- О чем ты думаешь? - спрашивает она Виктора, замедляя шаг и отставая от Веры и Анатолия.
Шеремет мнется, но честно говорит:
- Думаю: для чего живет человек?
Лешка смотрит удивленно.
- Так ясно же - для счастья! - произносит она убежденно.
И неожиданно вспоминает: позавчера ей приснился Шеремет. Будто едут они на велосипеде. Лешка сидит на раме, и щека Виктора прикасается к ее щеке. Пригрезится же такое!.. Хотя, может быть, потому и приснилось, что накануне переписала стихотворение Николая Асеева "Счастье", даже выучила его. И Лешка читает вслух:
Едет счастье, едет, едет -
Еле слышен шины хруст, -
Медленно на велосипеде
Катит драгоценный груз…
Шеремет слушает внимательно и недоуменно. Странную власть приобретает над ним эта девчонка с черными бантами, как рожки чертенка, торчащими на голове. Сказать, что она красива? Совсем нет! Сухие губы недотроги, бесцветные бровки. Но есть в ней какая-то притягательная сила. В ее присутствии Виктору хочется быть лучше, чище; он не мог бы рассказать ей о попойках у Валета, о пакостнице Зинке. С Лешкой он охотно вспоминает даже свои школьные годы. Как же это было давно!.. В школе он увлекался Маяковским, хорошо читал его на вечерах и даже на городском ученическом конкурсе чтецов. Неужели это было? И увлечение морем? Мечты стать моряком? Его и в Пятиморск-то потянуло к морю.
- Ты знаешь, - вспоминает он вслух, - у нас в седьмом классе преподавал литературу безграмотнейший человек. Козлом мы его прозвали. И вот он, если не успевал за урок рассказать то, что намечал по плану, обращался к нам:. "Извините, я не уклался". А мы хором успокаивали: "Ничего, Федор Фролыч, укладетесь в другой раз".
Лешка заливается. Ох, уморил!.. Потом спрашивает серьезно:
- Витя, а есть у тебя братья, сестры? Какие у тебя родители? Расскажи.
Зачем ей надо было это спрашивать? Лицо Шеремета мрачнеет. Он, видно, слишком поддался душевной расслабленности, а она ни к чему. Может быть, наивность и непосредственность этой девчонки тоже ложь? Он говорит умышленно грубо:
- Меня жизнь столько раз тыкала мордой о булыжную мостовую, что никакие поэтические слюнки вроде твоего стихотворения уже не проймут. На земле счастья нет. Это я точно знаю… Ну, бывай здорова!
Он поворачивается и уходит.
Прямо бирюк какой-то, вдруг бросает, не доведя до дому…
ШЕРЕМЕТ ИСЧЕЗАЕТ
Опять льет дождь. Понурясь, Шеремет идет мимо городского парка. Вечереет. Тело закоченело от промокшей одежды. На душе скверно. От дождя, грязи или тоскливого ощущения одиночества? Или оттого, что страшный крут, смыкаясь, не выпускает его?
Вчера чуть не подрался с Валетом: тот заставлял пить, а ему не хотелось. Валет кричал:
- Думаешь чистеньким ходить? Так уже обвалялся, никуда от нас не смоешься? Мотали мы таких. Колонию забыл? Кто ты, забыл?
Нет, этого он не забыл. Валет - плюгавая гнида, а пакости в нем - через край. Сидел несколько раз и все не успокаивается.
У Валета бескровное, без выражения, расплывчатое лицо. Ему двадцать один год, но дашь и тридцать пять…
Он зачем-то осмаливает огнем от спички мундштук папиросы прежде чем раскурить ее. Гундося, паясничает:
- Я покинул преступное царство, а мне не создают должных условий зизни…
Валет умышленно коверкает слово "жизнь". Сбросив с колен Зинку, возмущенно выпрямляется:
- Заставляют работать лопатой, а мне это медициной запрещено…
Валет склонен к "загадочности". Так, недавно, объявив себя главой шайки "Голубое кольцо", он приказал своим подданным на указательном пальце вытатуировать кольцо.
Шеремет и здесь не подчинился:
- Я не в твоей шайке и не собираюсь в ней быть.
Валет, надвигаясь тощей грудью, грозил:
- Все пальцы обрежу, в помойку выброшу!
Видно, надо отсюда податься куда-нибудь подальше, иначе пропадешь!
На секунду возникло лицо Лешки. Смотрит с осуждением и надеждой. Такая славная, непримиримая к неправде… Нет, плохой он для нее. А обманывать не станет. Кого-кого, а ее не станет… Лучше уехать… Может быть, так приблизится к ней…
С Лешкой стряслась беда: залезла в главном корпусе на громадный омылитель, очищать его; на аппарате лежал патрубок с фланцем, ей показалось, что он наглухо закреплен. Взялась за него рукой, чтобы держаться, потеряла равновесие и полетела вниз. Сильно ударившись головой и правой нотой сначала о стремянку, потом о выступ омылителя, она, может быть, именно благодаря этому и спаслась: удар как бы расчленился на три, с каждым новым уменьшая резкость.
