Когда показалась школа, нисей свернул с тропинки и пошел в сторону шоссе. Они вышли на шоссе недалеко от того места, где стоял столбик с надписью: "Медленно". Нисей посмотрел по сторонам и поднес два пальца к фуражке.
- Можете спокойно итти. Спускайтесь в долину и поднимайтесь в сторону тутовой рощицы. У Нового поселка, кажется, нет полицейских засад.
Спасибо, - сказал Ясаку и поклонился.
Все тоже поклонились.
- Не стоит, - нисей взмахнул короткой рукой. - Я хоть и нисей и хожу в этой волчьей шкуре, но кровь у меня японская. Когда я увидел плакат и листовки, сразу догадался, что вы патриоты… Хорошо, что смог услужить вам.
Он оглядел всех и засунул руку в карман куртки.
- Вы не выдадите меня? - спросил он и посмотрел на знаки, вышитые на рубашке Комао.
Он наш товарищ, - сказал Ясаку и похлопал Комао по спине. - Сегодня–полицейским досталось от него… на митинге.
Хэйскэ–кашлянул в кулак и покосился на Ясаку.
- Смотрите не выдавайте меня, - повторил нисей. - Вам–то ничего, а со мной живо расправятся. Я военнослужащий… переводчик интендантской части базы. Американцы почти никакой разницы не делают между нами, нисеями, и неграми. Мы те жг цветные.
Мы не шпики, - буркнул Хэйскэ.
Я могу вам сообщить одну важную новость. - Он оглянулся и приставил руку ко рту. - Это военный секрет. Скоро командование базы проведет здесь маневры с участием парашютно–десантной части. Это для того, чтобы напугать вас и напомнить, на чьей стороне сила. Поэтому маневры будут называться "Операция Римайндер".
Римайндер? - переспросила Марико. - Напоминание. "Операция Напоминание".
Еще раз прошу… не выдавайте меня, - нисей положил руку на грудь и коротко поклонился. - До свидания.
Он быстро пошел назад. Когда его фигура скрылась в темноте, Комао поцокал языком.
- Все–таки странно… правду говорит или нет?
Шкура действительно волчья. - Рюкити усмехнулся и покрутил головой. - Сейчас пока ничего нельзя сказать. Посмотрим.
Шкура–то волчья, - сказал Ясаку, - но… под ней все–таки человек. Я думаю, что он говорит правду.
То, что он нас сейчас выручил, это факт, - сказала Марико.
Они спустились в лощину и стали подниматься вверх.
- Через две недели в Бухаресте начнется фестиваль. - Ясаку вздохнул. - Как хочется попасть туда… хоть одним глазком посмотреть.
А Сумико–сан хорошо танцевала, - сказала Марико. - Хотите поехать на фестиваль?
Сумико шла медленно, с трудом волоча ноги и прикрывая платочком глаза. Она остановилась, потерла ногу и кивнула:
- Хочу.
Вот таких, как Сумико–сан, надо посылать, - произнесла Марико.
Ясаку тряхнул головой.
- Вот вместе и поехали бы… Сумитян и я.
Таких, как ты, как раз нельзя посылать, - про^ бурчал Хэйскэ. - Зачем таскал с собой плакат и бюллетени? Чуть–чуть не влопались из–за тебя.
Я хотел расклеить во время митинга и не успел.
А во время драки с полицейскими прятался за спины чужих. Болтун и трус! Волосы отрастил…
Хэйскэ схватил Ясаку за ворот рубашки, но Рюкити и Комао оттащили его, держа за руки.
- Хэйскэ, не дури! - прикрикнул на него Ркжи: ти. - Срывай зло на врагах, а не на своих.
Ясаку пригладил волосы и тихо оказал:
- Я немножко струхнул, это верно… но я все–таки не убежал…
Если б удрал, я бы тебе башку отвинтил, - сказал Хэйскэ. - Лисья морда!
Они молча дошли до дома Сумико.
- Не три глаза, - посоветовал Рюкити.
Прикладывайте мокрую тряпку, - сказала Марико. - Платочек оставьте. Я навещу вас.
