- Остановись, замедленная механизма! - восклицает Панарин. Вскочив на придорожный камень, он обеими руками протянул лыжи к луне и, повернувшись лицом к еще скупо освещенному комбинату, кричит:
- Люди, будущее принадлежит химии! Полимеры победят мир!
Лешке нравятся речи Стася. Они напоминают ей давний разговор с Григорием Захаровичем у него в кабинете. Правда, химия - увлекательное и новое дело. Но разве строительное хуже? Она будет строить вот такие химические комбинаты. Ей пригодятся и знание химии и строительные профессии. Найденный компромисс воодушевляет ее. Вскочив на камень рядом с Панариным, она тоже кричит снежной степи, словно угрожая ей:
- Ух, держись!
…Вера, попрощавшись с Иржановым, еще долго стоит на ступенях общежития. Что с ней творится? Как ей трудно и радостно! Даже Лешке она боится рассказать, чтобы не замутить свое чувство словами. Все ново. И она сама новая. Она даже не предполагала, что в ней есть столько нежности…
Как почти все неиспорченные люди, Вера была очень впечатлительной. Непрерывно думая об Анатолии, она во всем видела его, все примеряла к нему: вот об этом расскажет, эту книгу припасет для него. Новое платье она шила для Анатолия. Она знала запах его кожи, долго ощущала на своем теле его поцелуи.
Она должна ходить теперь не так, как прежде, - словно на ногах у нее выросли крылышки. В Анатолии сосредоточилось для Веры все: чистота, верность, порядочность. Она могла бы днем на улице поцеловать его, никого не стыдясь, не боясь, что осудят, потому что впервые в жизни любила и, не рассуждая, подчинялась голосу сердца. Правда, иногда становилось страшно, но не того, что Анатолий может оказаться хуже, чем она себе представляет, а что потеряет его.
НОВОГОДНЯЯ НОЧЬ
Метет метелица. Кажется, белый дым курится из-под люков, цистерн, придорожных камней. Сизые смерчи несутся наперегонки по городу.
Лешка стоит у окна и с удовольствием глядит на улицу. Но вот, вспомнив что-то, поворачивается к матери, говорит сердитой скороговоркой:
- Безобразие! Все люди сегодня будут встречать Новый год, а мне с десяти заступать на дежурство у этих идиотских, изнеженных котлов!
Котлы ТЭЦ были действительно "воспитаны" нежно, не терпели заморозков. Метеосводка же сообщила, что ночью надо ждать резкого похолодания. Недосмотри - вода в тонких трубах пароперегревателей замерзнет, они разорвутся, и тогда придет большая беда - все строительство задержится на месяцы.
Комсомольский штаб забил тревогу. Решили установить у котлов круглосуточное дежурство: одни поддерживали "вечный огонь" в мангале, другие обшивали ТЭЦ, третьи жгли костры.
Все это понятно и надо. Но ведь 31 декабря!.. Люди будут веселиться, дождутся боя курантов, а ты сиди возле этих привередливых котлов.
Стемнело рано. Лешка зажгла небольшую, увешанную игрушками елку, шумно повосторгалась ею и побежала к девочкам в общежитие. Еще вчера было решено, что те, кто идет в ночное дежурство, выпьют новогоднее шампанское раньше срока.
По дороге Лешка, просто так, заглянула в хлебную лавку. Новость! Радуйтесь, пятиморцы! У нас в городе появились первые пирожные собственного производства. Это же просто чудо!
Она купила сразу десять штук, и пока донесла их до общежития, пирожные стали очень смахивать на торт.
В комнате Веры командовала Анжела, ни на минуту не закрывая белозубый рот, распоряжалась решительно и весело.
Сама Вера сидела на кровати возле Лешки какая-то печальная, осунувшаяся. "Что это с ней?" - промелькнула тревожная мысль, но стороной, не коснувшись глубоко сознания. Чего она, Лешка, желает себе под Новый год особенно сильно? Стать аппаратчицей! И это все?
