Все удивляются на то, что она прошла в нынешние времена цензуру. Здесь у одного литератора цензура вымарала фразу о том, что герой женился в 1937 году, усмотрев в этом какой-то сложный намек, чего не было и в помине.
А рукописей интересных вокруг очень много: гораздо больше, чем интересных книг. В двадцатых годах было популярное словечко "ножницы". Оно обозначало диспропорцию между количеством товаров и бумажных денежных знаков. Сейчас образовались новые "ножницы" – диспропорция между печатаемым и тем, что пишется. И она пока все увеличивается. В этом новая черта времени – в иные годы раньше ничего не печаталось, но и не писалось. Я оптимист и думаю, что этот нарастающий вал написанного неизбежно разрушит условные цензурные рамки. Оглавления журналов даже в малой степени не представляют фактическое состояние современной литературы. И от этого никуда не денешься.
В. Ф. Панову почему-то взяло сомнение – правильна ли у Вас дата вступления немцев в Ростов. Она сама хорошо помнит, что это было на Пасхальной неделе, и ей кажется, что это было в апреле. Но, вероятно, правы Вы.
Жалко одно, что таких книжек выходит мало и предстоит читать картонажные романы вроде "Костра" и ему подобное.
Жму руку. Ваш А. Гладков.
А вот письмо неожиданное. От человека, жившего далеко, за границей. Неожиданное не потому, что я не знала о дружбе Юры с Ефимом Эткиндом (мы видались в восьмидесятом году в Париже), но в нынешние прагматические времена трудно представить, что человек, отправляясь в дальнюю поездку за рубеж, спешит послать "проездом" из Бреста письмо автору, в котором делится своим впечатлением о прочитанной книге.
Дорогой Юра,
Пишу Вам с дороги, из Бреста, потому, что мне не терпится Вам сказать, что Вы заслонили мне Вашей книгой все, что в вагоне и вне его. Вы, наверно, не раз уже слыхали то, что я сейчас Вам скажу, но я все же скажу: книга эта удивительная среди окружающих ее по полноте сказанной правды, по благородству и мужественности тона, по отсутствию всяких заигрываний с читателем и попыткой внешними, фальшивыми средствами его увлечь, по точности и лаконизму, восходящим, – как Вы, наверно, этого хотели, – к Тациту. Но вот еще что мне было особенно интересно: замечательные и как бы походя брошенные мысли об искусстве и его роли, как, скажем, в том месте, где Вы в нескольких фразах говорили о времени как о художнике. Сталин унижен и раздавлен здесь хуже, чем любой бранью: расправа с теми женщинами и детьми, которые его привечали, с товарищами, спавшими с ним в одной койке – куда же дальше!
В общем, хочу сказать: эта тоненькая книжка – большая книга. Спасибо Вам, что Вы мне ее подарили.
Крепко жму Вам руку.
Ваш Е. Эткинд. 17 апреля 67.
Разбирая письма шестьдесят седьмого года, я на одном из конвертов увидела среди набросков – профилей мужчин, каких-то геометрических рисунков, летучий, исполненный карандашом... набросок моего портрета. Посмотрела дату на почтовом штемпеле и... вспомнила!
Да, это был год шестьдесят седьмой. Август. Соседи по дому М. почему-то пригласили меня в гости. "Мы будем скромно отмечать день рождения Юры Трифонова, обязательно приходи", – сказали они. Я знала, что год назад у Трифонова умерла жена, и то, что день рождения устраивали ему друзья, было, ну, скажем, понятно и естественно. Но почему приглашена я? Для меня Трифонов уже тогда был писателем если не великим, то бесконечно чтимым, отстоящим от меня на дистанцию немыслимую. Я была растерянна. Сидеть за одним столом с самим Трифоновым! Кроме того, мне некуда было девать собаку. Муж был в отъезде, а находиться в доме одна собака не умела: начинала выть и скрестись в дверь. И я решила зайти ненадолго с собачкой.
Он сидел лицом к окну, бледный, неподвижный, лицо отекшее. От него шло дыхание такой беды, такого душевного и бытового неустройства, что я просто испугалась этого человека и того, что он нес с собой. Мне было неуютно за мрачным застольем, я что-то лепетала и довольно скоро откланялась. Через несколько лет выяснилось, что он сам попросил пригласить меня. Почему-то ему казалось, что я тоже несчастна.
