Сотни и сотни тоненьких журнальчиков выпускаются сейчас по всей стране. От Хоккайдо до Кюсю, всюду, всюду - в городах, деревнях, рыбацких поселках, на заводах и в шахтах. Всюду печатают эти журнальчики и перелистывают их. Шелест слышится по всей стране. Тысячи, десятки тысяч людей - шахтеров, рыбаков, железнодорожников, студентов, землепашцев, телефонисток, лесорубов - пишут, пишут обо всем, что у них на душе, пишут как умеют. Пишут потому, что хотят, чтобы японцам жилось хорошо, чтобы во всем мире людям жилось хорошо и чтобы не было больше войн. Чтобы не было больше пикадонов.
Кацу Гэнго, наверно, сейчас что–нибудь пишет или рисует. Или печатает на гарибане. Какой он из себя? Может быть, похож на Кантяна? Или на румяного студента Икетани? Или на парня с сердитыми глазами, Цумото? Кацу Гэнго борется против пикадона-он хороший человек. Такой же, как дедушка и учитель Акаги.
Все хорошие люди борются за то, чтобы самолеты перестали летать над городами и деревнями и убивать людей. И чтобы больше не было Хиросим…
Синее, ясное утршнее небо. Над городом, раскинувшимся по берегу моря, вдруг появляются два самолета. На улицах и в переулках играют дети и смотрят на эти самолеты. На1 одном из самолетов написано имя матери летчика, везущего пикадон. И этим же именем названа военная база на берегу моря, около рыбацкого поселка.
Отогнать эти самолеты! В небо взлетают сотни и сотни бомб - тоненьких книжек из самой дешевой серой, шершавой бумаги. Эти бумажные бомбы делают сотни тысяч парней и девушек, таких, как Рютян и Яэтян, таких, как она, Сумико. Им нужно помочь. Она будет им помогать.
Два самолета летят над городом высоко–высоко в небе. С этими знаками - белая звезда и белые полоски по бокам. Отогнать эти самолеты! Счастье в дом, чертей вон! Но моа Хиросима!
1
Яэко заходила несколько раз, но Сумико каждый раз была занята: то помогала дяде сажать соевые бобы между рядами гречихи на поле Сакума, то работала по очистке водоема или таскала щебень и глину для новой ограды вокруг водоема. Несколько раз дядя брал ее в усадьбу расчищать дорожки в саду и подстригать кусты китайских камелий и бледнолиловых рододендронов.
Дядя попрежнему держал сандалии Сумико в ящичке алтаржа и не разрешал ей выходить без спросу. А в тот день, когда стало известно, что полиция запретила устраивать собрания в честь 1 Мая во всех дерев* нях около базы, дядя сказал:
- Оказывается, красные хотели устроить какое–то бесчинство в нашей деревне. И собирались где–то в на* шем поселке. Староста говорит, что на этих собраниях все давали клятву, резали пальцы и ставили кровавые печатки. Хорошо, что я тебя никуда не пускал, а то могли бы тебя тоже затащить…
На всякий случай он осмотрел пальцы СумикЬ. Следов пореза на них не было.
- Мне лечиться надо, - сказала Сумико, - а до красных мне нет никакого дела…
Ночью она пожаловалась дяде на сильные боли в плече и призналась, что эти боли начались уже дней десять тому назад, но она терпела, не хотела пугать дядю. А перед глазами у нее все время кружатся ка–кие–то красные и зеленые пятна.
Ощупав ее плечо и осмотрев глаза, дядя рассердился:
- Надо было сразу сказать. Завтра же пойдешь к доктору. Надо полечиться, а то начнется посадка риса, и будет некогда.
На следующий день под вечер Сумико побежала к Яэко, и они отправились в путь. Они пошли к водоему, но, не дойдя до него, свернули вправо и спустились в узенькую лощину, где во время войны рыли подземный ход, а потом завалили вход камнями.
Пройдя лощину, они стали подниматься. На этот раз проводником была Яэко, и она не жаловалась на трудный путь. Около утеса с тремя красными соснами тропинка разветвлялась. Они пошли вдоль подножия отвесной скалы и перешли бамбуковый мостик, перекинутый через ущелье, загроможденное каменными глыбами. Отсюда тропинка шла круто вверх между кустами оранжевых и фиолетовых диких азалий.