Марико взяла руку Сумико и крепко пожала ее.
5
После Урабона пошли дожди. Их не было уже давно, и те, кто имел участки суходольного риса, собирались даже устроить моление о ниспослании дождя. В этом году уже не приходилось рассчитывать на хороший урожай. Рис был невысокий и тощий, и когда над ним пробегал ветерок, вместо мягкого шелеста слышалось зловещее сухое шуршание.
Сумико слышала, как мать Инэко жаловалась ко–му–то:
- Ив прошлом году и в этом удобряли только сгнившими листьями и травой. Вот и вылез бурьян вместо риса.
На заливных полях рис тоже был плохой. Не наклонялся к воде, а торчал прямо, как осока. Потому что не хватало воды. Она просачивалась сквозь насыпи и уходила вниз в долину, а из бамбуковых труб текли тоненькие струйки - воробьиные слезы.
Старик Хэйдэо обвинил своего соседа–племянника в краже воды. В том месте, где от толстого бамбукового ствола ответвлялись стволы потоньше, Хэйдзо нашел пучок травы, прикрывавший отверстие трубы, - как раз той трубы, по которой вода шла на арендованный им участок на склоне холма. За такой поступок было принято наказывать всем миро–м. В других местах за это даже полагалось "мурахатибу". Тот, кого наказывали этим способом, становился отверженным. Все односельчане прекращали всякие сношения не только с виновным, но и со всей его семьей. С ними не здоровались, не разговаривали, ничего им не давали, не помогали даже при посадке риса и уборке, к ним относились хуже, чем к прокаженным. Это было страшное наказание.
Но старика Хэйдзо уговорили на этот раз простить племянника, у которого была жена, прикованная к постели, и трое детей. Хэйдзо удовлетворился тем, что огрел виновного несколько раз палкой по спине.
На участках других арендаторов дело с водой обстояло не лучше. Несколько раз в течение лета прочищали бассейн во дворе господского дома и трубы. А больше всего были виноваты насосы, которые подавали воду снизу, из водоема. Их уже давно надо было сменить. Арендаторы ходили к Сакума, но не застали его дома: хозяин уехал на все лето на курорт на полуострове Ното, где он строил гостиницу с целебными ваннами.
Одна женщина из соседнего уезда, торговавшая вразнос лекарственными травами и мазями, пришла в Старый поселок и стала уверять, что в горном лесу за рекой видела своими глазами белую змею. Змея была не особенно большая, но вся белая - с головы до кончика хвоста. В этих местах белую змею считали недобрым предзнаменованием. Старики помнили, как она появлялась перед смертью императора Мейдзи и •перед рисовыми бунтами тридцать пять лет тому назад. На этот раз она, очевидно, предвещала неурожай и кто знает еще какие беды.
Барсук–Санта снова стал появляться в поселках. Теперь он приезжал в маленьком автомобиле, - судя по всему, дела у него шли очень хорошо. Он катал ребятишек в машине и давал им засахаренные земляные орехи и переводные картинки. В этом году он платил больше, чем в прошлом, но зато требовал от родителей, чтобы они ставили печатку на письменном заявлении о том, что просят взять их дочку на воспитание. И отбирал он в этом году значительно строже - браковал всех девочек, имевших шрамы или какие–либо изъяны вроде признаков ревматизма* или следов трахомы.
Кроме Барсука, приезжали и другие посредники. Они брали не только девочек, но и мальчике©. За мальчиков давали в среднем пятнадцать тысяч иен, часть стоимости выплачивалась продуктами.
Ясаку принес Сумико только что вышедший номер "Нашей земли". В нем было напечатано его стихотворение, в котором говорилось о том, как несколько жителей Восточного поселка продали мальчиков в возрасте от шести до девяти лет, и о том, что в Токио в этом году впервые стали передавать на расстояние театральные представления, концерты и состязания по бейсболу и японской борьбе. Ящики для приема изображений, так называемые телевизоры, выпускаемые американской фирмой Филипс, продавались в магазинах по сто восемьдесят тысяч иен за штуку. Один телевизор стоил столько же, сколько стоила дюжина деревенских мальчиков.
