- Нутро, понимаешь, горит. Вчера из командировки притащился, ну и хлебнули с братцами-шоферами. Еле домой добрел, ей-богу. Ты не морщись, пей.
- Я, пожалуй, не буду, - поежился Андрей.
- Брось. Ну, давай за твое здоровье, за мое почтенье.
Семен выпил водку залпом, сморщился, закрыл глаза и крякнул, тряхнув рыжим чубом. А он правду тогда говорил - чуб у него отрос отменный, золотистый, густой.
- Пей, пей! - подбадривал Семен. - Что ты как красная девица!
Андрей прижмурился и пригубил стакан. Во рту все обожгло, сперло дыхание.
- Не дыши! - крикнул Семен.
Как ни противно было, Андрей все-таки выпил до дна.
- Слабоват оказывается.
- Да не пил я никогда.
- Птенец, а я-то думал про тебя лучше.
Захмелел Андрей сразу. Стало приятно и тепло. Постоянная боль в руке утихомирилась. В голове зашумело. Андрей блаженно улыбался, и думалось ему, что Семен распрекрасный товарищ. Хотелось даже поцеловать его или по-дружески потеребить за чудесный чуб. А Семен между тем налил себе еще - также залпом выпил. Копаясь вилкой в капусте, спросил.
- Так ты, стало быть, слесарь?
- Чисто работал! Мастер Иван Митрич, бывало, говорил: ты, Синилов, навроде как профессор своего дела, - похвастался Андрей. - Рука заживет, доктор обещал.
- Но слесарить тебе, конечно, не придется больше?
- Почему? Придется.
- А то бы я тебя на первых порах мог к нам в гараж определить. Начальник у меня - свой человек.
- А что - я пойду! Чего не пойти? Пойду.
- Потом бы к шоферской работе пригляделся, подучился малость - и пошел!
- Учиться - у меня мечта. Читать люблю досмерти. Поверишь ли…
- Обожди, - поморщился Семен. - Не люблю я этого, вот как не люблю, - он провел пальцем по горлу. - Дураки всю жизнь учатся, дураками и помирают. А я жить хочу, я не дурак. Понимаешь - жить на широкую ногу. Меня опять на "Победу" ставили. Дудки! "Буйвол" взял. Милое дело! Был вон нынче в командировке, думаешь, с пустыми руками приехал! Весной на посевную махну, осенью на уборку. Я честно делаю, не думай. Пустой машину не гоняю. Пойдем к нам в гараж. Я тебя научу. Со мной не пропадешь.
- И пойдем! - захлебнулся от нежности Андрей. - Эх, дружище Семен! Человечище ты! - и полез к Колечкину целоваться.
А тот отмахивался, смеясь:
- Брось ты, дуролом! Тысячи нежностей. Баба ты, ей-богу!
…Утром Андрею было мучительно стыдно за свое поведение у Колечкина. Трещала голова, а тело было как после порки. Тетя Нюра качала головой:
- Мыслимое ли дело так себя изводить? Да ты еще больной. Пожалел бы себя.
Андрей отводил глаза в сторону, уши у него пылали от стыда.
- Ты уж, сынок, воздержись, право дело. Я тебе от чистого сердца советую. Не славно это.
Неделю Андрей не выходил из дома. Читал. Потом ходил в больницу. День выдался теплый, таял снег, бежали ручьи, в воздухе висел весенний перезвон. Конец марта. И захотелось Андрею прогуляться по городу, по самому центру, поглазеть на людей, на красивые здания.
Возле гостиницы "Южный Урал" встретил Семена Колечкина в компании приятелей. Семен был основательно выпивши, обрадовался Андрею, познакомил с товарищами и потянул в ресторан. Отнекивался Андрей, сколько мог. Но их было шестеро, а он один. Не устоял.
Компания шумно ввалилась в вестибюль гостиницы, столпились у гардероба. Андрея окликнули. Кто бы? В этом большом многолюдном городе у него знакомых не было. Наверное, показалось. Но его снова позвал знакомый женский голос.
- Что ты не раздеваешься, голова два уха! - накинулся Семен.