"Но ты пришла холеная, беспечная, с глупой собачкой на глупом поводке, и я – старый несчастный дурак..."
Юра говорил мне, что давно, с самого начала нашего знакомства, как бы не забывал обо мне. Мы существовали отдельно, на очень большом расстоянии, видались редко и случайно, но я тоже помнила каждую встречу.
"Знаешь, Нина была ведьма. Однажды она мне сказала: "Вот я умру, и ты женишься или на какой-нибудь редакторше, или на Ольге" (и назвала мою тогдашнюю фамилию).
Так и случилось.
В 1967 году Юрий Валентинович ездил в Ростов, Таллин, Болгарию и Вену. В Таллине он познакомился с Рихардом Густавовичем Маяком.
Запись в рабочей тетради.
Вот что рассказал мне об убийстве Кирова Маяк Рихард Густавович, старый большевик, историк. Зам. директора Института истории партии Эстонии
2 сентября 1967 года. Таллин
Маяк в тридцатые годы работал в Ленинграде, в Смольном, в отделе школ (просвещение? Выделено Ю. В.). В 1937 году был арестован. Выпущен в 1945, и в 1949 – снова арест до 1956.
В 1930 – институт Красной Профессуры. Три года работал вместе с Кировым – зав. сектором народного образования ленинградского обкома. После убийства Кирова – 3 года зам. зав. отдела школ (зам. Лазуркиной).
"Приезжал следователь от комиссии, созданной Хрущевым по делу Кирова. Я рассказал все, что знал...
Смольный – длинное здание. Киров обычно вставал рано, с Петроградской стороны шел пешком и к 10 утра приходил в Смольный. Ему нужно было подняться на третий этаж. Подымался обычно очень долго, целый час, потому что на лестнице задерживали разговорами люди.
У Кирова был личный охранник, фамилия тоже – Николаев. Киров любил от него "откалываться". Дежурный комендант Смольного Генрих Тедер, ревельский грузчик, участник Гражданской войны рассказывал: "Киров часто "забывал" Николаева. Где-нибудь на заводе удирал от него... Николаев звонил: "Товарищ Тедер! Что мне делать? Киров от меня уехал!" Я ехал сам на завод, отыскивал Кирова – как бы невзначай. "А, здравствуй, Тедер! Что ты делаешь?" – "Я тут случайно... Может, мне подвезти вас домой?" Но Киров подвозил меня сам – ко мне домой. Не тот номер".
Управделами Пухов и второй секретарь Чудов решили перенести кабинет в другое место. Более отдаленное, тихое. В новом кабинете Киров почти не успел поработать.
1 декабря было какое-то совещание в Смольном. Киров шел вечером, начало должно было быть в 6, в Смольном. Вся площадь была заполнена машинами. На 3 этаже целая ярмарка. Киров шел по лестнице, свернул в коридор. Николаев-убийца ждал его с револьвером.
В шестом часу я услышал два выстрела. Прибежал на шум, крики... Киров лежал на полу, лицом вниз, с папкой. Рядом бился в эпилептическом припадке убийца с револьвером в руке. Кирова перенесли в кабинет. Тут были уже Чудов, Угаров, члены бюро, Кодацкий – все прибежали. Гриша Фридман был весь в поту, в крови: Чудов велел ему зачем-то "откачивать" Кирова... Тот и "откачивал" в каком-то диком исступлении... Все это было безумие, миг безумия... Киров был мертв.
Я уехал. Комендант велел всем уехать. Тут же вскоре домой мне звонил Угаров:
– Почему ты уехал? Приезжай немедленно!
Всех работников обкома посылали на места, в районы – успокаивать и объяснять людям. Помню Позерн поехал в Лугу...
Николаев-убийца был выдвиженец 28 года. От станка – в партийные работники. Ничего из него не вышло, он пил, был неустойчив, озлоблен. Неудачливый карьерист. В то время – безработный.
В Смольном уже было однажды – недавно, 29 апреля 34 года – покушение. Моряк, дошедший до отчаяния из-за того, что ему не давали квартиру, караулил кого-то (Кирова ли?) у вешалки. Он принял художника Бродского, шикарно одетого мужчину, за какое-то начальство и – ударил его по голове. Не убил...
В охране Кирова работал другой Николаев, пожилой. Жена Николаева-убийцы была латышка. Его связали потом, на следствии, с латышским посольством.