6
В ту ночь, когда было объявлено о перемирии в Корее, на военной базе было очень шумно. Оттуда доносилась беспорядочная стрельба, взлетали разноцветные ракеты, гремел громкоговоритель перед бараками у круглой скалы, и через поселок все время сновали машины и беспрерывно гудели, а ехавшие на них солдаты орали во весь голос под звуки аккордеонов. В городе около бейсбольного поля они разгромили почти все бары и закусочные. Перед 'кинотеатром на главной улице разыгралось настоящее сражение между солдатами и матросами; было ранено несколько прохожих–японцев.
А через две недели после этого произошло то, о чем говорил нисей. Он сказал правду насчет маневров со странным названием.
Со стороны Черепашьей горы на рассвете прилетело несколько больших самолетов. У каждого самолета стали раскрываться оба борта и посыпались парашютисты. Они спустились на холм позади кладбища и на поляну около дороги, ведущей к рыбацкому поселку. Вместе с парашютным десантом были сброшены ящики, пулеметы и трубы - длинные и коротенькие, с расширяющимся концом. Несколько ящиков и труб упало ка кукурузные и бататные участки, прилегающие к дороге. Парашютисты были в зеленых костюмах, кашне у них были разных цветов - серые, белые и желтые. Спустившись на землю и собрав парашюты, десантники начинали устанавливать пулеметы и приставлять треноги к длинным и коротеньким трубам.
Затем появились похожие на бумажных змеев большие самолеты; у каждого из них было по три туловища: среднее - толстое, два по бокам - потоньше. На среднем туловище открывался люк, и оттуда выбрасывались парашютисты, привязанные друг к другу канатами, и вместе с ними на больших парашютах спускались двухколесные повозки с многоствольными трубами.
Около кладбища на дороге стояли солдаты с базы и не пропускали никого вниз к шоссе. Жители поселка обступили приехавшего на велосипеде инженера соевого завода. Инженер объяснил:
- Этот самолет с тремя фюзеляжами называется "воздушный боксер", специально для воздушного де - санта, последняя новинка.
Снизу показались "джипы" с пулеметами и маленькие танки. Десантники залегли в канаве у дороги. К ним подкатила машина с белым флагом, и сидевшие в ней офицеры с белыми нарукавными повязками помахали флажками. Десантники побежали к кладбищу. "Джипы" и танки быстро покатили за ними, но вдруг из–за деревьев на кладбище высунулись трубы с расширенными концами. Офицеры на машине с белым флагом замахали флажками, и танки повернули назад.
- Это значит, что парашютисты накрыли танки залпом из противотанковых ружей, которые называются "базука", - сказал инженер.
Парашютисты выстроились перед домиком Отацу. Послышалась команда:
- Шэн!
Парашютисты скрылись за плетнем домика Отацу. Снова появились трехфюзеляжные "воздушные боксеры" и сбросили отряд парашютистов у дороги, ведущей к рыбацкому поселку. Вскоре внизу на шоссе и за кладбищем захлопали выстрелы и затрещали пулеметы: парашютисты вступили в "бой" с отрядом, наступавшим со стороны базы.
Операция "Напоминание" закончилась к полудню. После этого начались маневры японской полиции и отряда охранного корпуса. Все были в полном боевом снаряжении-в шлемах и с револьверами; их сопровождали танки и броневики. Сперва все выстроились на опушке Обезьяньего леса, потом, рассыпавшись в цепь, стали окружать лес с трех сторон, стреляя из автоматов и пулеметов. Танки и броневики помчались мимо Старого поселка в сторону Тоннельной горы. После этого солдаты охранного корпуса начали маршировать и бегать у подножия горы Югэ. Команду подавали иностранные офицеры–инструкторы, стоя в "джипах":
- Шэн!
Райт уи–ил!
Дэбл куик маач!
Переводчики–нисеи повторяли команду на японском языке:
- Смирно! Правое плечо вперед! Бегом марш!
