Теперь сами судите, каков был Мишкин поступок: от отца не отрекся, путь Павлика Морозова, прямо сказал, считает для себя неприемлемым - словом, сознательно пошел налево, по крайне опасной дороге. И выиграл! Сохранил совесть чистой, любовь и уважение друзей, ненависть врагов. Ну а что уцелел - это случалось, в органах тоже не автоматы работали, да и не могли они объять необъятное: всю страну не пересажаешь, ни конвоиров, ни транспорта, ни колючей проволоки не хватит. И с Мишкой произошло нечто вроде чуда: о его "позорном происхождении" стали забывать; одни, как Петька Бычков, после жестокой темной, другие, как Виктория Павловна, тоже по понятной причине, а третьи просто потому, что безобидного умного Мишку любили и желали ему удачи. Только в комсомол не приняли; впрочем, Мишка и сам попыток не предпринимал, мотивируя тем, что "еще не готов к тому, чтобы быть в первых рядах".
И в дальнейшей своей жизни Мишка как был, так и остался "аполитичным" - ярлык, который с чьей-то легкой руки клеился тем, кто не рвался к общественной работе, на собраниях помалкивал, не терзал себя самокритикой и не бичевал других за недостатки. Если человек просто честно работал, не то чтобы вовсе не принималось во внимание, но считалось совершенно недостаточным: все горло дерут - и ты дери, не делом - это всякий может, а идущим от сердца словом доказывай, что ты - "наш человек". Ого, как много тогда это значило: "наш человек", "не совсем наш человек" и, как приговор, "не наш человек". Вася, знающий кучу историй из жизни знаменитых людей, рассказывал, что Юрий Олеша, который много лет почти ничего не писал, потому что не умел писать неправду, под закат сделал приятелям такое признание: "Наконец-то я понял, что я - не наш человек".
В тот период возникла, да и сейчас благополучно здравствует обширная категория людей, сделавших болтовню своей профессией. Мишка же молчал на собраниях в школе, потом в институте, потом опять в школе, куда вернулся учителем, а в ответ на обвинение в пассивности сделал довольно дерзкое заявление, которое, на мой взгляд, заслуживает наименования "Закона Гурина": "Производительность и качество труда в обществе обратно пропорциональны количеству собраний".
До сих пор я наши воспоминания пересказывал, но вот концовку, особенно Мишкин монолог, приведу практически дословно. Несколько лет назад Птичка привезла из Японии портативный диктофон с очень сильным микрофоном, и мы иногда пользуемся им, когда хотим разыграть друзей - незаметно включаем, а потом под общий хохот слушаем то Костино взвизгиванье, то Птичкины медицинские анекдоты, то Васины остроты по нашему адресу. Диктофон я включил тогда, когда разговор перешел на крайне заинтересовавшую меня тему. Послушали бы Мишкины коллеги, как он, будто с утеса в море, бросился в столь долго игнорируемую им политику! "Великий немой" заговорил!
Началось с Птичкиных слов: "Гриша прав, Василий Матвеич был святой человек, воистину святой".
- В те годы канонизировали других, - сказал Мишка. - Я иногда задумываюсь над этим явлением: людям, как кораблям в море, всегда нужен был маяк. Или, как теперь говорится, великая сила примера. Отсюда и святые.
Я включил диктофон.
ПТИЧКА. Всегда?
МИШКА. Во всяком случае, с тех пор, как люди стали записывать свою историю. Кажется, самый ранний пример, если брать не мифических, а реально существовавших людей, это у древних греков царь Леонид в Фермопильском ущелье, благородный герой, отдавший жизнь за родину. Впрочем, греки поклонялись языческим богам, и святым в нашем понимании этого слова царь Леонид не стал.
ПТИЧКА. Древние римляне тоже были язычниками. Как звали того, что попал в плен и сжег свою руку, чтобы доказать, что не боится пыток?
МИШКА. Муций Сцевола. В историю вошло много великих римлян: братья Гракхи, Катон-старший и Катон-младший, Сципион Африканский, Брут… Но ореола святости вокруг них не было: одни современники ими восторгались, другие проклинали, а потом древнеримские герои надолго ушли в забвение, чтобы воскреснуть в период Возрождения. Подлинная канонизация возникла лишь в христианскую эпоху, с первыми мучениками.
Святой - это либо праведно проживший свою жизнь, либо принявший мученическую кончину за идею, за людей; начало всех начал - Иисус Христос. Праведников глубоко уважали, но по-настоящему фанатично почитали мучеников, вокруг которых и возникал культ. Если не брать в расчет полулегендарных героев раннего христианства, то я бы начал перечень всемирно почитаемых святых, скажем, с Жанны д'Арк. Культ, который держится полтысячи лет, - в этом имеется нечто основательное, глубоко запавшее в души многих десятков поколений.