Через три недели, в конце декабря, на активе ленинградского Комитета выступал Ежов. Рассказывал об этой версии – ревности. Этим будто бы воспользовались зиновьевцы.
Помню, что на актив запрещено было пускать от зиновьевской оппозиции".
В той же тетради 1967 года.
Подарки вождям.
Художник Ю. П. Анненков вспоминает о январе 1923 года, когда он делал портрет Троцкого.
"Перед моим отъездом Троцкий оглядел меня с головы до ног и заявил:
– Что касается вашего собственного костюма, то он мне не нравится; в особенности ваши легкие городские ботинки: они вызывают во мне страх при теперешнем тридцатиградусном морозе. Я вас обую по-моему.
И он повел меня в особую комнату, служившую складом, полным всевозможных гардеробных подробностей: шубы, лисьи дохи, барашковые шапки, меховые варежки и пр.
– Это все подарки и подношения, с которыми я не знаю куда деваться, – пояснил Троцкий, – пожалуйста, не стесняйтесь!
И он выбрал для меня замечательную пару серо-желтых валенок... Внутри валенок было выбито золотыми буквами следующее посвящение: "Нашему любимому вождю, товарищу Троцкому – рабочие Фетро-Треста на Уральске".
Ю. Анненков. "Дневник моих встреч".
Не отсюда ли сталинская жажда получения подарков? Музей подарков т. Сталина как символ всенародной любви.
Сталин – злопамятность, патологическая зависть и комплекс неполноценности.
В Ростове Ю. В. работал в архиве, встречался со старыми мироновцами и думенковцами. Привез несколько тетрадей, исписанных сплошь. Я начну с первой, ударившей по сердцу, а потом – выборочно.
Юрина запись в дневнике.
"Мой дед был сиротой, отец и дядя – тоже. Я осиротел в двенадцать лет, Ольга – в четырнадцать. Наверно, это и называется роком".
Юра был прав. Наш сын осиротел в неполные два года.
Другая запись, сделанная, может, в горькую минуту трезвого беспощадного осмысления того, какими разными путями приходили люди к революционерам.
"Отец и Евгений были сначала хулиганами в Темернике. Евгений носил красный пояс, и за поясом – нож".
Теперь выдержки из рабочих тетрадей.
Настя Думенко умерла недавно. Всю жизнь боялась, страдала. Умирая, сожгла все фотографии и письма. Ее преследовали.
Надзиратель рассказал: начальник тюрьмы должен был дать ему (Думенко. – О. Т.) папиросу, а заместитель – стрелял в Думенко. Остальных вывезли и расстреляли.
Некий полковник утверждал, что 7 октября 1920 года Думенко выступал с балкона на Большой Садовой. Мистификация. В. И. Волгин предполагает, что, м. б., казаки требовали Думенко, и кто-то переоделся и выступил с речью... под видом Думенко.
Василий Иванович Волгин... В Гражданскую войну воевал в 1920, всего четыре месяца. Был писарем. Студент. Вспоминает, как однажды полмесяца кормил весь полк тем, что захватил вагон папиросной бумаги – очень ценную в то время вещь. Ее меняли на молоко, хлеб.
Агроном. Окончил Тимирязевку.
В 1923 году исключен из партии, так как у него в столе обнаружили книгу... Плеханова. "Учитель Ленина... как его? Вот склероз!" Работал по специальности, в 1938 году арестован и выслан на Колыму. Просидел до 1946 года, вернулся в Ростов. В 1948 – снова ссылка в Красноярский край, работал на поселении. Но это было гораздо тяжелее, чем Колыма. Морально тяжелей. Тогда еще верили, что все это временный ужас, голодали, были как животные, но – верили, что скоро все кончится. А здесь – страшное угнетение духа, никаких надежд. Думенкой занялся оттого, что помнил с юности как героя Дона. На Дону по-настоящему знали двух истинных героев – Думенко и Киквидзе. Волгин – из донских казаков. Донская поговорка: "Мой дед казак, отец – сын казачий, а я – х... собачий". Но – интеллигентен, хорошо говорит, пишет складно. Брат В. учился в юнкерском училище вместе с Лариным и М. Кривошлыковым. В гибели подтелковского отряда винит самого Подтелкова, "Федю".
– Федя дал команду не сопротивляться. А надо было пробиваться – были же пулеметы... Он стал христосоваться со стариками-станичниками... Мишка (Кривошлыков) предлагал пробиваться, но Федя отказался.