Ну, признавайся же! Хорошо, признаюсь: снова увидеть Шеремета. Чтобы оказался здесь, рядом…
Дома ждала радость - телеграмма. Из Ростова. "Всегда помню". И больше ничего. Даже подписи нет. Но она-то знала от кого. Отец подозрительно спросил:
- Что это за конспирация?
Лешка ответила насколько могла небрежнее:
- Сама поражаюсь!..
А на душе - ликование: помнит!.. Всегда помнит!.. Значит, она для него не чужой человек, и он не сердится. И где-то в этом городе сейчас думает о ней… Ой, пора на дежурство!
На дворе чудесная метелица. Мама, как всегда, сует котлеты. Три штуки. Ну, ничего - пригодятся ей с Верой. Лешка обнимает мать, чмокает возле уха:
- С Новым годом, мамуся!
Спохватилась, что обошла отца, повернулась к нему:
- Родители! Желаю вам, чтобы ваши дети…
Севка гримасничает: "Давай, давай!" - старается верхней губой достать до своего вздернутого носа.
- …стали высококвалифицированными рабочими и… и, так сказать, гордо несли…
Отец улыбается:
- Ладно уж! Больше дела, меньше слов. Иди, а то опоздаешь.
Он рад, что именно дочери выпала трудная честь праздничного дежурства.
В партизанском отряде они тоже в эти дни назначали на задания лучших. Она сейчас такая же, какой была, когда гоняла по двору футбольный мяч. А то совсем тревожно стало. С некоторых пор он замечал, как она изменилась: похудела, побледнела, ничего не ест, разбрасывает свои вещи и забывает их собрать.
Мать ворчала, выговаривала, потом тоже забеспокоилась:
- Пошла бы на рентген.
- Да ну, мам, - отмахивалась Лешка.
Когда же после кинокартины "Евгений Онегин" она не спала ночь, вздыхала, ворочалась, они заподозрили совсем неладное. Ведь ребенок, долго ли его обмануть? Как это несправедливо устроено на свете: кохаешь, кохаешь свое дитя, и вдруг появляется какой-то, может быть, очень плохой, совсем недостойный ее человек, и родители уже отодвигаются на второй план, и он, этот нежданный избранник, становится для нее всем. Он может надругаться над первым чувством, а ты не спи по ночам и думай, думай, как же спасти свое дитя?
В огромном корпусе ТЭЦ холодно и мрачно. Куда-то в непроницаемую высь уходят гигантские колченогие котлы с мостиками наверху, с красной грудью, переплетенной трубами.
Внизу, в чреве котлов, стоят похожие на жертвенники жаровни, голубеют языками пламени. Лешка дежурит с Верой - они подбрасывают в костер, рядом с жаровнями, полешки, которые, вспыхивая, освещают дремлющие чудовища. Беседуют шепотом, будто боятся потревожить сон гигантов. Но вот у Лешки возникает опасение: а хватит ли дров на ночь? Что-то их маловато. Можно ли будет тогда жечь строевой лес? Позвонить Григорию Захаровичу? Он приказал в случае чего звонить ему отсюда домой. И лучше это сделать сейчас, чем будить ночью. Лешка подняла трубку телефона и попросила квартиру Григория Захаровича.
- Альзин слушает, - клекотнула трубка.
- Говорит дежурная у котлов ТЭЦ Юрасова, - отрапортовала Лешка.
- А-а-а, Красная Шапочка! - молодым обрадованным голосом отозвался Григорий Захарович. - Значит, на посту?
Он разрешил в случае крайней, самой крайней необходимости пустить на подтопку строевой лес и закончил:
- Ну, мы здесь выпьем по чарке за стоящих на вахте. Кто с вами?
- Аркушина…
- Мои новогодние пожелания и ей.
Вера еще печальнее, чем в общежитии, сидит у костра на корточках. Какие-то скорбные складки пролегли у нее от губ вниз. Или они возникли от мятущегося света?
- Григорий Захарович поздравляет тебя с Новым годом! - весело сообщает ей Лешка, подсев рядом. - О чем ты подумала, когда мы пили сегодня эту отвратительную шипучку?
- Да так… - горестно отвечает Вера и тяжело вздыхает.
"Надо ее как-то отвлечь, подбодрить. Наверно, опять приревновала своего Иржанова".