Я. У нас - Александр Невский, Дмитрий Донской, Иван Сусанин… А если еще не официальный, а народный культ, то Степан Разин. Тоже достаточно основательное, запавшее.
МИШКА. Вот тут-то и начинается самое интересное! Народный культ, в отличие от официального, утвержденного, так сказать, инстанциями, имеет куда более глубокие корни. Навязанный сверху, чаще всего недолговечен, для одного-двух поколений, а то и просто нескольких лет, потом он окончательно засыхает. Шолохов в "Тихом Доне" привел исключительный по своей глубине, просто хрестоматийный пример возникновения в начале первой мировой войны культа казака Крючкова. Культ из ничего - пустышка! Мыльный пузырь! Случайная встреча двух кавалерийских разъездов, общий испуг, невольная стычка, в которой Крючкову повезло, - и гром патриотических воплей, из обыкновеннейшего казака идола сотворили! А прошло несколько лет - и осталась одна пыль… Народ можно обманывать год, десять, тридцать, сорок лет, но не бесконечно.
ПТИЧКА. Сталин?
МИШКА. Хотя бы… Я убежден, что лет через пятьдесят о нем будут вспоминать лишь историки и романисты, из народной памяти он уйдет… Нет, я, наверное, ошибаюсь - останется, как остался, скажем, Иван Грозный, олицетворение жестокости, вероломства и недоброго ума. Почему Иван Грозный, а не Петр Великий, который тоже пролил море крови, но "Россию поднял на дыбы"? А потому, что Петр при всем том был человеком: жестокость - и благородство, вспыльчивость - и справедливость, огромная жажда жизни - и высокое личное мужество; в отличие от Сталина, сотворившего из себя бога, Петр не терпел лести и мог честно признать свою ошибку; в отличие от Сталина, который никого не любил и у которого никогда не было друзей, Петр познал и дружбу, и любовь… Так что не Петр Великий - а Иван Грозный, в другом, еще более страшном обличье. Нет, культ, созданный пропагандой, не может быть долговечным.
ПТИЧКА. К примеру, о Павлике Морозове уже сегодня стараются не вспоминать. Тоже типичный пример: культ для одного поколения. Этот несчастный мальчик был канонизирован не церковью, не благодарной памятью народной, а идеологами тридцатых годов.
МИШКА. Повод! До сих пор не стихают споры о причине смерти царевича Дмитрия, зарезан ли он был по велению царя Бориса - версия, принятая Пушкиным, или, как полагают некоторые историки, случайно напоролся на нож. Повод важен, повод!
Я. Тот самый случай, когда, если бы Павлика Морозова не было, его следовало бы выдумать. Он стал необходимостью, его потребовало время.
МИШКА. Именно так! Как царевича Дмитрия, казака Крючкова! Повод! Найти его - и срочно, потому что Сталину необходимо было растоптать старые, вечные нравственные ценности, навязать молодежи новые идеалы. В этом смысле Павлик Морозов оказался сказочной находкой, настолько своевременной и ценной, что Сталин мог бы позволить себе не казнить, а втихомолку наградить убийц, как это сделал у Булгакова Понтий Пилат с убийцами Иуды из Кариафа. Я нисколько не удивлюсь, если откроется, что убийство Павлика Морозова было хорошо рассчитанной провокацией: если уж Киров… Лучшего повода к взрыву массового террора и не придумаешь…
XVIII. ПТИЧКА.
Не забуду, как прибежала домой и сообщила родителям, что нашей дружине присвоено имя пионера Павлика Морозова. Папа погладил меня по голове, как-то странно улыбнулся и очень тихо сказал: "Девочка моя, когда-нибудь ты поймешь…" И остановился. Я очень удивилась и спросила: "Что, папа?" Но он уже заговорил с мамой о работе.
МИШКА. У меня отношения с отцом были очень доверительные. Он знал, что я лишнего не говорю, и ничего от меня не скрывал, даже того, что после поломки на заводе крупного пресса ожидает ареста… Знаешь, Птичка, что хотел тебе сказать папа? Попытаюсь закончить его фразу: "…когда-нибудь ты поймешь, что вас, наших детей, призывают поголовно стать доносчиками!"
ПТИЧКА. Да, скорее всего так… Феномен Павлика Морозова… Но совсем еще ребенок! Мне по-человечески жаль его, как жаль всех несчастных детей.