Григорий Захарович, обернувшись на шум, увидел ее уже на цементном полу. Подбежав, стал ощупывать голову, руки, ноги.
- Ну что ты, Красная Шапочка, разве можно такие виражи делать? Что ты?
Когда он притронулся к правому колену, Лешка невольно застонала, но, собрав силы, приподняла голову:
- Пустяки.
Альзин осторожно взял ее на руки, понес к медицинскому пункту, успокаивая, как маленькую:
- Ничего, ничего, деточка, сейчас йодом тебя смажем, пойдешь вечером на танцы. Больно?
- Очень, - призналась Лешка жалобно, с трудом приоткрывая побелевшие губы.
Нет, йод не помог. Нога стала вдвое толще, приобрела зловещий сине-зеленый цвет. В больнице, куда отвезли Лешку, она пролежала двенадцать дней. Перелома не было, но рваная глубокая рана не сразу затянулась. Правда, на седьмой день Лешка уже смеялась и заявила Потапу, пришедшему с Верой и Надей, что присмотрела в магазине, еще до своего полета, мотоцикл.
- Люблю скорость! - пояснила она свое желание купить мотоцикл.
- Да уж видели, что любишь, - добродушно буркнул Потап.
Вообще посетителей у Лешки в эти дни множество. Вот не предполагала, что ее падение вызовет такой переполох. Кроме родителей и Севки, приходили Анжела, Аллочка Звонарева, Валентина Ивановна, Панарин.
А Лешка все поглядывает на дверь палаты, словно ожидает еще кого-то, В дверь неловко входит Шеремет, неуклюжий, в белом широком халате не по росту. Еще издали, разыскав ее глазами, спрашивает:
- Летчица здесь лежит?
Лешка вспыхнула от радости: пришел-таки!
- Здесь, здесь, - откликнулась она. - Садись вот на стул. А у меня сегодня уже были ребята… Садись же…
Шеремет присаживается на край стула. И вдруг… Нет, не может быть! Да, она не ошиблась - от Виктора попахивает водкой Совсем немного, но попахивает. От ее радости не остается и следа. Лицо бледнеет, глаза становятся холодными.
- Ты меня ни капельки не уважаешь! - гневной скороговоркой произносит она.
Шеремет сразу понял, в чем дело.
- Да я один глоток… Ребята затащили…
Превозмогая боль, Лешка садится. Смотрит на Шеремета непримиримо.
- Уходи! - требует она. - Такого я не хочу видеть!
Шеремет поднимается, ошеломленный этим взрывом негодования, пятится к двери.
- Я попрощаться… Уезжаю навсегда… Не сердись… - И исчезает.
А Лешка, уткнувшись в подушку, ревет. Ревет долго, растирая кулаками слезы. И все же решает, что поступила правильно, что нельзя мириться с таким безобразием, особенно если человек тебе не безразличен.
Шеремет бредет с потертым чемоданчиком к вокзалу. Так уходил когда-то отец. Может быть, тогда, лишившись матери, надо было в знак протеста против лжи покончить с жизнью? Нет, мать не стоила этого. Поглощена собой, только собой. Пропитала дом ложью. У них в семье никто не играл на пианино, но оно всегда стояло открытым, с развернутыми на пюпитре нотами.
Для чего теперь жить?
Эта глупышка говорит: "Для счастья". Ну, а если его нет? Вовсе. В прошлом веке были никчемные Печорины, Райские, Онегины. Может быть, он забрел в век атома из прошлого столетия?
Лешка говорит: "Людей хороших на свете гораздо больше, чем плохих". Сама хорошая, потому и о других так думает. Даже о нем. Хотя нечего сказать - хорошая! Выгнала ни за что!
Шеремет бредет к вокзалу мимо обмелевшего залива, где печально и покорно стынут лужи, мимо свинцового коченеющего моря с сиреневой кромкой у берега. Жизнь походила на это море герое, неуютное, безрадостное.
КУРСАНТЫ
Григорий Захарович бывал дома не более пяти-шести масон и сутки. Строители работали в три смены. С полотнищ во дворе кричал призыв: "Сдадим досрочно газогенератор и термопечь!"
Ночью при свете прожекторов, залепляемых снегом, на высоте десятиэтажного дома бригада Нади Свирь завершала кладку главного корпуса. Снизу казалось: оттого что наверху много света, там теплее. Но ветер еще злее обжигал там лицо, скрючивал пальцы, леденил душу, свистел меж труб, обернутых войлоком, похожих на неведомо как занесенные сюда стволы нелепых пальм. Корпус готовился принять пар; на участке окисления "отревизовали оборудование", как с апломбом говорили молодые инженеры.