- Запомни этот камень, похожий на дельфина, поднявшего хвост, - сказала Яэко. - Это и в темноте можно разглядеть. В следующий раз пойдешь сама.
А вдруг собьюсь с пути? Можно ставить какие–нибудь метки? - спросила Сумико.
Яэко сердито нахмурилась и покачала головой:
- Полицейские увидят эти метки и поблагодарят Сумитян.
За кустами что–то зашуршало. Сумико тихо вскрикнула и застыла на месте. Яэко тоже остановилась и стала прислушиваться.
- Это змея, - сказала Сумико.
Шуршанье повторилось. Из–за деревьев послышался прерывистый свист. Яэко свистнула и пошла дальше.
Между сваленными деревьями чернел шалаш рядом с кучкой обожженных камней - остатками печи углежогов. Яэко щелкнула несколько раз языком, затем издала звуки, похожие на попискивание птички. Из шалаша ответили таким же попискиванием. Девушки подошли поближе. Из шалаша показалась голова Рюкити, повязанная утиральником. Сумико, отвернувшись, поправила волосы и подтянула шаровары.
В шалаше, устланном соломой, сидел тот самый краснолицый рыбак Матао, который был на собрании в доме учителя. На ящике, заменявшем столик, рядом со свечкой, воткнутой в бутылку, лежала большая железная доска. Матао клал на доску листы бумаги, накрывал желтой бумагой и проводил по ней валиком, смазанным черной краской.
- Это гарибан, - сказал Рюкити.
Сумико, подсев к ящику, почтительным взглядом обвела прибор.
Но Яэко не проявляла никакой почтительности. Провела пальцем по железной доске, поднесла его к носу и поджала губы.
- Грязно. Надо протирать почаще, чтобы бумага не пачкалась. А то, что в прошлый раз принесли, готово?
Рюкити виновато хмыкнул и, присев к ящику в углу шалаша, стал писать на желтоватой бумаге железной палочкой. На этом ящике стоял маленький железный фонарик со свечкой внутри.
- Надо было сделать к сроку! - строгим голосом произнесла Яэко. Она заглянула через плечо Рюкити. - Почему пишешь своим почерком, а не меняешь? Все буквы валятся на правый бок и приплюснуты, сразу видно, кто писал. Так не годится. А там что печатают?
Рюкити кивнул в сторону Матао.
- Матао принес материалы для ихнего журнала. Икетани обещал им прислать гарибан, но они решили первый номер выпустить как можно скорее.
Яэко снова поджала губы.
- Здесь у нас запасной гарибанный пункт. Если будем печатать для всех… Это не годится.
Только на этот раз, - тихо сказал Рюкити. - А следующий номер…
И это не годится, и то не годится. - Матао громко фыркнул. - Прежде чем лезть с замечаниями, надо сперва стать мужчиной. Надо помнить свое место.
Яэко покосилась на него и повернулась к Рюкити.
- А тот парень из поселка Куротани тоже все время ругал женщин, говорил, что нельзя пускать женщин на собрания и в кружки. А потом оказалось, что он доносил обо всем полиции. Из–за него запретили гулянье с митингом. Поэтому пускать сюда можно только хорошо проверенных…
Рыбак с шумом провел валиком по бумаге, ударил кулаком по ящику и, повернувшись к Яэко, прохрипел:
- Слушай, ты… придержи язык!..
Но в этот момент Сумико, заглянув в отпечатанный лист, поджала губы, подражая Яэко, и сказала строгим голосом:
- Ничего нельзя разобрать. Грязно напечатано.
Тушь такая, - буркнул Матао.
Надо эту штуку вести мягко, а не наваливаться со всей силой, - сказала Сумико. - Это не весло.
Матао смерил ее взглядом и скривил рот.
