"Всякий великий народ верит и должен верить, если только хочет быть долго жив, что в нем-то, и только в нем одном, и заключается спасение мира".
"Меттернихи и Дон-Кихоты".
Утверждает, что Россия никогда не имела своих Меттернихов и Биконсфилдов.
"Наши Меттернихи всегда оказывались Дон-Кихотами".
Всяческое оправдание наших военных неудач. (Например, при осаде Плевны.)
Русское деликатничанье и европеизм. То есть – низкопоклонство.
Англичанин (член Парламента, корреспондент "Таймс") вел себя странно: вставал из-за стола в присутствии Великого Князя, сидел – когда все стояли... Попросил знакомого русского офицера помочь ему надеть пальто. "Тот удивился, пожал плечами, но – помог!"
Это есть – деликатничанье!
А нужно было – считает Достоевский – пожать плечами и отойти.
Рабье нутро Достоевского!
Англичанин – демократичен, прост, естественен.
Русский – полон тщеславия и комплексов старинного "местничества".
Вообще с Ф. М. Достоевским Ю. В. вел нескончаемый диалог. Пытался преодолеть его и... не смог. Иначе говоря, "пальто все-таки подал". Но это – отдельный разговор.
В 1973 году "Нетерпение" начал печатать "Новый мир". В жизни Ю. В. наступила пауза, и в эту паузу-брешь просыпалась шелуха повседневности. Семейные неурядицы, проблемы близких. Проблемы необходимо было решать. Иногда для этого приходилось обращаться с просьбами к неприятным людям или идти на телефонную станцию и дарить свою книгу начальнику.
Помню, пришел к нам старенький Игорь Ильинский. Пришел за экземпляром "Дома на набережной".
– Наверняка дети старика погнали, – сказал Юра, закрыв за Ильинским дверь.
Знал, как это бывает.
Публикация "Нетерпения" стала событием. Прошло несколько обсуждений, пришли одобрительные отзывы и от людей, чье мнение значило много (Н. Троицкий, Ю. Давыдов, И. Врачев ) и просто от читателей (писем тоже важных, но по другим причинам).
16. VI.73
Дорогой Юрий Валентинович!
Хочется сказать Вам несколько слов по поводу прочитанного (уже в книге) "Нетерпение". Первое слово, конечно, – спасибо. Чем дальше, тем звучнее была струна большой литературы, постепенно сходила на нет всякая серийная обязательность, информативность, хроникальное многолюдство, затруднявшее в первых главах. Книга трагическая, – вот к какому ощущению, раньше, чем к выводу, – приходишь в конце. Горло сжимает судьба уже не России, а просто замученных одиночеством людей, – когда они лежат в постели, в полутьме за несколько дней до конца, сознавая этот конец и его неотвратимость. История их победы на Екатерининском канале, облава, спокойствие усталого сна, новый подвиг воли, суд – рука коснулась руки, счастье – сели рядом... Все это отлично, большая литература. И в конце Вы не позволили себе никакого послабления в смысле мажора и освещения обратным светом исторической иллюминации (спасает "Клио" – хорошая выдумка, где обнаружен великий такт и мера).
Одна эта книга уже оправдала всю серию. Вот так!
А для Вас, видимо, это компенсация за сдержанность "Отблеска костра", – ведь там тоже была заключена прорва жизни, ее трагического счастья.
Для меня Вы – по большому счету восходящий писатель. Такое ощущение было во мне от В. С. Гроссмана, от одновременности его существования в литературе. И он и Вы хорошо проникаете в природу счастья – оно скорее напоминает у Вас не блаженство на ложе любви, а кровавые роды и пот на лбу крупным бисером. В этом можно углядеть главную линию антимещанства.
Еще раз спасибо
Ник. Атаров
9 августа 1973 г.
Дорогой Юрий Валентинович!
Большой привет с юга Вам и всей вашей семье! Не знаю, дойдет ли до Вас мое письмо – адрес написал на конверте по памяти, а память у меня на адреса плохая.