Вместе с его братом и Мишкой в юнкерском училище был Павел Дудаков. Он стал впоследствии главой ОСВАГА.
"Вот кого под корень!" – трясет бумагой. Антоновы, Семибратовы, Кухарновы, Дудаковы, они свойственники того Дудакова..."
(Ю. Трифонов. "Старик", роман)
Он услышал, что подтелковский отряд схватили и "заскакал" трех коней – хотел спасти Мишку, но не успел. Подтелкова он бы, конечно, не спас.
Погибли они оттого, что Подтелков был злодей. Ведь поначалу война между советскими и казаками шла "благородно". Среди белых в начале 1918 года выделялся Чернецов – высокий красавец. Сотник. Подтелков в его сотне служил вахмистром. Чернецов с пятью казаками напоролся в какой-то станице на Подтелкова с сотней.
Подтелков его обезоружил. Они ехали рядом и ругались. Один другого винил: "Ты продал казаков!" – "Нет, ты продал казаков!" Подтелков не выдержал и рубанул его шашкой. Офицерская рубка – только "козырек" снимает. Чернецов убит был на месте. Все были возмущены и даже адъютант Подтелкова чуть было не застрелил самого Подтелкова.
"Благородная", "офицерская" война была нарушена. И когда сотник схватил Подтелкова, первое, что он ему сказал, подставив кулак к его подбородку:
– Ну, теперь за Чернецова рассчитаемся!
Потом велел позвать стариков и пусть они судят.
Выписки из газет времен Гражданской войны.
"Советский Дон". Б. Садовая 24 Цена № 4 руб.
"Кровавый путь" (странички из "истории" Добрармии ). Агасферов.
"Корниловцы еще имели проблески демократизма – боролись за Учредительное собрание.
Добрармия – ничего не оставила.
Вторая Терская пластунская бригада произвела ряд погромов: в Черкассах, Смеле, Корсуне... Еврейские погромы.
Генерал Май-Маевский носил кличку "жидовского покровителя" и имя его ненавистно в Добрармии". @B-MAX = В Черкассах.
"...Хватали девушек. Волокли их с диким криком по улицам пьяной и глумливой ордой. Сладострастное гоготание наполняло улицы местечка. Зверь буйствовал в полном просторе. Свыше сотни еврейских девушек, выхваченных из их скрытых убежищ, из рук кричащих матерей, окружили диким хохочущим кольцом с яростным криком подлого нетерпения гнали, волокли по улицам, вздымая пыль, избивая прикладами. Тут были гимназистки, были подростки-девочки...
Затащили девушек на фабрику Заруцкого.
Предались бредовой вакханалии насилия.
Сжигали в домах.
"– Пощадите... пощадите, ведь не звери же вы!"
Грубый хохот звучал в ответ.
Многие из девушек лежат в больнице, многие умерли. Среди этих жертв много гимназисток и вообще малолетних.
...Дикой лавиной, в багровом тумане грабежей и насилия подступила бригада к Киеву... О, какая краска стыда когда-нибудь зальет ваши лица, развращенные дети великого народа – в те дни, когда прольется свет истины в ваше темное сознание, и яркость дня как меч пронзит очи ваши, залитые "вином ярости блуда". Содом и Гоморру сделали вы из родной земли! Но придет и для вас свой судный час: награбленное вами обратится в проклятие ваше, убитые и погубленные вами будут преследовать вас неотступно...
В истории есть закон возмездия... слезы и проклятье..."
Подпись – Агасферов.
ОБЪЯВЛЕНИЯ.
Ростовский Народно-драматический театр (Кооператив товарищества артистов) "Лес", "Коварство и любовь", "Кот в сапогах", "Без вины виноватые".
УМОЛЯЮ знающих в лицо студента Пипшиц Соломона сообщить по адресу Донская 44, Юсуповым.
Врач дежурит у сыпнотифозных.
Студенты-медики дежурят за умеренное вознаграждение у тифозных.
7 марта 1920
Сегодня в Ростове первый Коммунистический воскресник.
9 марта
По Донской области. Арест Думенко.
Новочеркасск 6 марта.
В ночь с 23-го на 24-е февраля по приказу члена РВС Кавфронта т. Смилги арестован командир Конного корпуса Думенко и весь его штаб. Причиной ареста Думенко и его штаба является убийство политического комиссара Конного корпуса Т. Микеладзе, совершенное в ночь со 2 на 3 февраля.