- Вы думаете, когда ГКО принимал свое решение, там не знали, что условий для реализации этого решения у нас нет? - сказал он неторопливо. - Отлично знали: у них был мой доклад. Но они все-таки такое решение приняли. И они обеспечили все материальные условия для реализации этого решения: Северным путем к нам идет караван с материалами, много товаров и машин завезено на нашу материковую базу, нам дали также и людей - рабочих, инженеров, ученых. Знаете ли вы, что, возможно, нигде больше нет на стройках такой концентрации дельных, талантливых, опытных работников, как у нас здесь, в Ленинске? Такие люди, как Дебрев, Зеленский, Караматин, Лешкович, вот, как вы, сами могут возглавить крупное строительство, сами могут успешно его вести. Почему нам дали столько ценных людей? Разве они не нужны в другом месте? Разве сейчас каждый способный человек не на учете? Я скажу, зачем нам дали все это, - потому что знали: у нас сейчас, несмотря на все выделенные нам остродефицитные материалы и оборудование, нет условий для сокращения срока строительства. Именно этот собранный здесь коллектив работников и должен создать эти условия - вот что имел в виду ГКО. Когда планируют операции на фронте, одаренность полководца, энергия и инициатива офицеров, смекалка солдата - очень важные условия победы, и они строго учитываются. У меня был начальник, Серов, человек в армии очень известный, ему раз командующий фронтом прямо сказал: "А тебе, Серов, добавлю только один полк, самого тебя я определяю в силу двух полков, - вот и считай, что имеешь целую дополнительную дивизию". Так же рассуждает и ГКО, хотя и не говорит этого прямо.
Седюк догадывался, куда клонит Сильченко. Он вспомнил слова Лешковича о том, что их мучают технические и производственные проблемы, а Сильченко все на политику сворачивает. Седюк усмехнулся: до чего же Лешкович мелко и поверхностно оценивал этого строгого, сухого, умного человека! Седюк сказал:
- Там, где работают по старинке, по твердо установленной традиции и выверенным нормам, нет места для смекалки и таланта. Талант - это всегда новое!
Сильченко возразил:
- А наши люди не понимают, что здешние особые условия требуют от них творчества, постоянной мысли. Главная наша беда сейчас в том, что мы не ломаем голову каждый день, каждый час: "А что бы придумать новое?" Накричать на другого, что прошляпил, оставить бригаду рабочих на три часа сверх нормы, самому три дня не являться домой - это еще не творческая работа, такие вещи часто происходят от моральной лености, от нежелания ломать голову.
- Люди больше работают оттого, что ленятся поработать, - проговорил Седюк, смеясь. Ему нравился такой парадокс. Потом он заметил: - Это уже скорее область политработы, а не техники.
- А мне все равно, как это называется, - сказал Сильченко. - Равнодушие, штампы наши, неверие в собственные силы, трусость мысли - все это надо сломать, без этого решения ГКО не выполнить. Думаю, это имеет прямое отношение к технике. - Он помолчал и заговорил по-другому, словно со старой темой было покончено, а новая требовала иного тона - голос его звучал мягче: - В личном вашем деле, Михаил Тарасович, сказано, что вы бросили вверенный вам эшелон и бежали на фронт. Объясните-ка, что это у вас было за дезертирство?
- Это не было дезертирство, - ответил Седюк, краснея. - И на фронт я не бежал: бегут с фронта, а не на фронт.
- Я понимаю, - успокоил его Сильченко. - Но все-таки я хотел бы, чтобы вы подробнее рассказали мне обо всем этом.
Седюк молчал. Он вдруг снова увидел горящие города, разрушенные станции, бегущих жителей и самое страшное - отступающую армию, бесчисленные ряды угрюмых, усталых людей с тусклыми, серыми лицами, с опущенными глазами, молча спешивших на неизвестные рубежи в тылу, позади родных мест, родных домов. Он вспомнил стыд, негодование, безмерную печаль, безмерную ненависть и над всем этим чувство, что все рушится, что единственно честным будет только одно - броситься туда, вперед, а не назад, встретить врага грудью и умереть, не отступая. И перед ним снова прошла та ночь, когда эшелон их застрял на полустанке: он лежал в траве, горе рвало его сердце, слезы ненависти обжигали щеки, - говорить об этом сейчас было нельзя.