Закончив обучение, чины охранного корпуса промаршировали по улицам' Старого и Восточного поселков. Мальчишки из–за плетней и с деревьев кричали им вслед:
- Шюшайн!
Хаба–хаба! Панпан!
Как только был снят заслон, жители поселка пошли на кладбище приводить в порядок могилы. Больше всех лострадалк могилы на склоне холмика, где парашютисты рыли ямы и устанавливали минометы.
Вернувшись с кладбища, Сумико пошла помогать матери Инэко резать грибы и редьку для сушения.
- Говорят, дядя Сумитян хочет пойти работать на гору? Правда? - спросила мать Инэко.
Наверно, опять поругался с приказчиком, - сказала Сумико. - Думал, что ему дадут участок в аренду, а приказчик помешал.
Мать Инэко закивала головой.
- Я слышала, что приказчик требует, чтобы Сумитян пошла работать в усадьбу, а дядя Сумитян не соглашается.
Не в усадьбу, а в гостиницу на курорте, - сказала Сумико. - Я лучше пойду работать на завод.
Инэ тоже хочет служить в городе, ей скучно у тети. Скоро будут набирать работниц на консервный завод господина Югэ, но там надо будет жить в общежитии.
Барсук устраивает?
Нет, жена старосты - она тоже занимается этим делом. Только я боюсь отпускать Инэ в город, она у нас такая шальная… Слышала, что выкинула Яэко? Подговорила девчонок взбунтоваться, поломала что–то и убежала, стала совсем красной. Вот я и боюсь отпускать Инэ… - Мать Инэко покачала головой. - А дочка Дзинсаку… слышала? Вышла из больницы и не вернулась домой, осталась в городе и, говорят, совсем свихнулась… стала панпан–девкой. Решила–плюнуть на все: все равно, мол, уже опоганена… Бедняжка! Такая хорошая девочка была…
Мать Инэко вздохнула и вытерла передником глаза.
Где–то недалеко зашумели машины. Мать Инэко подошла к плетню.
- Опять приехали. На этот раз не маневры.
У дома Кухэя стояли две машины. Через некоторое время из дому вышли иностранцы. Один из них в белом халате и с чемоданчиком, рядом с ним коренастый японец в военной форме, нисей.
- Наклеили бумажку на двери… Это приехали осматривать нас… Ой, сюда идут! - Мать Инэко взяла нож у Сумико. - Беги домой.
Вбежав в дом, Сумико разбудила дядю. За окном громко заговорили. Скрипнула калитка.
- К нам идут, - зашептала Сумико, теребя дядю за рукав. - Проверять пришли.
Увидев в дверях человека в темных очках, дядя вскочил.
- Сюда нельзя! - крикнул он. - Больная.
Он трясущимися руками открыл ящик алтарика и, вытащив жетончик из узелка, протянул человеку в темных очках. Тот осмотрел жетончик, передал его толстому аме с рыжими усами, в белом халате, затем вытащил из сумочки маленький фотоаппарат и кивком головы показал Сумико, чтобы она вышла во двор. На улице громко кричали женщины.
Нисей взял Сумико под руку и шепнул ей в ухо:
- Не ори. Ничего не будем делать…
Он вывел ее во двор. За плетнем толпились люди. Нисей подозвал дядю Сумико.
- Скажите всем, чтобы не волновались. Успокойте… мы ничего не делаем такого…
Дядя подошел к плетню, но шум не утихал. Человек в темных очках сфотографировал Сумико спереди и сзади, а толстяк с рыжими усами, оттянув ворот ее халата, осмотрел рубец и кивнул. Дядя–подошел к ни–сею и спросил дрожащим голосом:
- А зачем фотографируете? Она ничего плохого <не делала… Она не красная.
Нисей успокоил его: врачи будут лечить девочку, у нее очень серьезная болезнь. Она должна явиться в медицинскую часть базы, и ей дадут лекарство. Но для того чтобы ее лечить, надо сперва взять кровь на пробу.
- Не хочу, - сказала Сумико и открыла рот, чтобы закричать, но дядя остановил ее.
