Про Никиту забавные истории рассказывал нам Костя, полгода прослуживший в его охране (выгнали за взвизгиванья, сочли неприличными). В отличие от Сталина, который, будучи богом, народу не показывался (разве что на демонстрациях), Никита Хрущев охотно общался с рядовым лицом и немало увидел своими глазами. Когда становилось известно, куда он направляется, местное начальство назначало передового труженика, у которого высокий гость сможет выпить чарку и похлебать щей. К дому труженика прокладывалась дорога, сам дом срочно ремонтировали, вместо разнокалиберной мебели и топором сколоченных табуреток втаскивался дорогой гарнитур, хрусталь и фарфор, а в хлев, куда Никита, как бывший пастух, обязательно заходил, загоняли пышущих здоровьем свиней - словом, как обычно у нас на Руси принято. А когда Хрущев, удовлетворенный высоким уровнем жизни рядовых сельских тружеников, отбывал восвояси, все это богатство изымалось. И вот один прехитрый мужичонка, на которого пал выбор, от пуза накормил Никиту Сергеича пельменями и напоил, а когда приехали машины за мебелью и свиньями, показал фигу. Уперся - и ни в какую, не отдам! А будете, говорит, изымать насильно, отпишу товарищу Хрущеву всю правду о местных руководящих подхалимах и очковтирателях. Пытались его припугнуть, орали и стыдили, а потом прикинули прибыли и убытки, плюнули и оставили ловкого мужика в покое. По Костиным сведениям, Никита об этом случае все-таки узнал и хохотал до упаду.
Валерий Иваныч вас не примет, - до чрезвычайности сухо сказала молоденькая, хорошенькая и очень строгая секретарша. - Можете записаться на прием… сию минутку… через две недели, в четверг, на три тридцать.
- А сейчас ему некогда? - простодушно спросил я.
- Я же вам сказала! Через час у него венгерская делегация.
- О-о! Тогда другое дело. Готовится, да?
- Да.
- Ну, не беда. - Я сел за столик с газетами, вытащил термос и бутерброды. - Я, знаете ли, пенсионер, времени вагон, подожду. Перекусим, красавица?
- Гражданин!
- Тысяча извинений, забыл представиться! Аникин Григорий Антоныч, или, для вас, запросто - Гриша. Вам с бужениной или с полукопченой? Ко Дню Победы икра в заказе была, так внук схрямкал, Андрейка. А вы какую икру больше любите, черную или красную?
- Григорий Антонович, вы мешаете мне работать. И время у себя зря отнимаете.
- Пустяки, - благодушно сказал я, - время не кошелек, его не жалко. Рассказать вам, как я однажды потерял кошелек? Шесть сорок коту под хвост! А может, украли, выпивши был. Так какой бутерброд хотите?
- Я хочу, чтобы вы оставили меня в покое!
- Я-то, пожалуйста, оставлю, но молодые люди - не ручаюсь, уж очень вы хороши собой. Раньше говорили: писаная красавица. Жаль, что сидите, хотелось бы увидеть вашу походку. В женщине, скажу вам, походка - первое дело, недаром Тит - ну, помните, конечно, старший сыночек Веспасиана Флавия, влюбился в походку принцессы Береники. А есенинская возлюбленная,
которая "величавой походкой всколыхнула мне душу до дна"? Сделайте величайшее одолжение - пройдитесь.
Девица высокомерно хмыкнула, но с некоторым доброжелательством.
- Не слишком ли многого вы просите?
- Об остальном буду просить вас потом, когда увижу походку.
Девица насмешливо расхохоталась.
- Ваш возраст и внешность…
- При чем здесь возраст и внешность? - перебил я. - Когда мы узнаем друг друга поближе, а я надеюсь, что это не за горами… вы не заняты сегодня вечером?
- А вы, оказывается, нахал!