- У нас в поселке… когда девчонки разговаривают с мужчинами…
У вас в поселке, - перебила его Яэко, - старики бьют взрослых парней по мордам, а те только кланяются. А в прошлом году у вас в поселке лечили одну старуху… положили ее на берегу и стали дубасить баграми, чтобы выгнать дух лисицы, сломали ребро и чуть не убили. Самые отсталые люди - это рыбаки. Славятся на всю Японию.
Задаваки и трусы, - добавила Сумико. - Славятся на весь мир.
Рютян повалился на солому и захихикал. Матао, свирепо нахмурившись, оглядел девушек и, отвернувшись, плюнул.
- Прямо дикие кошки, - прошипел он. - Совсем бешеные.
Яэко и Сумико переглянулись и улыбнулись. Яэко взяла отпечатанный лист и стала читать вслух:
Г оры -
Фудзи, Сиранэ,
Ходака, Яри, Акадаке!
Почему за вас отдуваются вулканы Асама и Сакурадзима?
Эй вы, горы Японии,
от Хоккайдо до Кюсю, - пришло время!
Начните выдувать из себя пламя,
так чтобы небо и земля накалились докрасна!
Извергайте с грохотом бушующее пламя!
- Эго только часть длинного стихотворения, - сказал Рюкити. - У них не хватает материала, и поэтому взяли из токийского журнала "Народная литература".
А это откуда? - спросила Яэко, перебирая ранее отпечатанные листы.
Это из сборника стихов рабочих осакского водо–провода.
Надо свои печатать, а не списывать из других журналов, - проворчала Яэко. - Нечего затевать, если своего материала нет!
Надо попросить Ясаку, чтобы для их журнала написал одно хокку, - сказала Сумико. - Как лечат старух…
Рюкити прыснул. Матао пошевелил губами, но промолчал.
Яэко показала на желтые листы, лежащие около гарибана:
- Материалов уже достаточно. Когда выпускаете?
Матао посмотрел на нее и, повернувшись в сторону Рюкити, пробурчал:
- Хотели завтра, но не успеем…
А как назвали журнал? - спросила Яэко.
Наверно, "Голос лисицы", - сказала Сумико.
Матао сделал вид, что не расслышал. За него ответил Рюкити:
- "Кормовое весло". Это Матао придумал–Хорошее название, - сказала Яэко и, подсев к гарибану, завернула рукава халата.
Когда все было отпечатано, Матао впервые улыбнулся.
Сумико сделала то же самое. Они стали помогать Матао. Яэко подкладывала чистые листы бумаги, а Сумико снимала готовые листы с доски и раскладывала. Работа пошла быстро. Все работали молча. Рюкити писал, навалившись локтями на ящик в углу шалаша.
- У нас баб не пускают на лодки, чтоб не принесли беды, - сказал oih. - Вот посмотрим, как будет с этим журналом.
Он бережно завернул отпечатанные листы в холстину и, кивнув девушкам, вышел из шалаша. Сумико крикнула ему вдогонку:
- Вот увидишь, журнал будет счастливый. Потому что женские руки помогали.
Рюкити стал показывать Сумико, как обращаться с гарибаном. Она быстро усвоила искусство равномерно накладывать краску на валик и проводить им но бумаге так, чтобы все буквы выходили одинаково отчетливо.
С этого дня Сумико стала ходить по вечерам в га–рибанлый шалаш. Дорогу она запомнила быстро и ходила туда и обратно одна. Спускаться с горы в полной темноте было страшновато, но пришлось привыкнуть к этому.
Оца сказала дяде, пусть он не беспокоится: на городской площади всегда стоят грузовики с дамбы и стекольного завода, и они часто ездят в эту сторону, так что она всегда возвращается на машине.
Она узнала от дяди: Таками собирался поехать
в Киото, мо вдруг почувствовал себя плохо, его возили в город, и там ему сделали переливание крови. Врачи запретили ему учиться в этом году. Однажды Сумико, спускаясь в лощинку, увидела его. Он шел по шоссе со стороны школы и помахал ей рукой, очевидно хотел остановить ее, но она быстро сбежала вниз и спряталась за деревьями.