Все же он заговорил - принужденно, сдавленным голосом:
- Ну, что сказать… Я был начальником последнего эшелона - эвакуировались запасы материалов, кое-что из второстепенного оборудования, основное было уже вывезено. Задачи начальника эшелона представляете - ругайся с диспетчерами, организуй кипяток… Ну, на одной станции мы крепко застряли - проходили войска, с запада слышалась канонада, надвигалось зарево бомбардировок. Я добился, чтобы наш эшелон все же отправили, и сдал начальство другому инженеру, а сам пешком отправился на фронт. Больше не мог… - Он криво усмехнулся. - Меня, конечно, задержали, решили, что я шпион или диверсант, особисты в психологии не особенно разбираются. Пришлось неделю посидеть, пока пришло по телеграфу разъяснение из Москвы - они запросили обо мне наркомат.
- Благополучно окончилось, - проговорил Сильченко, внимательно взглядывая на Седюка. - В спешке могли и по-иному решить.
- Да, благополучно, - угрюмо согласился Седюк.
Сильченко продолжал, словно не замечая, как труден ему этот разговор:
- Знаете, почему я заговорил об этом? Случай не совсем обычный и, видимо, характерный для человека вашего склада. Как вы думаете, не может у вас повториться что-либо подобное? Не бросите ли вы нас, чтобы отправиться снова на фронт, если там будет очень плохо?
Седюк пожал плечами. Он ответил, глядя прямо в глаза Сильченко:
- Понимаю ваше сомнение. Я не раз писал заявление об отправке на фронт, но всегда получал отказ. Очевидно, партии нужнее, чтоб я был здесь, в тылу. Можете быть спокойны - я буду там, куда меня посылает партия.
- Правильно, - заметил Сильченко. - Теперь последний вопрос. В анкете вы пишете, что женаты. Где ваша жена?
Седюк был уверен, что Сильченко спросит его об этом. Он знал, что отговориться пустой фразой, как при встрече с Караматиной, не удастся. Дело было не в том, что ему хотелось что-либо скрыть или обелить себя. Тут таилась глухая рана, ее не следовало трогать и, во всяком случае, не следовало показывать чужим ему людям. Это был служебный разговор, рассматривали его анкету. Мучения сердца, ядовитые мысли, отчаяние, терзавшее его, - нет, говорить об этом он не хотел. Он ответил с подчеркнутой анкетной краткостью:
- Не знаю. Она пропала при эвакуации Ростова. Может быть, умерла, может быть, осталась у немцев.
Он не смотрел на Сильченко, но знал, что строгий, проницательный взгляд начальника строительства изучает сейчас его лицо, оценивает, какова мера правды в его словах и где скрывается ложь. Седюк зло усмехнулся и поднял голову. Теперь он должен будет отвечать на новые вопросы, прокурорски враждебные и недоверчивые. Он готовился ответить вызывающе, но взгляд Сильченко не был ни строгим, ни прокурорски проницательным, и вопрос, заданный им, показался Седюку совсем неожиданным.
- Скажите, - спросил Сильченко, - во время вчерашней поездки с Дебревым вы не говорили об этом? Я имею в виду жену и случай на фронте.
- Нет, - ответил Седюк. - Об этом он меня не спрашивал.