- Возражаю! Нельзя мужчину обзывать нахалом за то, что его с непреодолимой силой влечет к молодой прекрасной женщине. Это жестоко, несправедливо и эгоистично. Вы ошибаетесь, если думаете, что ваша красота принадлежит вам лично, она - общенародное достояние!
Пусть вашу руку получит - или уже получил - лишь один счастливчик, но любоваться вами имеет право каждый, как имеет право каждый любоваться Казбеком, морем и березовой рощей, ибо человек нуждается в красоте ничуть не меньше, чем в пище. - Я налил в крышку термоса чай, куснул бутерброд. - Извините великодушно, проголодался. Когда я смотрю на вас, у меня почему-то пробуждается…
- Чувство голода? - ухмыльнулась секретарша. - Вы старый демагог, рассказывайте свои байки кому-нибудь другому.
- Обижаете, - горестно сказал я. - Меня, знаете ли, обижать нельзя, я контуженный, если что, вызовите, пожалуйста, врача для укола. Продолжу о чувствах…
- Боже мой, - простонала девица, - ну что вам надо?
- Во-первых, - с придыханием поведал я, - разрешения досыта вами любоваться. Во-вторых, на десять минут к Валерию Ивановичу.
- Это невозможно!
- Ну, на пять.
- Я вам русским языком…
- Хорошо, юная богиня, так и быть, на четыре минуты, как войду - засеките время, и если ровно через четыре минуты…
- От вас можно сойти с ума!
- От вас я уже сошел, и если вечером вы свободны…
Секретарша порывисто встала и столь быстро прошмыгнула в кабинет, что я не успел оценить ее походку.
- Можете войти, но не больше чем на три минуты!
- Богиня, разрешите ручку!
- Перебьетесь!
Скорбно разведя руками и внутренне ликуя, я вошел в кабинет. Валерий Иваныч, как сейчас принято, с приветливой улыбкой поднялся, двинулся навстречу и вполне демократично пожал мне руку. Глаза его, однако, не улыбались, а пытливо всматривались, силясь разгадать, зачем явилось к нему это, как наверняка было доложено, назойливое пугало.
- Хорошая картина, - похвалил я, указывая на стену, - "Ходоки у Ленина". Помню, бывал у Вешнякова, у него на этом месте висели сначала Брежнев, а потом Андропов и Черненко. Владимир Ильич надежнее, он вечен! Приятно, что наш исполком идет в авангарде перестройки, правда, Валерий Иваныч?
- Садитесь, - предложил зампред. - С удовольствием бы с вами побеседовал, но - гости! Коллеги из Будапешта.
- Секретарша у вас симпатичная. Нимфа!
Зампред не моргнул глазом, но по едва уловимому движению мускулов лица я понял, что мое мнение он разделяет.
- Итак, что вас привело?
- Честно говоря, дело у меня пустяковое, просто хотелось поближе познакомиться, поговорить по душам.
- Что-нибудь с квартирой?
- Да нет, квартира у меня отличная.
- Пенсия?
- Такой и вам желаю, сплошные льготы!
- Тогда на что жалуетесь? Я задумчиво поскреб пальцем лоб.
- Да разве что на погоду, Валерий Иваныч, слишком резкий перепад температур, сосуды, раны… Космос, как по-вашему? Лично меня до крайности заботит озонная дыра в Антарктиде. Я по натуре человек любознательный, много читаю, и хотя мнения ученых по поводу озонной дыры расходятся…
- К делу, Григорий Антоныч, к делу!
- Эх, Валерий Иваныч, разве у нас дела? Суета сует, Валерий Иваныч. По сравнению с такими глобальными проблемами, как космос, разоружение, экология, перестройка…
Зампред подчеркнуто внимательно всмотрелся в часы - как сказано у одного хорошего писателя, "намекнул дубиной по голове".
- Но все-таки, по какому поводу…
- Да просто познакомиться!
- Что же, - натянуто улыбнулся, - считайте, что познакомились.