Андрей не слушал его, оглянулся. Глазам не поверил своим: у окна стояла Нина Петровна и улыбалась. Не скоро узнаешь, такая нарядная: в зимнем пальто с черным каракулевым воротником, в пуховой шали, в ботах. А глаза прежние - с затаенной печалью, с невысказанными желаниями. Пухлые губы, подбородок с нежной ямочкой. Семен потянул за рукав:
- Кто это?
- Погоди!
- Хороша, ей-богу. Сок с молоком.
- Брось трепаться! - окрысился Андрей.
Колечкин только свистнул от изумления:
- Ого! У тебя и коготки есть!
Синилов шагнул к Нине Петровне. Она весело прищурилась, словно бы прицениваясь: тот это Андрей или другой, можно с ним вести себя так же откровенно и по-дружески, как на Егозе, или нельзя. Заметила на похудевшем лице волнение, прочла в глазах неподдельную радость, потянулась навстречу ему. Встали друг перед другом, улыбаются и молчат. "Похорошела, - думал Андрей, - даже помолодела, морщинки расправились".
- Торопись, Андрей, а то на буксир возьмем! - крикнул Колечкин.
У Синилова потухла улыбка, взбухли желваки.
- Идемте на улицу, - сказал Андрей Нине Петровне. - Эти друзья действуют на нервы. Она повиновалась, спросила:
- Кто они?
- Пятерых вижу впервые, а с одним в больнице лежал. Ну их! Но как вы сюда попали?
Они выбрались на улицу, окунулись в солнечную многоголосую звень и, подхваченные пестрым людским потоком, поплыли, сами не зная куда.
- Дела школьные, главным образом, - ответила Орлова. - Ну, и обещание хотела выполнить - вас повидать. Собралась искать по адресу, а тут такая удача - увидела здесь.
Взгляд у нее открытый, зовущий. Андрей невольно потянулся к Нине Петровне:
- Дайте-ка я возьму вас под руку. Так удобнее.
- Бориска про вас уши прожужжал - дядя Андрей да дядя Андрей. Все посылал к вам. Вот я и собралась. Благо, весенние каникулы. Адрес Бориска раздобыл, бегал к вашему брату.
Дошли до скверика у почтамта. Андрей притомился. И сознаться неудобно, и идти с каждым шагом тяжелее. Тогда пригласил Орлову к себе на квартиру. Она посмотрела на него с благодарностью. Отозвалась.
- Хорошо. Только зайдемте в номер. Я для вас кое-что привезла.
В номере Нина Петровна вытащила из-под кровати "авоську".
- Бориска пристал: увези дяде Андрею варенье да и только, - улыбнулась она. - Вы сядьте, отдохните немного.
Андрей присел на диван, она - рядом. Посмотрела на него с затаенной улыбкой, потупилась и призналась:
- С того лета, когда встретила вас на Егозе, я какой-то иной стала. Будто в моем окошке тоже зажегся свет. Все время думала о вас. Забывала - напоминал Бориска. Чем вы его приворожили?
- Не знаю, - пожал плечом Андрей. Близость женщины волновала его, будоражила. Да, Егоза! Гористые дали, голубые ветры, чудный аромат земляники. Там-то и появилась эта маленькая, милая женщина, как-то вдруг стала близкой. Жалел ее тогда, а вот сейчас убедился: напрасно. Она не нуждалась в жалости. Ее сердце тянулось к нему, трепетно ждало, что его сердце отзовется, подарит ей не только дружбу, но нечто большее… Это он понял и растерялся. Действительно, было в ней что-то глубокое, нерастраченное: это притягивало. Нет, у него есть Дуся. Она ждет, верит… У них много загадано на будущее.
- Пора, - поднялся Андрей, и Нина Петровна молча согласилась. Он боялся взглянуть ей в глаза.
Тете Нюре скромная, разговорчивая Орлова понравилась. Она вскипятила самовар, и все трое не спеша пили чай. Уходя, Нина Петровна попросила Андрея наведаться завтра: попрощаться. После ее ухода тетя Нюра, обычно скупая на похвалы, сказала:
- Видать, славная женщина. Она как, родственница вам?
- Нет, - покраснел Андрей. - Знакомая.
- Душевная, что и говорить.
Ворочался в постели долго - не мог заснуть. Преследовали зовущие, ласковые глаза Нины Петровны. Хотел бежать от них и не мог. Они тревожили сердце.
Назавтра Андрей и сам удивлялся нетерпению, с каким ждал положенного часа, чтоб идти к Орловой. Она встретила радостно, помогла снять пальто.