- Знаешь, Верунь, - говорит Лешка, - вот станем аппаратчиками, и нам в цеху каждый день будут бесплатно выдавать молоко!
Она сообщает об этом с таким вожделением, будто сроду не пила молока и поступила на курсы только из-за него.
Но Вера не слушает.
- Что-нибудь с мамой? - допытывается Лешка.
Вера поднимает спокойные, ясные глаза.
- Нет, - говорит она. - Я скоро сама буду матерью.
Лешка онемела от неожиданности, ей захотелось крикнуть:, "Ну что ты болтаешь глупости!" - растормошить Веру, превратить все в шутку. Но она почувствовала, что подруга сказала правду, и, приподнявшись, взглянула на нее с испугом, как на совсем незнакомого, впервые увиденного человека.
- А… а… а… вы зарегистрировались? - пролепетала она первое, что пришло ей на ум, поняв, наконец, весь смысл сказанного.
Вера посмотрела на Лешку, как взрослый на несмышленыша.
- Нет еще… Да разве в этом дело? Разве, если человек захочет уйти, его удержит удостоверение загса?
- Не скажи!.. - освобождаясь от оцепенения, решительно возражает Лешка.
- Не знаю, что будет, - тихо, произносит Вера. - Он не хочет ребенка…
Когда Юрасова позвонила Григорию Захаровичу, он мастерил новый экран для телевизора - любил копаться в хитрых винтиках, проволочках, находил в этом занятии отдых.
К одиннадцати стали собираться гости.
Первым пришел Андрей Дмитриевич Мигун. Он был своим человеком в семье Альзиных, не нуждался в специальном внимании и немедленно прилип к стеллажу с книгами. Влезши на лесенку, Андрей Дмитриевич достал мемуары Репина, полистал, рассматривая бесчисленные карандашные пометки Григория Захаровича, потом взял "Записки психиатра", книгу кораблестроителя Крылова…
В сборнике стихов Э. Багрицкого Андрей Дмитриевич обнаружил старательно упрятанную выписку из истории болезни:
"Больной Альзин Г. З.
Объективные данные: среднего роста, чрезмерной упитанности…"
Мигун улыбнулся: "Пожалуй!"
Далее следовал перечень болезней с мудреными названиями. Судя по тому, что выписку Альзин запрятал далеко, он решил ее "не принимать во внимание".
Появилась чета Чаругиных: Валентина Ивановна с мужем - медлительным, долговязым блондином, которого она называла Васей. Обычно бледное лицо Валентины Ивановны разрумянилось на морозе, и поэтому темные усики почти незаметны.
Чаругин сразу задымил папиросой и повел разговор о безобразиях в ремонтных мастерских, где работал. Он почему-то обращался не к Альзину, напротив которого сидел, а к его супруге Изабелле Семеновне - совершенно седой женщине с молодыми темно-вишневыми глазами.
Валентина Ивановна посматривала на мужа с любовью и какой-то опасливой готовностью немедленно прийти на помощь, если это понадобится. Она не была уверена, что в новогодний вечер нужны обличения главного инженера мастерских, и поэтому постаралась перевести разговор на другую тему.
- Да, знаете, какой номер недавно учудила наша Ленка? - воскликнула Валентина Ивановна, воспользовавшись маленькой паузой.
Дочери Чаругиных Леночке - три года, сыну Мишутке - пять. Оба в отца - большелобые, толстогубые…
- К нам в первый раз пришел Платон Яковлевич, - оживленно продолжала Валентина Ивановна, - Ленка закричала: "Ой, какой длинный нос!" Я от стыда чуть не сгорела, зашикала на нее, утащила в другую комнату. А позавчера Гаранжин снова зашел. Ленка чинно приблизилась к нему и, успокаивая, сказала: "Нос как нос!"
Все рассмеялись.
