как раскритиковать чужую работу. Сказать, что здесь тупик, проще, чем вывести на настоящую дорогу. Нужно пустить экскаваторы - вот единственное решение, а для этого необходимо прогревать землю на большую глубину. - Сильченко, не поворачиваясь от окна, заметил:
- Сегодня у нас с Валентином Павловичем было совещание, и мы решили обе наши угольные шахты почти полностью перевести на обслуживание прогрева. Придется посадить электростанцию на голодный паек. Утром на площадке разожжен опытный костер длиной в пять метров, высотой в полтора. К пяти часам глубина прогрева достигала семи десятых метра. Как по-вашему, если мы всю площадку покроем такими гигантскими кострами, будет ли это тем инженерным решением, о котором вы говорите?
Этого Седюк не знал. Нужно сделать расчет, сколько потребуется угля и смогут ли шахты выдать такое количество угля. Сильченко отошел от окна, сел в кресло и возразил:
- Угля будет столько, сколько потребуется. Надо будет - всех рабочих с площадок перебросим в шахт ты, объявим призыв, среди партийцев и комсомольцев, самым высоким начальникам дадим в руки кайло.
- Что же, если огневое паление развернуть в таких гигантских масштабах, эффект окажется значительно большим, - согласился Седюк. Он вспомнил, что Газарин настоятельно советовал именно огневое паление. - Теперь второй вопрос - организация труда. На площадке рабочая сила используется крайне непроизводительно.
Сильченко перебил Седюка:
- Об этом сегодня тоже говорили. Валентин Павлович просто кипел, вспоминая вашу вчерашнюю поездку. Думаю, тут мы применим суровые меры. У вас все?
Седюк ответил, - про себя он удивился, что Сильченко даже не захотел слушать его соображения по организации труда:
- У меня все. - И, видя, что Сильченко новых вопросов ему не задает, а сидит, прикрыв веки, словно обдумывая что-то или отдыхая, спросил: - А ваше мнение, Борис Викторович? Как по-вашему, есть возможность выполнить решение ГКО?
Сильченко поднял веки - глаза у него были не сонные и не усталые, они смотрели жестко и строго. И ответил он неожиданно для Седюка прямо и резко:
- Я считаю, что условий, необходимых для выполнения постановления правительства, у нас нет. На медеплавильном люди работают по старинке, а по старинке работать нельзя, на ТЭЦ и того хуже - там нашляпили с проектом и ничего не могут поделать со скалой. Не только к первому февраля, к первому мая не пустят станции.
Эта оценка поразила Седюка - впервые ему приходилось слышать, чтобы руководитель большого строительства так прямо сказал, что постановление правительства нереально. Еще несколько минут назад Седюк считал свое мнение смелым и открытым, сейчас оно показалось ему маленьким и робким. Вместе с тем он удивленно подумал: "Неужели старик всегда так прямо режет, что думает? Достаточно ему сказать это на совещании, просто поделиться с болтливым человеком - и у всех руки опустятся". Мгновенно пронеслась и другая мысль: "Узнают в Москве о его настроениях - головы ему не сносить: там требуют безусловного выполнения приказов, а не их критики". Сильченко, видимо, догадался о мыслях Седюка. Он невесело улыбнулся и проговорил:
- Вас, конечно, удивляет: зачем я это так открыто говорю и нет ли здесь прямого осуждения решения ГКО?
Седюк ответил откровенно:
- Признаюсь, удивляет, Борис Викторович. Сильченко снова встал и принялся ходить по кабинету. Лицо его было сумрачно.