2
Около шалаша раздалось щелканье. Рюкити стал прислушиваться. Через некоторое время свистнули два раза. Рюкити ответил. Сумико высунула голову из шалаша и увидела выглядывающую из–за дерева скуластую физиономию Кандзи. Он подошел, прихрамывая, к шалашу. За ним следовал широкоплечий мужчина в засаленном солдатском кителе.
- А ты чего здесь делаешь? - гаркнул Кандзи. - Ну–ка, Сугино, вышвырни ее отсюда!
Сугино свирепо оскалился и схватил ее за шиворот.
- Тише! - Сумико замахала руками. - Там в долине сейчас шумела машина. Полицейские…
Уже проехали, - прогудел Сугино, отпуская Сумико.
А если нагрянут полицейские, что будешь делать? - спросил Кандзи.
Сумико улыбнулась, сморщив носик:
- Схвачу гарибан и помчусь наверх… и залезу в расщелину над пропастью. Полицейские туда побоятся сунуться ночью.
На словах храбрая. - Кандзи подмигнул Сугино. - Посмотрим, как на деле.
Они принесли экстренный заказ. Ha–днях в одном поселке к северу от города у учеников начальной школы без ведома родителей взяли кровь для раненых иностранных солдат, привезенных с корейского фронта. Префектурный комитет коммунистической партии уже выпустил листовки с протестом против принудительного взятия крови у детей. К этому протесту присоединились Демократический союз молодежи, профессиональные союзы, комитет защиты мира, Демократическая ассоциация женщин и другие организации, в том числе и местная община буддийской секты Синею.
Кандзи принес текст обращения к жителям деревень не давать кровь. Имелось в виду расклеить это обращение на дорогах и в деревнях.
Пока Рюкити переписывал текст обращения, Сумико, сидя у гарибана, водила угольком по картону. Она делала набросок фигуры девочки со школьной сумкой на плече. Когда у девочки появились большие глаза и челка на лбу, фигура ее сразу же стала похожа на куклу, выставленную в витрине магазина на главной улице города. Сумико пририсовала шприц, воткнутый в руку девочки, и резиновую трубку.
- Вот это здорово! - раздался голос Кандзи над ее ухом. - Сумико, оказывается, умеет рисовать.
Она закрыла рукой рисунок, но Кандзи выхватил кусок картона.
- Очень хорошо… Только надо ноги приделать, а то получается привидение.
Изобрази сбоку бутылку, куда кровь стекает, - посоветовал Сугино. - Только большую.
Постой! - Кандзи приставил палец ко лбу. - Вместо бутылки… придумал! Кому идет кровь? Для чего?
Для воины в Корее, - ответил Рюкити.
Вот именно. Лучше нарисовать не бутылку, а такую штуку, чтобы всем было понятно с первого взгляда.
Сумитян умеет рисовать самолеты, - сказал Рюкити.
Сугино замотал головой.
- Не годится. Тогда придется этот шланг тащить вверх, в небо… Самолет летит, а девочка стоит на месте.
Можно нарисовать самолет на земле, - возразил Рюкити.
Лучше это… - Сумико нарисовала три кружочка, обвела их волнистой линией, наверху изобразила полукруглую башенку, из которой высовывалась пушка.
Настоящий танк! - Кандзи хлопнул в ладоши. - Молодец, Сумитян!
Сумико провела линию - протянула трубку от шприца к танку.
- Рисуй начисто. - Кандзи положил перед Сумико восковку и железную палочку. - Только смотри, если испортишь, отвинчу голову!
Надо сперва напечатать обращение, а потом листовку, которую вчера принесли. - Рюкити покачал головой. - А у нас бумаги мало… на этот рисунок вовсе не хватит.
Рисунок не надо печатать, сделаем только восковку, - сказал Кандзи. - Я покажу Цумото.
Сумико положила восковку на доску и стала рисовать, а мужчины сели печатать обращение. Закончив печатание, Кандзи завернул в большой платок отпечатанные листы и .восковку с рисунком Сумико и ушел вместе с Сугино.
Рюкити развел костер на развалинах печи и поставил на огонь кастрюльку. Он приготовил похлебку из стебельков репейника и побегов папсУротника. Вместо риса похлебку пришлось заедать галетами, пахнущими мышами.