XIX. МИШКА. А мне больше жаль детей, погибавших в спецприемниках и лагерях! Павлику Морозову было четырнадцать, не такой уж и ребенок, в те времена дети не были избалованы, как их сегодняшние сверстники, они успели увидеть ужасы коллективизации, познать голод и тяжкий труд, борьбу за выживание… А дети "врагов народа"… Ничего не понимающие, силой вырванные из разрушенной семьи, без вины виноватые крохи… о чем они думали, эти воистину несчастные существа, лишенные родителей и детства? За что? За то, что не доносили на отца и мать? Так ведь они ни в чем не виноваты! Феномен Павлика Морозова в том, что нам было приказано: доносите на родителей, на друзей, на соседей! В том, что из нас хотели сделать поколение доносчиков, и в значительной мере в этом преуспели. А Любовь Яровая? Любимая жена, предавшая любимого мужа? Женщины, перед вами великий пример, доносите на своих мужей! В вас ежедневно вбивали ложь, как сваи во все более податливый грунт, мы - не потерянное, мы - обманутое поколение. Нас заставляли верить, что путь к прекрасному будущему, к небу в алмазах, лежит через доносы и предательство. В наших душах, в наших домах поселился страх, мы научились говорить шепотом, мы боялись друг друга и собственной тени. Но если Любовь Яровая собрала не такой богатый урожай, на который рассчитывали, то Павлик Морозов - обещанную Лысенко ветвистую пшеницу! Феномен Павлика Морозова - это доносы, анонимные и подписанные, да, часто подписанные, потому что страна должна была знать своих героев. Неслыханно могучая сила примера злодейски убитого четырнадцатилетнего мальчика! Кстати говоря, столько же было тем, кто посадил…
Мишка поперхнулся, закашлялся.
ПТИЧКА. Ну?
МИШКА. Потерял нить… Ладно, если уж с самим Сталиным разбираются, разберутся и с другими… Знаете, я теперь даже рад, что на пенсии, полдня - журналы и газеты, книги…
Я выключил диктофон - зазвонил телефон. Мишкина жена Лиза взволнованно сообщила, что их сосед наконец получил ордер, собирается выезжать, долгожданная комната освобождается.
Странно Мишка оборвал свой монолог…
XIX В ИСПОЛКОМЕ
Будучи с детства неприхотливым и равнодушным к материальным благам, из тех, кто без игры на публику искренне полагает, что человеку нужна лишь прикрывающая срам одежда и наипростейшая пища, Мишка под влиянием семьи довольно-таки нагло размечтался о двух предметах далеко не первой необходимости. Эпопею с телефоном вы уже знаете, а что касается второго предмета, то с ним дело обстояло сложнее, поскольку Мишка, можно сказать, с жиру взбесился: не имея никаких персональных заслуг перед партией и государством, спал и видел дополнительные квадратные метры, хотя и своих у него было предостаточно, а именно: две комнаты в трехкомнатной квартире. И проживало в этих двух комнатах не так уж много народу: сам Мишка с женой Лизой, Юра, свежеиспеченный доктор наук, с женой Машей и сыном Димкой, и Машин престарелый родитель, которому почему-то надоело жить в одиночку то ли в Хабаровске, то ли в Чите, не помню. Словом, жили не то чтобы совершенно просторно, как в прериях, но и не слишком скученно; получалось, грубо говоря, пять с кусочком метров на рыло, в дохрущевские времена такая площадь считалась вполне роскошной. Конечно, молодые могли бы вступить в жилищный кооператив и отпочковаться, но кормилась семья Юркиной зарплатой. Машиной полставкой и тремя пенсиями, и пять-шесть тысяч вступительного взноса были таким же разгулом фантазии, как пять-шесть миллионов.
И вдруг - освобождается третья комната! Сказка! Но хотя мы и рождены, чтоб "сказку сделать былью", как хором пел народ в жизнерадостные тридцатые годы, каждый знает, какую титаническую борьбу приходится вести даже за полагающуюся по закону жилплощадь, не говоря уже об излишней. А в данном случае она и в самом деле была излишняя, поскольку на шесть прописанных жильцов у Мишки имелось тридцать два метра, то есть на два метра больше, чем положено по нашим щедрым нормам. Вся надежда была на не имеющие границ гуманность и отзывчивость исполкомовских работников.
- В прошлом месяце, когда сосед сказал, что будет выезжать, я собрал бумаги и пошел в исполком, - поведал Мишка. - Меня принял инспектор Худяков, доброжелательный и интеллигентный человек. Он буквально перерыл все инструкции, чтобы обосновать наше право на ту комнату, но…
- Доброжелательный? - переспросила Птичка.
- Безусловно. Однако…
- Он очень страдал, отказывая тебе? - проникновенно поинтересовалась Птичка.
- Напрасно иронизируешь. Он твердо обещал, что в будущем…
- …к двухтысячному году, - тихо продолжила Птичка.
- Он сказал, что много раньше, может быть, через три-четыре года.
- Проводил до двери, пожал руку? - не унималась Птичка.
- Да, - удивился Мишка.
- Картина ясна, - подытожила Птичка. - Гриша, этого человека к исполкому нельзя подпускать на пушечный выстрел. Звони Васе и Косте.