Сильченко проговорил ровно, словно речь шла о самых обычных делах:
- И не говорите пока. Я сам ему скажу, когда придет время. От Сильченко Седюк прошел в проектный отдел. Хотя рабочий день давно кончился, большинство проектантов было на местах. Седюк сел за свой стол и пододвинул чертежи. Но работа шла плохо - он думал о беседе с Сильченко. Эта беседа взволновала его. Он сам старался не вспоминать о скверном происшествии во время эвакуации, расспросы Сильченко были ему тяжелы. Как все это нехорошо получилось - сначала разговор с Караматиной, которая, оказывается, знает Марию и его самого и, вероятно, еще не раз будет допытываться, как и что, потом вопросы Сильченко… Ну ладно, Караматину можно будет одернуть, это просто. В следующий раз он не станет увиливать, а прямо скажет ей: "Знаете, прошу меня не расспрашивать". Сильченко одернуть труднее - он имеет право знакомиться с биографией своих работников. И что это значит: "С Дебревым пока не говорите"? Будет настраивать Дебрева против него? "А, черт! - сердито прикрикнул на себя Седюк. - У тебя дело, расчеты, занимайся расчетами, а не пустой психологией!"
Через час Седюк положил Телехову на стол подробный план реконструкции опытного цеха и список первоочередных исследований. Телехов, читая, одобрительно кивал головой. Ему так понравилось предложение Седюка, что он сам докладывал его Караматину.
- Прежде всего нужно будет уговорить Дебрева, - сказал Караматин. - Завтра утром я скажу ему о вашем проекте. Если Дебрев оформит его приказом, Лесину некуда будет деться. Иначе он и слушать не захочет о строительстве опытного цеха.
И, улыбнувшись Седюку - улыбка казалась на его лице неожиданной и странной, - Караматин добавил:
- По-моему, предложение ценное. Оно решит многие наши затруднения. Поверьте, мы не хуже вас понимаем, как слабо обоснованы некоторые предположения и расчеты проекта.
17
Поздно вечером в проектный отдел пришел Назаров.
- Очень важное совещание провел нынче Дебрев, не обычная наша болтовня, - сказал он с воодушевлением. - Вот сейчас я верю, что строители добьются перелома. Помнишь вчерашнюю речь Лесина? Картина безрадостная! Сегодня Лесин выступил с целой новой программой работ - производительность труда, по подсчетам нормировщиков, повысится процентов на сорок-пятьдесят.
- Да, повысится производительность ручного труда, - с досадой возразил Седюк. - Беда в том, что этот ручной труд сам по себе непроизводителен, сколько его ни повышай, он не решит проблемы быстрого строительства. Нужно пустить на планировку экскаваторы.
- И об этом говорили, - возразил Назаров. - На площадке утром разложили гигантский костер, пошла на него целая платформа угля. Мы все ходили вечером смотреть - оттаяло на семь десятых, вероятно, и восемь натянет, можно пускать экскаватор.
- Ты думаешь, фронта работ в глубину ему хватит? - усомнился Седюк.
Назаров пожал плечами.
- Строители говорят - маловато, полной производительности не даст. Однако дело пойдет быстрее. Кстати, верно, что вы с Дебревым и Лесиным ездили по нашей площадке вчера ночью?
- Ездили.
- Ходят слухи, что Дебрев там при всех смешал Лесина с грязью и ты к этому делу руку приложил.
- Рукой не шевельнул, а уши прикладывал, и даже с удовольствием. Дебрев был прав, хотя и выражался грубо.
- Ну вот, видишь. Ты многого тут не знаешь. Жаль, меня не захватили, когда ехали, я бы внес ясность. Лесин - порядочный человек, и все, что возможно, он делает. Ляпсусы неизбежны во всяком крупном деле, но зачем казнить за них человека? После вашей вчерашней поездки пошли слухи, что Лесина снимают. Я тебе скажу так: мы с тобой, как руководители медеплавильного завода, в увольнении Лесина не заинтересованы. Посадят другого человека - он в спешке наверняка начнет портачить, а у Лесина это немыслимо. Пойми, нас же бить будут, если что построят плохо.