- Очень вкусно… - Сумико закрыла глаза и похлопала себя по щекам. - Первое в мире угощение.
После ужина они сели печатать листовку. Просмотрев первый отпечатанный лист, Сумико сделала удивленное лицо.
- Это ведь Ясаку сочинил? - спросила она.
Рюкити кивнул головой:
- Да, Ясаку.
А почему подпись Кацу Гэнго?
Потому что хорошее стихотворение. Решили пустить листовкой. Будем расклеивать.
Значит, Ясаку… - Сумико поцокала языком. - А я не знала… А вот недавно на дороге был плакат - дети, а над ними самолеты с никадоном. Там тоже была подпись Кацу Гэнго. Значит, Ясаку… умеет и рисовать?
Какой плакат? С надписью: "Борись с угрозой войны!"? Это не Ясаку. Тот плакат делали в союзе молодежи. Тогда за одну ночь накатали от руки около ста плакатов и сами расклеили.
•- Не Ясаку? А почему подпись Кацу?
- Как почему? Потому, что получился удачный рисунок. Поэтому решили размножить и расклеить.
А вот когда мы ходили в тот раз в город, на столбе было объявление о кукольном спектакле… пьеса Кацу Гэнго.
Ту пьесу написала Курода Марико. Вот та самая девушка в очках, она была на собрании у учителя. А сейчас она пишет для бумажного театра пьесу о женах шахтеров, о том, как они боролись.
А как боролись?
Их мужья забастовали и спустились вниз, в шахты, чтобы не пускать никого. Тогда владелец шахты вызвал полицию и послал вниз штрейкбрехеров. Те нагрузили вагонетки углем и хотели вывезти, а жены шахтеров сели на рельсы и не пропустили. Сидели до тех пор, пока владелец не пошел на попятную.
Высидели и победили… - тихо произнесла Сумико. - Женщины, а такие же храбрые, как мужчины.
Закончив работу, они потушили фонарик в шалаше и сели у входа. Из–за Двугорбой горы вылезла большая круглая луна. Около вершины Монастырской горы торчал шпиль пагоды, похожей на сосну с обрубленными ветвями. Внизу среди деревьев поблескивали огоньки светлячков.
- Недавно в город приезжал студенческий хор из Токио, - сказал Рюкити. - Хорошие песни пели. И японские и иностранные. Вот эта мне понравилась… русская. Такой припев:
Каринка, каринка, каринка мая Нива ни ва итиго Ватаси но маринка э–эй!
• Каринка, каринка, каринка мая Нива ни ва итиго Ватаси но маринка а–а–а!
Сумико заставила ею повторить несколько раз и выучила мотив.
- А что такое "каринка" и "маринка"? - спросила она.
Наверно, что–нибудь вроде "милая"… Только русские говорят не "каринка", а по–другому, потому что они умеют, кроме "ри", произносить еще такую букву, которой нет на японском языке. Эту песню у них поют молодые мужчины и женщины… влюбленные.
Он пристально посмотрел на Сумико. Она пощипывала шею. Между ними пролетел светлячок.
- Надо итти домой. - Сумико поднялась. - Скоро будет дождь.
Откуда–то сверху из–за кустов на скале сльь шалось монотонное, назойливое стрекотанье цикады.
-%Бсть такая старинная песня, - тихо сказал Рюкити. - Я слышал пластинку. Это песня гейш. Там говорится о том, что цикада все время трещит о своей любви, но не умирает, а светлячок страдает молча и умирает от огня внутри… обугливается.
Он провел рукой по груди.
- Пора домой, - сказала Сумико, отеяв руку от шеи.
Они молча пошли по тропинке вниз. Дойдя до камня, похожего на дельфина, стоящего хвостом вверх, Рюкити простился с Сумико и пошел обратно. Когда он взобрался на скалу и скрылся за деревьями, Сумико окликнула его:
- Около месяца тому назад кто–то "поставил ветку сливы на нашем плетне. Я не знаю кто…
Сверху из–за кустов диких азалий донесся голос:
- Это светлячок!
Сумико засмеялась и, тряхнув головой, побежала вниз.
3