Отдыхаю уже второй месяц в Железноводске. В июне я был здесь совсем один, ходил целый день по горам (здесь и в Пятигорске и Кисловодске) и лесным тропам.
Сейчас ко мне жена привезла сына, а сама уехала в Москву. К тому же я начал "лечение" на Пятигорском курорте: радоновые ванны, электропроцедуры, массаж и т. п. Все это, говорят, очень помогает при бессоннице и переутомлении. И действительно, я чувствую себя сейчас хорошо, возможно, просто я никогда не отдыхал раньше так долго и так спокойно.
По вечерам много читаю.
Жена привезла мне последние два номера "Нового мира", и я дочитал Ваш роман до конца. Трудно сравнивать части одного романа, но конец (в № 5) я читал с особенным интересом и удовлетворением.
Я думаю, что это лучшее художественное произведение о народовольцах, о самом великом и героическом периоде их деятельности.
Роман Давыдова "Глухая пора листопада" мне также понравился очень, хотя он написан в иной писательской манере. Но это был действительно "листопад" и потому не так интересно. Не мне судить – но возможно это и лучшее Ваше произведение из ранее написанных.
Мне это особенно хочется сказать, так как, давно зная о том, что пишется Вами роман о Желябове, я думал как-то внутри себя, что вряд ли можно что-то очень интересное и новое написать о народовольцах, когда об этом столько написано.
В Пятигорске роман Ваш разошелся в два дня, хотя книгу из той же серии об Обнорском я вижу в магазинах уже второй месяц.
Мне удалось купить последний экземпляр в каком-то дальнем книжном киоске.
Вчера я дал утром читать ее своему 14,5-летнему сыну, который историей очень мало интересуется (его интересы химия). Была плохая погода, он начал читать с неохотой и первые главки плохо понял. Но потом вчитался и с перерывом на обед читал весь день, пока к вечеру не кончил.
Понравился мне в "Новом мире" и роман Абрамова, не очень понравилась повесть Тендрякова – но об этом я ему сам скажу при встрече.
В мае я не успел побывать в Пахре: был слишком занят и устал. Но в августе, когда я вернусь в Москву, обязательно буду в Пахре, хотя не знаю Ваших планов на лето.
Большой привет Гладкову (если увидите) и всем знакомым. Желаю хорошей работы (если сейчас работаете) и отдыха (если отдыхаете).
До встречи. Ваш Р. А. Медведев
Еще одно письмо.
Дорогой Юра, несколько доброхотов сообщили мне о твоем выступлении на собрании критиков. Завидую твоей храбрости – я, малодушный, не в силах разжать губы и зубы, если на меня глядят хотя бы три пары глаз незнакомых мне людей. Постыдная робость. Но, что поделаешь? Это как горб...
Скоро уже четверть века, не считая лагерного антракта, я корплю в историческом жанре, а ты оказался первым, кто замолвил за меня братское словечко в публичном выступлении. Спасибо!
"Нетерпение" не трогал, покамест сочинял "Завещаю вам, братья..." Недавно лишь полистал чужой экземпляр. Тотчас дохнуло подлинностью, что весьма и весьма редко, хотя нынче в исторической беллетристике подвизается немалая рать. Был бы очень обязан, если бы ты одарил меня книгой.
За неимением борзых щенков, а равно и барашка в бумажке, прими бандероль, которую высылаю одновременно с этим письмом.
Первую половину книги – давние очерки – похерь, а на повесть об Усольцеве, пожалуйста, взгляни.
Еще раз – душевное спасибо.
Крепко и дружески жму руку.
Сердечный привет Алле Павловне.
Ю. Давыдов
21 октября 1973 г.
Двадцать пять лет назад ТАКОЙ писатель, как Юрий Давыдов, нуждался в добром слове! Сейчас в это невозможно поверить, книги Давыдова известны во всем мире. Но было, было... И время в этом повинно, и совершенно органичная природная деликатность Юрия Владимировича, полный паралич нахрапистости и глубокого почтения к себе, глубокоуважаемому. А ведь человек тертый, битый, зону прошел, в иных вопросах – с места не сдвинешь.