Седюк слушал Назарова с возрастающим раздражением. Все, что говорил Назаров, было верно, он, как и Седюк, заботился о будущей работе завода, было понятно, что он много думает об этом и тревожится. Но от его гладких фраз исходило такое равнодушие к существу дела и такая забота о себе, о своем авторитете, о своем благополучии, что Седюку стало тошно. Он сказал, не сдерживаясь:
- Знаешь, Николай Петрович, агитировать меня за Лесина не нужно. Если я правильно понял, Дебрев собирается влепить Лесину строгача за нераспорядительность, но о снятии с работы речи нет.
- Вот если так, это хорошо, - обрадовался Назаров. - Против выговора я не возражаю, в некоторых случаях помогает. Теперь другой вопрос - нужно нам с тобой поговорить по душам. Думал я, что ты с утра заглянешь ко мне, побеседуем, но раз ты занялся сразу другими делами, я сам пришел - я не гордый. Вот вчера мы вроде немного поспорили, это, конечно, понятно: ты только что приехал, не осмотрелся, даже о назначении своем не знал. Но если посмотреть со стороны, получилось не очень хорошо: два руководителя завода на ответственном собрании вдруг заспорили по пустякам, один говорит одно, другой - тут же другое. Поэтому впредь я предлагаю заранее согласовывать между собой все основные вопросы.
"Боишься конкуренции и подрыва авторитета", - подумал Седюк и вслух сказал:
- Знаешь, Николай Петрович, я не кабинетный работник, бегать согласовывать каждый пустяк не в моих привычках. Да и неосуществимо это. Завтра, например, я буду здесь, в проектном отделе, - придется рассмотреть десятки чертежей, решить десятки вопросов, дать десятки ответов. Как я смогу все это согласовать с тобой? Если мы с тобой крупно разойдемся во мнении и действия наши будут противоречивы, Сильченко с Дебревым разберутся и поправят одного из нас. Но не думаю, чтобы наши поступки были противоположны и несовместимы.
- Так ты не хочешь согласованной работы? - в голосе Назарова уже не было прежней мягкости, он с трудом сдерживал нетерпение.
- Против согласованной работы не возражаю нисколько, но каждую мелочь к тебе на согласование не понесу.
- Я думаю, что выступление единым фронтом…
- Выступление единым фронтом нужно там, где кругом враги. Фронт держат против неприятеля, а не против своих. Для всех пуск медного завода такое же кровное дело, как и для нас с тобой. При чем здесь единый фронт?
- Мы с тобой руководители завода, - сказал Назаров, хмуря брови. - От того, сработаемся ли мы с тобой, зависит очень многое.
- Я собираюсь работать не покладая рук, днем и ночью. А удастся ли мне с кем-нибудь сработаться - дело второстепенное. Я не буду подменять работу мелкой дипломатией.
В глазах Седюка светилось веселое упорство, похоже, он радовался этому странному разговору. Назаров оглянулся - Телехова не было, но другие проектанты прислушивались к их спору. Назаров придвинулся ближе и сказал примирительно:
- Я тебя не неволю докладывать мне каждый твой шаг. Но напрасных столкновений и смешивания функций мы должны избегать. Мне вот в отделе кадров говорили, что днем заходил ты, читал список назначений по медеплавильному и вслух отпускал разные шуточки и нетактичные замечания. Сейчас меня встречает Караматин, говорит: "Молодец ваш главный инженер, дельный план предложил, не правда ли?" Я не возражаю, молодец - так молодец, но мне все же обидно: другие знают о планах моего главного инженера, а я, которого это более всего касается, ничего не знаю.
Седюк засмеялся. Настороженно следивший за ним Назаров сразу понял, что этим смехом он извиняется за то, что переборщил. Седюк в самом деле сказал:
- Тут ты, пожалуй, прав: размещение кадров - это в первую очередь твое дело, мне при посторонних подшучивать не следовало. Но все-таки много ты напутал: Романова, например, старого практика, загнал в проектанты, а какого-то Казина, человека с четырехклассным образованием, поставил начальником электрофильтров.