- Что-то Гаранжины запаздывают, - заметил Григорий Захарович и покосился на тарелку с жареными семечками - она стояла в глубине буфета. Страсть любил пощелкать дома, но при гостях, под сдерживающим взглядом Изабеллы Семеновны, не решался проявить свои плебейские наклонности. Хотя до Гаранжиных можно бы…
- А я на днях с Мишкой своим остро конфликтовал, - подхватил разговор Чаругин. - Прихожу с политзанятий и говорю Вале: "Двойку заработал". Сказал так, для красного словца, потому что отвечал неважно. А наутро отшлепал Мишку за баловство и поставил в угол. Время на работу отправляться. Говорю ему примирительно:
- Ну, подойди, попрощаемся.
Смотрит букой.
- Иди же!
А он из угла:
- Не хочу! Двоечник!
Разговор зашел о жизненной стойкости, о преодолении хворей.
- Пять лет назад, - хрипловатым голосом сказал Альзин, - было у меня кровоизлияние в мозг. Лицо перекосило, почти вовсе отказала правая рука. Ну что делать? Начал цветы разводить, копаюсь в клумбах целыми днями. И знаете, что спасло? Книга одна… Ее подсунула мне Беллочка…
Изабелла Семеновна покраснела до корней белых волос.
- Прочитал я там историю Клемансо. После двух кровоизлияний, немного придя в себя, он в семьдесят лет стал президентом Франции. Прочитал я и решил: какого черта падать духом, цветочки сажать. Надо разорвать круг обреченности! И что вы думаете? Дело пошло на поправку, скоро я смог дать нашему министру телеграмму: "Готов выполнять новое задание".
- И все же, - вмешалась Валентина Ивановна, - надо как-то щадить себя, не работать на полный износ. Вы сами, Григорий Захарович, рассказывали, как восхищались умением немцев отдыхать. Они ведь не пропустят обед из-за производственного совещания.
- Э-э-э, милые мои! - весело воскликнул Альзин, и его круглый живот колыхнулся в кресле. - В этих делах нам заморщина не указ. Недавно к нам сюда приезжали иностранцы и диву давались: "Что вы за люди? Еще крышу над цехом не возвели, а уже машины в нем работают. Мы так не можем". А мы должны! Чтобы не попасть в цейтнот. Это, гроссмейстер Мигун, кажется, называется выигрышем темпа?
- Но и обедать! И желательно вовремя, - Мигун улыбнулся Изабелле Семеновне, надеясь на ее одобрение.
- Вы, юноша, у Беллочки поддержку не найдете. Она нигилистка в хозяйственных делах и, если возможно не сварить обед, а задержаться в своем детском саду, не упустит такого случая…
Изабелла Семеновна посмотрела на мужа укоризненно. Он почувствовал, что допустил бестактность, и поспешно сказал:
- А не пора ли нам подумать о новогоднем столе? Гаранжины вот-вот придут…
Резко задребезжал телефон. Григорий Захарович взял трубку.
- Да? Что-что? Поднимите людей из ближнего общежития… Добровольцев, конечно. Пришлите за мной машину. Электросварщиков немедленно, по тревоге.
Он повернулся к Мигуну и Валентине Ивановне:
- Возле ТЭЦ прорвало трубы. Вода подступает к кабельной трассе. Вас прошу остаться здесь. Если понадобитесь - вызову.
Протестовать было бессмысленно: они достаточно хорошо знали его характер.
По безлюдным улицам куролесит пурга. Ветер осатанело воет, забрасывает снегом ветровое стекло. Ныряя по ухабам, машина примчалась к ТЭЦ. Альзин побежал к месту аварии. У помп то сгибались, то разгибались людские фигуры. Снежные смерчи вели на них озлобленные атаки.
Вместе с Григорием Захаровичем к траншее подбежали двое - верзила и маленький, похожий на школьника-подростка. Фонарь на мгновение осветил их лица. "Лобунец и Панарин", - узнал Альзин.
Потап отстранил от ручки помпы уставшего человека, словно радуясь, что может дать работу легким, закричал во всю глотку:
- Новогодний вечер побоку! Выпивка побоку! А как я деньги собирал! "Гуси, гуси!" - "Га-га-га!" - "По десятке?" - "Да, да, да!"
В такт словам он качал помпу.
Панарин заменил человека на другом конце насоса, крикнул, задохнувшись от ветра:
- Вот-то жизнь холостяцкая!..