Вот ведь, казалось бы, человек о тебе отозвался с похвалой, напиши, что прочитал его роман, что понравился, ему будет приятно. Нет, Юрий Владимирович пишет как есть: "полистал" покамест.
Тут и уважение большое, и серьезность, и искренность, да много всего качественного. Здесь мне хотелось бы в лирику удариться, "слово" о Ю. Давыдове сказать, но у высоких чувств словарь тускл и беден.
Семейные неурядицы, а главное, нерешенность рабочих планов сделали Юру замкнутым и наше общение трудным. Даже невозможным. Юра маялся. Принимался то читать журнал "Спиритуалист", то за новые главы "Исчезновения". Однажды сказал: "Не надо бы мне браться за Лопатина. Юра Давыдов сделает это лучше меня. Но, с другой стороны, такая книга – подступы к Азефу". В высказывании был вопрос, но какой я могла дать совет ему?
Меня волновало другое: я знала, что он решил съезжаться с женой. Попытка склеить нескладывающуюся семейную жизнь. Я решила уехать. Сняла дом в деревне на Рижском взморье. Деревня звалась Апшуциемс. Одно из самых красивых мест в мире.
Однажды, в июле, приехав в Дом творчества "Дубулты", увидела Трифонова в большой развеселой компании. Вышла из холла.
Он приехал в Апшу на следующий день, выведав у кого-то мой адрес. Незадолго до этого мне снился сон: Юра медленно поднимается из-за дюны, и вот я вижу сначала его темные, чуть вьющиеся волосы, лицо, клетчатую рубашку. Именно так и произошло наяву.
В доме было не прибрано. На крашеном деревянном полу – пыльца тончайшего песка, принесенного с дюн, с пляжа. Он усмехнулся и сказал:
– В доме прибрано и пол посыпан песком. Откуда это? Вспомни.
Я тупо молчала.
– Вспомни, я загадал.
Я поняла, что он загадал, и вдруг в моей малообразованной голове произошла вспышка. Я вспомнила.
– "Фауст". Первый раз приходит в дом Маргариты.
– У нас с тобой все будет хорошо.
Он очень хотел куда-нибудь съездить. Через несколько дней мы отправились в Ниду, где отдыхали мои друзья. Безумие чистой воды. Я не спрашивала, как ему удалось улизнуть из Дома творчества, но понимала – что к вечеру он должен туда вернуться, ведь он приехал не в одиночестве. Проехать туда-сюда набегало около пятисот километров. Правда, дороги везде отличные, и день был, что называется, лучезарный. Мы выехали в шесть утра и к одиннадцати были на Ниде. Спросили в кафе, как отыскать дом лесничего, где жили мои друзья. Нам объяснили, что этот дом называется домом Тома Османа, показали дорогу. Мы ехали и недоумевали, кто такой Том Осман, и вдруг Юра хлопнул себя по лбу: "Это же Томас Манн! У него действительно был здесь дом. Какая удача!"
Томас Манн был одним из любимых и постоянно перечитываемых им авторов.
И это действительно был дом Томаса Манна. С разноцветными стеклами в дверях и окнах террасы, со старой мебелью, он показался нам волшебным. И стоял на высокой дюне среди леса. То ли он действительно был волшебным, то ли волшебство творилось с нами... Юра ходил, ходил и ходил по комнатам, стоял на вершине дюны. Как ему не хотелось уезжать оттуда!
Решили, что когда-нибудь обязательно вернемся. Не вернулись, как не поехали в Козлов, где он почему-то обязательно хотел побывать. Возможно, потому, что там жил некогда таинственный отец Паисий, поминаемый им в "Другой жизни".
На обратном пути что-то приключилось с машиной. Он нервничал, но виду не подавал. Стали ловить попутку до Риги. Один ехал в Ригу, но брать Юру не хотел.
– Это Трифонов, – шепнула я.
– А кто это? – громко спросил он.