Будут лечить бесплатно, - сказал он. - Надо дать на пробу, не бойся.
Толстяк взял Сумико за палец, быстро кольнул ножичком и приложил к кусочку стекла. За плетнем снова зашумели. Выйдя со двора, военные направились к калитке соседнего дома. Раздался громкий плачущий голос матери Инэко:
- Я не больная! Сюда нельзя!
Женщины на улице закричали:
- Чего нас осматривать? Уходите!
Мы не панпаны!
Проваливайте!
Жена Кухэя со сбитой набок прической вбежала во двор Сумико и заколотила палкой по керосиновой банке, подвешенной к дереву.
- Не пущу! - закричала одна из женщин.
Остальные тоже заголосили. К дому Инэко сбегались люди. Кто–то с черным пластырем на спине проворно забрался на крышу дома напротив и стал отдирать черепицы. Шум на улице нарастал. Загудели машины и двинулись, иностранцы стали вскакивать на ходу. Женщины продолжали кричать. Машины помчались в сторону кладбища, поднимая густую пыль и беспрерывно гудя.
- Уходите! - кричал охрипшим голосом полуголый мужчина с пластырями на спине и в исступлении стал колотить палкой по фуражке, валявшейся на земле. Нос и губы его были в крови. Это был Дзинсаку. Он бросил сломавшуюся палку и стал топтать фуражку. К нему подошли отец Инэко, Кухэй и дядя Сумико и стали успокаивать. Дзинсаку отшвырнул ногой фуражку, сел на землю. Ему принесли чашку воды, он выплеснул ее на себя.
Жена Кухэя соскоблила с двери бумажку с надписью "CHECKED. Прошла медицинский осмотр" и стала что–то рассказывать обступившим ее женщинам. Мужчины пошли совещаться на площадку с флагштоком. Старик Хэйдзо громко ругался и стращал всех, что эта история не пройдет безнаказанно, надо сейчас же пойти к старосте и к господину Сакума и как–нибудь упросить их замять дело. Может быть, староста и господин Сакума согласятся сходить к военному начальнику и принести извинение от имени жителей поселка. И все надо свалить на женщин, сказать, что это они начали.
После долгих споров Хэйдзо и Кухэй пошли в Старый поселок. Все ждали их возвращения, никто не уходил с площадки. Вернувшись от старосты, ходоки сообщили, что староста наотрез отказался впутываться в это дело. Он сказал: сами набезобразничали - сами расхлебывайте. Из деревенской управы позвонили Сакума на соевый завод. Он, не дослушав их, положил трубку. Но мужчины Старого и Восточного поселков, узнав о случившемся, сказали, что они не дадут чужестранцам измываться над женщинами.
В тот же вечер к Сумико прибежали Ясаку и Хэйскэ и подробно расспросили о случившемся.
Через день появился очередной бюллетень журналов "Наша земля" и "Кормовое весло". В нем была помещена беседа сотрудника бюллетеня–с одной жительницей Нового поселка, очевидицей'события. Затем шла статья, в которой говорилось, что отважный поступок жителей Нового поселка вызывает восхищение всех японских патриотов,
8
На этот раз Марико была в темнокоричневых очках с толстой зеленой оправой, в кожаной куртке и мужских штанах. Сумико сперва даже не узнала ее. Марико подкатила на велосипеде вместе с двумя длинноволосыми студентами.
- Приехала навестить Сумико–сан, - сказала Марико, сев на цыновку. - В городе такой шум… - Она вытащила пачку сигарет и зажигалку и закурила. - В газетах ничего не было, но все знают. Оказывается, и к Сумико–сан тоже приходили… хорошо, что все обошлось благополучно.
По словам Марико, в городе сейчас только и говорят об этом событии. Демократическая ассоциация женщин сразу же устроила митинг и стала собирать на улицах подписи под протестом. К этому протесту присоединились все прогрессивные организации. На имя начальника базы "Инола" уже послано несколько сот коллективных писем с требованием прекратить издевательства над японскими женщинами.
- А плакаты появились? - спросила Сумико. - Кацу Гэнго что–нибудь нарисовал?