- До поезда еще два часа, - сказала она. - Успеем наговориться.
Андрей присел на стул, она - на диван, напротив. Подняла глаза на него, и он вздрогнул: эти глаза не давали покоя ночью… Настойчивые, цепкие. Сейчас не выдержал, потупился. Она женским безошибочным чутьем поняла, что добилась своего - смутила его душу. Спросила с надеждой, переходя незаметно на "ты":
- Обо мне-то думал, Андрюша?
Ответил не сразу, но честно:
- Мало.
Не обиделась. А он почувствовал какую-то скованность, не ведал, как поддержать разговор. Начала сама:
- Всякий человек хочет счастья. Я тоже мечтала о нем. Два раза оно улыбалось мне, и два раза я не сумела уберечь его. Может быть, и не от меня зависело, а все-таки жаль. Ничего, что я откровенничаю?
- Пожалуйста…
- На Егозе поверила в счастье третий раз, хотя и глупо сделала. Ты ведь не давал мне повода надеяться. Но я верила, не знаю почему, но верила, а какой-то внутренний голос убеждал: верь, обязательно верь. Я много раз порывалась в Челябинск, сдерживала себя, а тут решилась. Потревожила тебя.
- Да нет, почему же.
- Ох, если б ты знал, Андрюша, сколько силы порой во мне бродит! Ох, страшно подумать. Любви у меня хватит на две жизни. И хочу любить, любить, всем сердцем, без оглядки, навечно. Счастья хочу и сама могу дать его другому…
Она замолчала, тяжело дыша, зажала виски ладонями. Вздохнула и почти шепотом продолжала:
- Господи, я совсем, совсем не то говорю. Не то… Не слушай меня, Андрюша. Я хотела сказать, что сердце мое разрывается от одиночества. Один сын - и никого больше на всем белом свете. Да вот тебе поверила. Еще там, на Егозе. Ты ведь понял меня, и я жила надеждой. Эта надежда пригнала сюда… Не знаю, что будет, если она рухнет. Прости, Андрюша… Мне надо выговориться…
Она заплакала. Андрей не шелохнулся. Знал: если пожалеет ее, скажет что-нибудь в утешение, то не устоит. Он еще никогда не встречался с такой силой женского обаяния.
Стоило бы ей подняться с дивана, положить ему на голову руку, и он бы пошел за ней на край света. Но она этого не увидела, так сильно была расстроена.
Уже на вокзале, окончательно успокоившись, упрекнула:
- Ты мне так ничего и не сказал.
- Потом, - ответил Андрей. - Ты налетела на меня, как вихрь. Я не успел разобраться в себе. Это ведь так трудно.
Нина Петровна немножечко повеселела: хорошо, что он не оттолкнул ее совсем. Надежда еще не угасла.
Вернулся домой грустный. На столе увидел письмо, вспыхнула радость - от Дуси! И моментально погасла. Ничего-то не знаешь ты, Дуся. До вчерашнего дня все было ясно и просто. А со вчерашнего дня началась смута…
Андрей вздохнул и разорвал конверт. Дуся писала, что живет хорошо, обратно доехала без приключений.
"…Я рада за тебя, Андрюша. Теперь ты скоро поправишься. Ох, как хорошо! И приедешь к нам! Ты ведь обязательно приедешь к нам, Андрюша?
Андрюша, дорогой, у меня к тебе просьба, и ребята все просят. Побывай на заводе. Пишем, пишем им, а они как в рот воды набрали. Была я у них тогда, обещали и опять, наверное, забыли. На целину провожали, кучу с коробом наобещали, клялись и божились, что не забудут, а сами второй год шахматы и литературу выслать не соберутся. Андрюша, это не только моя просьба, это просьба комитета комсомола и считай ее комсомольским поручением. Ты ведь сделаешь, Андрюша, правда?
Ну, поправляйся, милый.
Целую. Твоя Дуся!"
Лег на койку, уткнул лицо в подушку. Так и пролежал до самого вечера и ночь не спал, все думал. Забылся перед самым утром.
7
Больше недели нездоровилось Андрею. Поднялась температура, болела голова. Приходил врач, выписал какие-то порошки и велел воздержаться от прогулок. И просидел Андрей почти полмесяца дома. Тоскливо было. На душе пустота, а в голове одна мысль мрачнее другой.