- Насчет Романова не спорю, я сам подумывал, куда бы его сунуть, - согласился Назаров. - А Казин на месте: старый хозяйственник, биография хорошая.
- Да пойми ты, чудак человек, - с досадой сказал Седюк, - ведь ему с четырьмя классами нечего делать на электрофильтрах, придется в помощники ему хорошего инженера ставить! Он же пустое место. Любого другого поставлю, а не его.
Назаров возразил:
- Думаешь, я не знаю, что не все назначения хороши? Приходится идти на это. Приезжает масса эвакуированных, в прошлом крупные должности занимали, не могу я мальчишек ставить над ними. Дебрев к людям подозрителен, сделай все по-своему - хлопот не оберешься.
- Меня партия сюда послала, чтоб я дал фронту металл, - сказал Седюк. - Вот это и есть главное и для нас с тобой и для Дебрева. Людей надо ставить тех, от которых больше толку. Так ты что же, хочешь с планом моим познакомиться?
Седюк рассказал Назарову о своих спорах в проектном отделе, о том, как он пришел к мысли расширить опытный цех и поставить там исследование технологического процесса будущего завода И как уговорил Киреева пойти на это. Заодно он вспомнил о нганасанах.
- По-моему, надо освободить их от земляных работ, это вправду им трудно, - сказал он, улыбаясь. - Давай направим их в опытный цех, пусть обучаются у агрегатов.
Назаров сразу на все согласился.
- Насчет нганасан - хорошо, - сказал он С видимым облегчением. - Эта чертова девка такой трезвон подняла! Ты учти при обращении с ней - она живет в квартире Дебрева, может каждый день жаловаться ему запросто.
- Уже учел, - рассмеялся Седюк.
Он стал собираться домой. Назаров вышел вместе с ним на улицу.
- Колючий ты человек, Михаил Тарасович, - сказал он, вздохнув. - Везде ищешь подвоха, а ведь я с тобой запросто. Ну как не условиться, например, о завтрашнем совещании? Строители, несомненно, встанут на дыбы. Давай сделаем так: я выступлю не сразу после твоего доклада, а после Лесина. Он начнет артачиться, а я его разгромлю.
- Ладно, - согласился Седюк. Ему было все равно.
18
На другое утро Караматина пришла в проектный отдел ровно в десять. Седюк вручил ей обещанные программы, над которыми сидел до двух часов ночи, и поздравил с благополучным поворотом судьбы ее нганасан и саха. Он разрешил себе разговаривать ровно столько, сколько требовали дела, и сослался на занятость. Караматина так была обрадована его сообщением, что не обиделась на слишком короткий разговор, хотя поговорить ей, видимо, хотелось.
День у Седюка прошел суматошливо, в беготне из проектного отдела в опытный цех и обратно. Незадолго до совещания Седюку позвонила секретарша Дебрева:
- Зайдите к Валентину Павловичу.
Дебрев, проминая затекшие ноги, ходил по дорожке.
- Ну как, был в отделе кадров? - спросил он, подавая широкую, пухлую руку. - Я просил тебя ознакомиться со списком назначений. Мне назначения Назарова не все нравятся. Разные люди приезжают к нам, к каждому нужно присмотреться, а Назаров судит по анкете: записанных грехов нет - значит, человек хороший.
- Так ведь и я пока сужу о людях только по анкетам. Я еще никого не знаю. Так же могу ошибиться, как и он.
- А вы не ошибайтесь, - сказал Дебрев. - В нынешних архитрудных условиях отнято у нас право на ошибки, понятно? Большие последствия у каждого маленького просчета… А насчет того, как ускорить планировку площадки, думал?
- Думал, конечно. Но ничего нового не придумал.
- И я думал. Появились кое-какие соображения по организации труда, надеюсь, станет лучше. Только все это не то, не то - требуются крупные, радикальные меры. Сам знаю, что будем предлагать не то, - просто бесит!..
Подходя к двери, Дебрев сказал:
- Ну, давай откроем заседание, народ, вероятно, уже собрался.