- Вот и хорошо, - я встал, протянул руку, и мы вновь обменялись рукопожатием. - Вопрос у меня пустяковый, минутное дело, нам и венгерские друзья не помешают. Даже наоборот! Пусть увидят, как заместитель председателя исполкома за считанные секунды решает вопросы! Обмен опытом, так сказать, все журналисты подхватят, даже программа "Время". А пока товарищи венгры еще не пришли, я коротко и сжато, за каких-нибудь полчаса…
Впервые зампред по-настоящему встревожился.
- Вы говорили о минутном деле!
- Вообще-то оно минутное, - подтвердил я, - но мне кажется, что и товарищам венграм интересно будет услы…
- Излагайте и сжато, - нервно предложил зампред.
- Излагать умею, а вот сжато не научился, - признался я. - Это наша всеобщая беда: болтливость, слишком много повторов, лишних слов. Иной раз слушаешь по телевизору доклад или читаешь газету и невольно думаешь: разучились мы коротко и сжато излагать мысли, не умеем экономить свое и чужое время! Ладно, раз уж вы торопитесь… Следующий раз поговорим досыта, я живу здесь недалеко, времени вагон, буду вас навещать, хоть каждый день. Как собеседник, вы мне понравились, широко мыслите. Вы Монтеня читали?
- Григорий Антоныч, - взмолился зампред, - излагайте и как можно короче!
- Про Монтеня? У него…
- К делу, к делу!
Кажется, разогрет он хорошо, можно приступать. И я действительно коротко и сжато изложил суть Мишкиного дела. Зампред по ходу моего рассказа что-то записывал, кивнул.
- А почему ко мне пришли вы, а не ваш друг?
- А вы бы его обворожили улыбками, обещаниями и выставили, как это сделал Худяков. Со мной же, как вы небось догадались, такие штуки не пройдут. Честно ответил?
- Честно. - Зампред нажал кнопку переговорного устройства. - Соедините с Худяковым… Две недели назад у вас был Гурин с Беломорской, по поводу освобождающейся третьей комнаты… Ну? Почему не приняли документы?.. А-а, тот самый учитель… Хотите быть роялистом больше, чем сам король?.. Нет, отвечайте прямо: почему не приняли? Право на дополнительную площадь у его семьи имеется?.. А сын, доктор наук?.. Старые замашки, товарищ Худяков, не в ту сторону перестраиваетесь!.. Да, вызывайте Гурина и готовьте документы на ближайшую депутатскую комиссию. И учтите, без волокиты!
Зампред положил трубку.
- Разговор слышали, Григорий Антоныч?
- Слышал и одобряю.
- Тогда и у меня просьба: вашу руку - и до свиданья, с коллегами я все-таки хочу поговорить без вас.
- Тогда до завтра, что ли?
- Как до завтра? - опешил зампред.
- Проверить надо, как выполняются указания.
- Позвоните, вот номер.
- А красавица соединит?
- Соединит, я скажу.
Из автомата я позвонил Мишке, велел ему, задрав штаны, бежать с документами к Худякову и держать себя нагло. После чего, по-молодому взбрыкивая и трубя про себя "помирать нам рановато", поспешил к Птичке.
В квартире было прибрано, Наташа мыла на кухне посуду, и я, присев у Птичкиной постели, начал рассказывать, как валял ваньку в исполкоме. Начал - и остановился: Птичка молча смотрела на меня, кивала, но явно не слушала; как говорят в таких случаях, мысли ее были далеко.
- Гриша, - с усилием сказала она, - об исполкоме потом. У меня был Алексей Фомич… То, что говорил Медведев… Словом, это правда: и навытяжку Алексей Фомич стоял, и погоны с него Лыков грозился сорвать за заступничество… и Андрюшку допрашивал Лыков. XX. ЗАХАР ЛЫКОВ
Когда господь бог сверкнет напоследок зелеными глазами и предъявит роду людскому свой счет, на Птичку он сделает здоровую скидку.