– Автор фильма "Хоккеисты", – выпалила я.
– Да ну! В хоккее разбирается? Поехали!
Я помню растерянное, виноватое и веселое лицо Юры. Уплывающее от меня... "Автор фильма "Хоккеисты" стало потом домашней шуткой.
Машину мне починили два брата – литовцы, водители трейлера. Длиннорукие, огромные, почему-то в вязаных шапочках среди лета, они казались мне похожими на Дзампано из "Дороги" Феллини. Но на самом деле они были добрыми. Угостили меня домашним хлебом с копченым домашним салом.
Мы сидели у них в кабине, жевали, запивая кофием из огромного китайского термоса, и болтали "твоя-моя".
Господи, сейчас не верится, что были времена, когда мы все жили вместе, такие разные и такие похожие – русские, литовцы, украинцы, казахи... Откуда взялась рознь, и кто посеял это, как зубы дракона?
Приключение имело эффектный финал. Я летела как бешеная, чтоб успеть к концу киносеанса в Доме творчества, чтоб Юра увидел, что со мной все в порядке. Успела, вошла в холл и увидела радостно-изумленное лицо Юры. Он смотрел на меня мимо какой-то жилистой, высушенной женщины, разговаривающей с ним. Потом он мне рассказал, что высушили женщину занятия йогой, но, кроме йоги, она всерьез занимается парапсихологией.
– Вот пример. Когда ты вошла, она, не оборачиваясь, сказала: "Сейчас в это помещение вошла ваша женщина. Она родилась в год Тигра".
Год Тигра – мой год. Спиритка угадала. Но дело не в этом, хотя мы оба были изумлены. Дело вот в чем: как знать, быть может, этот ничтожный эпизод определил выбор следующей темы. Он начал писать "Другую жизнь".
Вернувшись в Москву, сказал в "Политиздате", что роман о Лопатине сейчас писать не будет и что лучше заключить договор с Юрием Давыдовым, получат очень хорошую книгу.
Так оно и вышло.
Восьмого декабря скончался Павел Абрамович Лурье – брат матери Ю. В. Тот самый гимназист Павлик, что писал дневник. Писал перед революцией, в революцию и в Гражданскую, когда был при Валентине Андреевиче то ли ординарцем, то ли порученцем.
Многое из этих дневников войдет в роман "Старик" – детали, приметы времени, погода. Бесценные для прозы подробности.
ИЗ ДНЕВНИКА ПАВЛА 1920 ГОДА
8 января, четверг. Саратов.
Ездили верхом (Я, В. А., Игнат и Чибисенко). Переехали Волгу, поехали в г. Покровск (7 верст от Саратова и оттуда поехали по тракту до первой деревни (8 верст).
Видели 1-ю (немецкую) бригаду Донской дивизии, которая выступала сегодня из Покровска. Приехали домой в 12.30, сделали верст 35 (за 3,5 часа). Были в штабе, читали газеты. Взят Таганрог. Сегодня в 5 часов пришла телеграмма, что вчера, 7-го января в 11 часов ночи наши взяли Новочеркасск...
10 января
Стрельбище. Пулеметы Гочкинса, карабины и револьверы... Выборы в Саратовский горсовет.
Взят Ростов.
11 января
Парад по случаю взятия Ростова и Новочеркасска.
В газетах: на Азовском море взят Бердянск. Сегодня приехал главком Каменев. В 6 ч. вечера в Городском театре было торжественное заседание по случаю "Дня победы". Выступали Смилга, Флеровский, Валдин, главком, Шорин ... Концерт до 12 ч.
14 января. Поездка в Ростов.
Поездка очень медленная. Все разрушено. Сожженные станции, вагоны... Впереди застрял поезд в снегу (на станции Подгорная).
23 января... В 11 часов проехали мимо Таганрога, не заезжая. В 2 часа ночи приехали в Ростов (проехали 15–16 верст).
24 января. Ростов
В Ростове стоит конная армия Буденного и 8-я армия. Фронт в десяти верстах от Ростова, за Доном. Слышна орудийная стрельба. В городе все магазины открыты, все есть и дешево. По улицам разъезжает масса войск.