Лешка с подругами бетонировала пол в насосной, когда появились Альзин и два молодых инженера.
Они долго ходили вокруг моторов, любовно, испытующе оглаживали их, припадали к ним ухом, прислушиваясь - не вибрируют ли, ощупывали - не нагреваются ли? При этом глаза у всех троих были настороженные и счастливые. Лешка подумала: "А трудно командиру! За все отвечай".
Альзин приветливо улыбнулся ей:
- Как курсы?
- Постигаем, - весело ответила Лешка.
После рабочего дня на ветру и морозе, наскоро похлебав в столовой борщ из кислой капусты, съев неизменный гуляш, ребята шли в "класс", оборудованный ими в складском помещении.
Комнату обогревал мангал. На длинных скамьях, за грубо об тесанными столами едва умещались все желающие учиться. Доску сделали из коричневого линолеума.
И все же это был настоящий класс, где они часами списывали с доски схемы, формулы, где отвечали и спрашивали.
Вот клюет носом Потап, но спохватился, виновато поморгал глазами, снова уставился на доску. Вот пытается подсказать Анжела Саблина, но тут же ее уличают.
Первой в журнале курсантов записана Аркушина, последней - Юрасова. Между ними - Звонарева, Панарин, Свирь - всего тридцать семь человек. Анатолий Иржанов, поступивший, как он уверял, из-за Веры, больше двух недель не выдержал, бросил курсы, решив, что они не для него, потому что "всю жизнь дышать химическими отходами он не собирается".
Преподаватели - свои инженеры: Валентина Ивановна Чаругина и темноглазый, с буйной шевелюрой, густыми черными бровями холостяк Андрей Дмитриевич Мигун - объект тайной влюбленности по крайней мере двадцати девчонок.
Если Андрей Дмитриевич, глядя своими ласковыми глазами, говорил с плохо дающейся ему строгостью: "Вы слабо разбираетесь в коммуникациях и арматуре… Пойдемте в цех", - то почти все девчата старались стоять в цехе поближе к учителю, на лету схватывать каждое его слово, почаще обращаться с вопросами: "Андрей Дмитриевич, а вот это что за штука? Андрей Дмитриевич…"
В таких случаях Мигун со строгостью человека, неуверенного в своих педагогических способностях и поэтому особенно придирчивого и недоступного, говорил:
- Какая же это "штука", товарищи курсанты, если это вваренный штуцер?
И девчонки с особой почтительностью глядели на симпатичнейший вваренный штуцер.
О своей учительнице - Валентине Ивановне курсанты знали, что она член партийного бюро, что муж ее тоже инженер, что у них двое маленьких детей и что она пять лет тому назад окончила с отличием Харьковский политехнический институт.
Валентина Ивановна чем-то располагала к доверчивости - скорее всего улыбкой, какая бывает только у хороших, честных людей.
Есть такие неброские, "обыкновенные" лица. Они не врезаются в память с первого взгляда, но чем лучше узнаешь человека, его духовный мир, тем привлекательнее, красивее кажется его лицо, и уже милы эти едва заметные темные волоски над верхней губой, синяя жилка у виска.
Как бы там ни было, девчата считали свою Валентину Ивановну красивой и - кто знает - быть может, не ошибались.
…Зима выдалась щедрая, укутала снегом степь, море, лес на дальнем берету реки. Задумчиво белеют стволы тополей, старая ива протянула над белым оврагом жемчужную сетку ветвей, похожих на струи замерзшего дождя, нахохлившись, сидят снегири.
Лешка и Вера на лыжах вырвались из леса, промчались балкой и выскочили на снежную целину.
Занималась заря. Степь становилась то розовой, то желтой. В небе громоздились синие торосы, источали холод. Уходили вдаль, к комбинату, снежные копны.
- Аркуша-гаркуша, подтянуться! - кричит Лешка.
Из-под синей вязаной шапочки Веры выбиваются заиденевшие пряди.
Лешка похожа на хлопца: в ушанке, ватных брюках, заправленных в сапоги, в синей, туго перепоясанной стеганке, с тетрадями, засунутыми за борт.
Вера ни за что не хотела идти на эту прогулку, думала понежиться в постели лишний часок, но Лешка мертвого поднимет.
Вот она остановилась, подождала, когда приблизится Вера, и вдруг напала на нее, начала натирать ей снегом щеки, приговаривала:
- Не хотела, соня, не хотела? Плохо? Скажешь, плохо?
Вера визжала, отбивалась, схватив горсть снега, тоже совала его Лешке за шиворот. Утихомирившись, они продолжали путь. Лешка посмотрела на часы:
- В столовой успеем позавтракать? Ты технологию учила?