Вася принимал американских миллионеров, Костя выехал провести работу среди хулиганов, и военный совет мы проводили втроем, вернее, вдвоем - Мишку я предупредил, чтобы он сидел тихо, как мышь, и не раскрывал рта.
- Ключевая фигура - Вешняков, зампред по жилью, - припомнила Птичка. - С его женой я знакома, лечила их сына от аллергии.
- Лучше бы сына Курганова, нынешнего зама, - проворчал я, - Вешняков с полгода назад вылетел со строгачом.
- Курганов? - нарушив мой запрет, обрадовался Мишка. - Я четыре года учил его дочь, Нину Курганову! Но… Но… - Мишка замялся. - Шесть орфографических ошибок и восемь синтаксических… Я вывел ей в аттестате тройку.
-
- Да-а, твои шансы резко повышаются, - похвалила Птичка. - Можно сказать, благодетель, лучший друг Курганова.
- Заткнись, дружок, - ласково посоветовал я. - Свой бесценный вклад в это дело ты уже внес. А ну-ка, еще попробую.
Костю удалось отловить минут через двадцать. Мой доклад о Мишкином деле он перебивал постоянными своими взвизгиваниями, что весьма мне не понравилось, поскольку на сей раз он имел на них полное право. Конечно, он может снять трубку и позвонить Валерию Ивановичу хоть сейчас, но для Мишки последствия этого звонка могут быть плачевными, так как от фамилии Варюшкин товарищ Курганов звереет, а почему - разговор не телефонный. Он, Костя, может лишь намекнуть, что без всяких просьб со стороны упомянутого товарища дважды устраивал ему вызов в тот дом, куда мы ездили за Елочкой, и если я такой кретин, что буду настаивать на его, Костином, вмешательстве, то пусть Птичка раздобудет мне импортные лекарства от слабоумия. Еще парочку раз взвизгнув, Костя передал всей компании плампривет и до вечера распрощался.
Обсудив все возможные варианты, мы пришли к выводу, что времени терять нельзя и делом придется заняться мне. Пока я готовил к походу термос с чаем и бутерброды, снова позвонила Лиза: дом бурлит, на комнату уже десятка два претендентов, и лучше поберечь нервы, все равно ничего не выйдет.
- Выпей валерьянки и прогуляй внука на свежем воздухе, - посоветовала Птичка. - Гриша, освобождайся от почты и за меня не беспокойся, скоро придет Наташа. Благословляю!
Наш райисполком находится на окраине парка Дружбы, знаменитого тем, что Никита Сергеич Хрущев посадил там дерево. Ну не то, чтобы сам взял и посадил, но символически полил водичкой и, говорят, сыпанул две-три лопаты земли. Лично я этого факта не наблюдал, так как вокруг стояли здоровые ребята в почти одинаковых костюмах и никого из населения близко не подпускали, но зато своими ушами слышал, как наши химкинские девчата критикнули Никиту за придуманный им налог на холостяков мужского и женского пола. Частушка была такая:
Ой, подружка дорогая, До чего мы дожили! Которо место берегли - На то налог наложили!
Не знаю, услышал товарищ первый секретарь глас народа или за шумом оркестра и овациями по случаю посадки дерева не услышал, но тот изумительный по своей хитроумности налог с девчат отменили.
А вообще, честно признаюсь, Никита Сергеич - моя слабость. Ну, про пятиэтажки я уже говорил, про сельское хозяйство не говорил и не стану - не один он его разваливал, а вот нанести сокрушительный удар по культу личности мог только очень сильный и даже отважный человек: против всего старого Политбюро пошел, головой рисковал, как и в случае с арестом Берии. Не карьерой, а головой! После того, как выпустил из лагерей миллионы мучеников, опубликовал бы свой секретный доклад да ушел бы со сцены вовремя - цены бы ему не было. Так нет, не ушел, наломал дров и обогатил русский язык каким-то горбатым словом: волюнтарист.
А по натуре мужик был широкий, хотя и не шибко грамотный, но с цепким мужицким умом. Эх, не читал Никита Монтеня, не знал, как губительна лесть для правителя! Ладно, о Монтене он, должно быть, и не слыхивал, но хоть "Ворону и Лисицу" должен был знать… Лично я считаю, что в Никите Хрущеве, человеке не ленинской, а сталинской гвардии, было и много хорошего, и много плохого; и если в первые годы хорошее начало в нем возобладало, то потом, омываемый волнами лести, он сильно забурел и возомнил о себе бог знает что: какое бы решение единолично ни принял, умное или глупое, придворная камарилья, а за ней вся пресса выли от восторга и счастья. И когда глупых решений стало намного больше, чем умных, Никиту заменили, как облысевшее колесо у машины.