26 января. Новочеркасск, понедельник
В 7 часов утра выехали из Ростова в Новочеркасск (48 верст) и в 9 утра приехали туда... Ездили по городу... Все магазины закрыты, ничего нет... После обеда я пошел разыскивать Марковых по адресу, который дала мне Женя (Архангельская, 26). Там живут мать и сестры Елены Павловны Марковой. От них я узнал, что при приближении красных П. А. уехал, семью оставил в Ростове, а сам уехал с Ш. в Екатеринодар. Они получили сведения, что в Ростове квартира, где были Елена Павловна и дети, подверглась разгрому казаками при отступлении. Они очень беспокоятся, дали мне письмо и адрес...
30 января. Ростов
Разыскал Марковых (Садовая, 107, кв. 4)
Елену Павловну, Нину и Тараса. Сведения о разгроме квартиры оказались ложью, только их вещи на вокзале разграбили.
Белые в Батайске. 27 и 28 был большой бой, деникинцы обстреливали город... Сегодня едем назад в Саратов через Таганрог.
23 февраля Деникин отбил Ростов на один день. Мороз.
12 марта
Манифестация в Ростове по случаю третьей годовщины низвержения самодержавия... Убежала лошадь Лебедь.
13 марта
Лебедя еще не нашли. Иван Ростовцев арестован за пропажу Лебедя.
13 Суббота; + 2 R
Казалось бы, далекое, забытое, никому не интересное (как писал Ю. В. "никому ничего не надо"), но сквозь эти записи прорастали и трагические, и щемящие страницы романа "Старик", романа о великой любви и великой ненависти.
Ростов взяли на один день белые, когда юноша Павлик Летунов оказывается в доме родителей любимой женщины, и она здесь – после тифа. На улице деникинцы несут старое, царских времен, знамя. А она – жена красного комкора Мигулина, и сам Павел Летунов с красными...
"А потом вот что: спустя год. Ростов, дом на Садовой, какая-то нелепая, холодная, полутемная зала нежилого вида, стекла выбиты, кое-как закрыты фанерой, а на улице мороз небывалый для здешних мест, и я стою перед дверью в соседнюю комнату, откуда должна появиться Ася..."
Павел Абрамович прожил нелегкую жизнь. Был арестован; из недр ГУЛАГа его вымолила мать Т. А. Словатинская. Она была знакома со Сталиным очень близко, он даже одно время скрывался в ее квартире на Васильевском острове.
Я видела дом, где жила Татьяна Александровна с детьми Павлом и Женей – будущей матерью Юры.
Приехала в Ленинград, где Юра был на каком-то совещании. Мы пошли на Васильевский остров, и он показал мне этот дом. Помню ледяной ветер в гавани и как Юра закрыл меня спиной. Помню какой-то затрапезный ресторанчик под названием "Якорь", Юрин рассказ о девочке по имени Оля (кажется, Мордвинова), в которую был влюблен гимназист Павлик Лурье.
В романе "Старик" он назовет ее Асей, потому что так звали жену Б. Думенко, одного из прототипов героя романа – С. Мигулина.
– Вот здесь горели огромные костры, – сказал он мне на Большом проспекте.
Все наши блуждания в промозглом городе были связаны с замыслом будущего романа.
В то время в нем жили три истории: "Другая жизнь", "Дом на набережной" и "Старик".
Юра очень хотел поехать в Сиверскую, где когда-то проводили лето его отец, мать, бабушка и дядя Павел. Но времени не хватило.
Я жила у друзей на Пряжке, и каждый раз, провожая меня, он вспоминал что-нибудь из Блока.
Русскую поэзию он любил и знал отлично. Часто вспоминал строки Пушкина, Ходасевича, Саши Черного... А тогда, конечно, Блока.
Запомнилось: "Нет, не эти дни мы ждали, а грядущие года..." и еще: "Простим угрюмство, ведь не это сокрытый движитель его..."