- Немножко, вчера перед сном…
- А я сегодня утром просыпаюсь, - зачастила Лешка, - и думаю: "Почему у меня такое хорошее настроение? Ну почему?" И вспомнила: Святителя-то выгоняют!
Комсомольцы потребовали от управления треста заинтересоваться Лясько - и добились своего.
- Ты знаешь, - ораторствовала Лешка, - чем скорее искореним нечисть, тем скорее к коммунизму придем. Ненавижу хапуг! Это мои личные враги!
На заводском дворе, возле продовольственного ларька, повстречали Анжелу. Закутанная в серый шерстяной платок, она уплетала… мороженое.
- Чудеса! Все лето мороженого не было, а сейчас из области самолетом привезли, - сообщила Анжела. - Веселись, душа!
- Гримасы торговли, - согласилась Лешка и побежала добывать мороженое. Тут уж не до завтрака!
Курсанты толпятся у расписания.
- Понедельник… - читает громко Панарин. - Теплотехника, общая химия, пожарное дело, планирование. Вторник: техника лабораторных работ, политзанятия, спецоборудование…
Все как в настоящем учебном заведении. Есть предметы, которые аппаратчики изучают отдельно, а лаборанты - отдельно, а есть занятия общие.
Потап сидит на скамье с печальным лицом: не по душе ему проклятая химия! Сердце лежит к бульдозеру, к машинам, работающим открыто, без этих таинственных соединений. А Панарин заладил одно: "Ничего, пойдет!" И Потап тянется. Кто знает, может быть, действительно дальше притерпится?
В углу класса Лешка торопливо пробегает глазами формулы и задачи - не хочется конфузиться перед Валентиной Ивановной.
"Какова должна быть концентрация раствора перманганата, если его в одном литре содержится сто граммов?.. А все-таки, - размышляет Лешка, - многие школьные знания пригодились! Например, в электротехнике закон Ома, правило Кирхтофа…"
Наверно, есть на свете какой-то закон сохранения полезных знаний. Еще когда она училась в четвертом классе, они сидели в той же комнате, в которой во второй смене занимались выпускники. Над доской висела невольно заученная таблица Менделеева. До сих пор остались в памяти надписи: иридий - астатин - ванадий - радон… А на шестой линии, справа - палладий. Лешка, глядя тогда на незаполненные квадраты таблицы, думала: "Чего ж они до сих пор беленькие? Вот вырасту и напишу". Да, есть какой-то закон сохранения полезных знаний. Вероятно, не напрасно проштудировала она в десятом классе трехтомник истории музыки, а потом прочла книгу Плеханова "О роли личности в истории". Когда-нибудь это все же пригодится.
Лешка задумчиво перелистывает свою тетрадь. Строго говоря, порядка в ней мало. Рядом с рисунками центробежного насоса и объяснением, как смазывать сепаратор, записано: "Планирование возможно только в том случае, если пролетариат безвозвратно возьмет в свои руки экономику страны". А после таблицы экономического развития мировой социалистической системы стихотворение:
Где любимый мой живет?
У какой калитки ждет?
Ты имей в виду:
Я тебя найду!
"Найдешь его! - вздыхает Лешка. - Куда-то уехал. Зачем я грубо разговаривала с ним? Ведь он хороший, только стыдится показаться таким. Бесстрашный, независимый, правдивый. А что скрытен, так это потому, что нет у него близкого человека.
Чудак-чудачок! "На земле нет счастья!" Что ты знаешь! Да есть же!
Если у Виктора много недостатков, так что же, значит, я - хорошая, и ты ко мне не подходи, мне до тебя дела нет? Что же, человек исправиться не может? Закоренелый преступник? Но вот вопрос: хочет ли он быть лучше?.."
В класс входит Валентина Ивановна.
К десяти часам вечера за Верой пришел Иржанов, дождался у ворот, взял ее лыжи и, к великому возмущению Лешки, увел подругу степной дорогой.
"Ох, не кончится это добром!.." - сердито думает Лешка.
Ее лыжи джентльменски несет Панарин, увлеченно разглагольствует, обращаясь к Лешке и Потапу:
- Люди, чувствуете ли вы, в какой век мы живем? Вглядитесь в завтра. Спутники будут нести метеорологическую службу, полупроводниковые термоэлементы - сразу превращать тепловую энергию в электрическую. Биофизика, геохимия, физическая химия невиданно обогатят наши знания! Машины сделают переводы с иностранных языков - у одной химии десять тысяч разных журналов. Информационные машины станут выдавать необходимые нам справки. Электронный мозг решать задачи и проблемы…
- А свой-то мозг, чай, тоже пригодится? - бурчит Потап.