Появилась запыхавшаяся Лешка. Увидев на Потапе и Стасе хорошие костюмы, ахнула:
- Ребята! Да разве же можно?..
Но в ту же секунду поняла: не только можно - необходимо, и требовательно закричала, не узнав Альзина:
- Ведра давай!
Сама побежала за ведрами. Когда опасность миновала, Лешка, вылезая из траншеи, увидела Альзина и обомлела.
Вот, чертова дуреха, на кого она орала. Желая скрыть неловкость, сказала как ни в чем не бывало:
- С Новым годом, Григорий Захарович!
- И вас еще раз… Ну, что у котлов?
- Там Вера… Все в порядке.
- Загляну и к вам, пока машина подойдет.
Вера сидела пригорюнившись. Даже приход Григория Захаровича не оживил ее.
Осмотрев котлы, Альзин сел возле Веры на опрокинутый ящик. И тогда Лешке страшно захотелось, прямо невыносимо захотелось задать Григорию Захаровичу один вопрос. В иной обстановке она, конечно, не осмелилась бы сделать это, но в новогоднюю ночь… И она решилась:
- Григорий Захарович… Вы простите за нескромность… Не подумайте, что это пустое любопытство. - Она совсем смешалась и выпалила: - Вы свою жену очень любите?
Альзин посмотрел на смущенное лицо Лешки. Языки пламени костра придавали ему еще большую взволнованность. Нет, конечно, это не пустое любопытство. Это почему-то важно для нее.
- Очень, - сказал он.
Подняла голову и Вера.
- А как… как вы полюбили друг друга? - до слез покраснев, выдавила Лешка.
Да, ей это, видно, позарез надо было знать. Ну что же!..
Все началось со встречи на Ай-Петри в час восхода солнца. Да, да, с этого…
Ему было тогда двадцать шесть лет - худенький, быстрый в движениях… главный инженер завода. Первая в жизни поездка в санаторий. Она - воспитательница дошколят и тоже получила путевку в Ялту.
О чем они говорили в первый час знакомства? О солнце… о счастье… о детях. Он спросил, как ее зовут. Она назвала свое имя. Между прочим, упомянула, что работает в новосибирском детском саду, что у нее нет никого на свете и скоро она возвращается в свой город. Вот и все. И они расстались. Он не знал, что она уезжает в этот же день. Несколько суток искал ее в Ялте, не спал ночами. Решил: "Она или никто!" Бросил санаторий до срока и полетел в Новосибирск. В гороно на него посмотрели как на безумца, когда он спросил, в каком детском саду есть воспитательница Изабелла. Потом стал ходить из одного детского сада в другой. И нашел. Она почему-то не удивилась. Будто знала, что встретит его. Они пробыли вместе две недели и поняли, что не могут жить друг без друга.
Условились: в январе она приезжает к нему, и они поженятся. Он возвратился в Харьков, на свой мыловаренный завод. И здесь произошла страшная беда: взорвался котел. В происшедшем обвинили главного инженера.
Беллочке написал об этом его товарищ. Она взяла расчет и приехала в Харьков. Ходила по приемным, комендатурам, наконец узнала, что он в Каргополе. Просила, настаивала, требовала, чтобы ей разрешили поехать туда.
- Кем вы ему приходитесь? - спросили ее.
- Невестой, но буду женой, - ответила она.
А получив разрешение, продала все вещи, какие были, и отправилась в Каргополь. Там узнала: он в больнице, предстоит полосная операция. Она кинулась к главврачу, умоляя допустить ее. Врач, желая, чтобы перед какой-то трудной операцией его оставили в покое, отмахнулся: сказал первое пришедшее на ум:
- Нельзя, нельзя… Ваши косы… Это же антисанитария…
У нее были роскошные косы, почти до пят, пушистые, густые..
Она срезала косы и снова возвратилась в больницу. Врач, увидев, что она сделала, закричал:
- Сумасшедшая! Что вы натворили!.. Я бы все равно разрешил вам.
Альзин умолк. Как горят глаза у этих девчонок! Да, милые, все это было именно так.
- Спасибо, - тихо сказала Лешка и почему-то радостно вздохнула.