Тетя Нюра ухаживала за ним, как за сыном. Ночами спала чутко. Чуть застонет Андрей во сне, вскакивала, подходила к нему, поправляла одеяло и вздыхала. Жалела парня, смахивала слезу: трудная жизнь выпала горемыке. Ни материнской, ни отцовской ласки не знал, поднялся на ноги, жить только начал, а тут недуг подкосил. Полгода пролежал в больнице. И гладила тетя Нюра спящего Андрея по жестким волосам, вздыхала втихомолку. Открывал Андрей глаза, она говорила:
- Спи, Андрюша, спи. Это я так… - и уходила.
А весна бушевала за окном. Снег согнало повсюду, бился в стекла упругий южный ветер, стекла тоненько позванивали.
Почувствовав себя лучше, Андрей засобирался на завод. Некстати появился Семен.
- Ты что, Андрей, будто в воду канул? - вместо приветствия спросил он Синилова.
- Болею, - неохотно отозвался Андрей.
- Брось болеть, ей-богу! - Семен подвинул табуретку и сел. - Теплынь такая, а ты болеть. Ну, браток, завтра еду. На посевную! Попрощаться забежал.
- Завидую.
- Завидуй, завидуй! Пойдем пройдемся. Теплынь.
- Нельзя ему, не сманивай, - вмешалась тетя Нюра.
- Мне ведь, тетя Нюра, все равно на завод надо.
- На какой завод?
Андрей назвал и добавил:
- Понятия не имею, где он.
- Чудеса и только! - воскликнул Семен. - Да ведь там наш блаженный Зиновий протирает председательское кресло. Помнишь его?
- Еще бы! - улыбнулся Андрей. - Самый нудный человек.
- Точно!
Хоть и хмурилась тетя Нюра, но Андрей собрался, и они поехали на завод. Добрались туда в середине дня. Бродили по коридору заводоуправления - это был не коридор, а целый лабиринт: то сворачивал налево, то направо, то ответвлялся узеньким рукавчиком, и этот рукавчик упирался прямо в окно. Семен чертыхался. Таблички висели не на всех дверях, и сумрачно было. Наконец догнали сутулого, прихрамывающего человека.
- Милейший! - назвал его ласково Семен. - Не скажешь ли, как найти в этой головоломке комитет комсомола? - "Милейший" оглянулся - и друзья ахнули: сам Зиновий, собственной персоной. Те же, как приклеенные, пшеничные усики, горбатый нос, маленькая лысинка на макушке - все то же, без малейших изменений.
- Здорово, Зиновий! - воскликнул Семен, всплеснув руками, словно собираясь взлететь.
- Зиновий Петрович, - поправил Котов.
- Вот, понимаешь, какое дело, - засмеялся Семен, - Зиновий Петрович! Аллах с тобой, пусть будет так, если тебе нравится. Здорово, что ли!
- Здравствуй, товарищ Клочкин.
- Колечкин.
- Виноват, товарищ Колечкин.
Пожал он руку обоим. Синилову сказал:
- Ты лучше выглядишь, Андрей.
- Правильно, - засмеялся Семен.
- А комитет комсомола налево и сразу первая дверь.
Семен в комитет зайти не пожелал. Подмигнув Андрею, зашагал в ту сторону, в которой скрылся Котов. "Ясно", - улыбнулся Андрей и вошел в комнату. Чем-то давно знакомым, не забытым и милым сердцу пахнуло на него. Видно, во всех комитетах комсомола, в больших и маленьких, незримо живет этот постоянный дух беспокойства и какого-то своеобразного беспорядка. Нет, пожалуй, не беспорядка, а того особого порядка, присущего только этим комнатам, где и народу бывает всех больше, и народу несолидного, с мальчишечьими, озорными ухватками. Здесь можно увидеть всякие спортивные атрибуты: волейбольную сетку на окне, и обшарпанный мяч под столом, и шахматы, и даже боксерские перчатки. На стареньком канцелярском шкафу обязательно пылится если не пионерский барабан, так горн, неведомо как сюда попавший. А в углу, недалеко от развешанных почти на целую стену красивых почетных грамот, немых свидетельниц спортивных и трудовых побед, стоит алое комсомольское знамя с золотистыми кисточками. И с мудрой, добродушной улыбкой наблюдает с портрета Ильич за всем, что здесь творится.
В комнате было трое. Кучерявый парень, с улыбчивым, простодушным лицом, видно, сам секретарь комитета. Перед столом мял в руках кепку парень в клетчатом пиджаке. Пиджак плотно облегал плечи парня, и казалось: шевельни он ими посвободнее - и пиджак пойдет по швам. У стенки сбоку примостилась девушка в синем берете, белокуренькая, какая-то вся миниатюрная, она смотрела то на секретаря, то на парня в клетчатом пиджаке.
В комнате спорили. Когда вошел Синилов, все смолкли. Кучерявый парень взглянул на Андрея, пригласил его сесть, показывая на стул рядом с девушкой, и опять обратился к парню в клетчатом пиджаке:
- Не отказывайся. Это тебе не поможет, Олег.
- Да ты войди в мое положение, - запальчиво возражал Олег. - Не могу я. Не могу, понимаешь. Ты еще скажешь городской "Крокодил" выпускать.
- Потребуется - и будешь городской выпускать. Что ж тут невозможного?
- Не выйдет! - возмутился Олег. - На одного человека навешает всяких поручений, а другим делать нечего.
- Ай, ай, ай, - покачал головой секретарь комитета. - Совсем загоняли малого. Бедный Олег! Слышишь, Машенька. Может, освободим несчастного, а?
Машенька улыбнулась и сказала:
- Зачем? В цехе он вон какую "Колючку" выпускает. Пусть заводской "Крокодил" делает. У него получится.
- Да поймите вы, ребята, - взмолился Олег. - Я ж почти дома не бываю. Днем работаю, вечером в институте. А теперь последние свободные вечера отбираете. Сын у меня, ребята. Не вижу его почти. Можно ли так? Отпусти, Иван.
- Ты хоть бы показал когда сына-то своего, - упрекнул Иван. - Твердишь: сын, сын. Покажи!
- А он уже "папу" говорит и "маму". Честное слово! Забавный такой.
Разговор потек спокойно, речь велась о незнакомых Андрею людях. Он слушал и переживал радостное волнение от того, что попал снова в родную стихию. Пусть эти ребята и незнакомы ему, неважно! Но они были из того великого беспокойного племени, с каким давно Андрей связал свою судьбу. А за этот год оторвался и сейчас особенно больно ощутил, как много-много потерял. Настоящая жизнь шумела в стороне, напоминая лишь горячими сообщениями газет и радио о боевых комсомольских делах.
Между тем парень в клетчатом пиджаке, довольный, что разговор кончился самой близкой ему темой, прочувствованно жал руку Ивану и Машеньке, а потом и Андрею.
- С понедельника начинай, - напомнил ему Иван. Тот вздохнул, качнул головой:
- Придется! - и вышел.
Иван посмотрел на посетителя, и Андрей, волнуясь, сказал:
- Я по поручению комсомольцев. Комсомольцев с целины.
То было волшебное слово - целина. Оно служило своего рода пропуском к сердцам людей. Иван вскочил со стула навстречу Андрею, протягивая ему руку:
- Здравствуйте, товарищ! Что же вы сразу не сказали?
- Да так…
- Вы тоже с целины?
- Не совсем. История тут такая получилась… - смутился Андрей. - Был я там…
- А, - разочарованно произнес Иван, и взгляд его потускнел, насторожился. Андрей коротко рассказал о себе. И взгляд Ивана опять стал доброжелательным, широкая дружеская улыбка окончательно согрела Андрея. Белокурая Машенька поглядывала на него с сочувствием.
Андрей изложил просьбу Дуси. Иван снова уселся на свое место.
- Вообще, конечно, нехорошо получилось, - сознался он. - Только вы, товарищ, немного опоздали. Мы тут недавно собрали металлолом, накупили подарков, сколотили агитбригаду, и дня три назад она выехала в Степной совхоз.
- Тогда порядок! - повеселел Андрей.
- Погоди, нам еще завком обещал, - задумчиво проговорил Иван, поглядывая на девушку. - А что, Машенька, не сходить ли нам с товарищем…
- Синиловым, - подсказал Андрей.
- С товарищем Синиловым к Котову? А? Мы-то ему уже надоели, а новый товарищ, может, и проймет его.