Теоретически Монтень подковал меня неплохо, и я усвоил, что во гневе никаких серьезных дел затевать нельзя. Но то теоретически, а вчера вечером, переполненный недобрыми чувствами, я рванулся было к Лыкову, и если бы не Птичка, которая допрыгала до двери и застыла на пороге, как распятая мадонна, вполне могло случиться, что нахулиганил бы я с непредсказуемыми последствиями. Задержала меня Птичка, утихомирила, а наутро, трезво обсудив со мной предстоящий разговор, благословила, и я потопал к Лыкову. Почему сразу к Лыкову, а не к Алексею Фомичу? А потому, что его Птичка велела не беспокоить: никаких новых подробностей он не добавит, поскольку вся тогдашняя беседа с Лыковым продолжалась не больше минуты, и от одного воспоминания об этой унизительной минуте старика трясло, нельзя больше подвергать его подобным испытаниям, может и не выдержать.
Прежде чем открыть дверь, Лыков долго разглядывал меня в глазок, прикидывая, наверное, с какими намерениями явился к нему этот не слишком доброжелательно настроенный человек. Удовлетворившись безмятежным выражением моего лица, Лыков загремел цепочками и затворами и, не приглашая пройти, спросил глазами: "Ну, какого дьявола?" Я же, наоборот, сердечнейше ухватил и пожал ему руку и, плевать на приглашение, прошествовал из коридора в гостиную, где уселся в удобнейшее кожаное кресло. До крайности недовольный моим вторжением, Лыков пошел следом и в упор спросил:
- Чего надо? Ишь, расселся!
- Хорошее кресло, - похвалил я, - будто утопаешь в роскоши. У Алексея Фомича такого нет, хотя мог бы, как некоторые, вывезти из Германии. Так ни хрена он и не вывез, кроме осколков… Не квартира у тебя, а музей, по полтиннику за вход брать можешь!
У Лыкова я, как почтальон, раза два-три бывал в прихожей и на кухне, дальше он меня не пускал, и меня поразило несоответствие между хозяином квартиры и ее обстановкой. Несмотря на высшее образование, Лыков в общем и целом был обыкновенный лапоть, ни ума, ни культуры институт ему не прибавил. И выглядел он на фоне своей квартиры не хозяином, а задрипанным полотером, который сейчас надраит паркет, получит червонец и, матерясь, пойдет пить водку. Лыков и настоящий антиквариат, это при его-то бывшей майорской зарплате! Знаете, бывают в жизни такие несоответствия, которые бросаются в глаза: мне, к примеру, всегда было смешно смотреть на Никиту Сергеича в шляпе - ему куда больше шло простое кепи; или обратный пример: элегантно одетая, в мехах, пожилая дама, а на пальце дешевенькое обручальное колечко - вызывает уважение, так и представляешь себе, что лет тридцать пять - сорок назад молодой муж ночами вагоны разгружал, собирая рубли вот на это колечко, и нелегкая поначалу семейная жизнь перешла в долголетнюю и счастливую. Будь то, скажем, квартира Васи Трофимова или Алексея Фомича, никакого несоответствия бы не было, поскольку и тот, и другой имели возможность приобрести и резную старинную мебель, и тончайший фарфор, и картины старых мастеров, и золоченую люстру - будто из княжеского особняка, и целый шкаф не нынешних книг в кожаных переплетах. Хотя нет, вряд ли замминистра и генерал имели бы такую возможность, никакой зарплаты на такую роскошь не хватит. А Лыкову, видать, хватило.
- Небось XVIII или XIX век, - с уважением сказал я, осматривая дам и кавалеров на стенах. - А это, случаем, не Айвазовский?
Низенький и мордатый Лыков впился в меня белесыми свиными глазками.
- Говори, чего надо, и мотай!
- Айвазовский, - заверил я самого себя. - Не по наследству получил от автора? Тьфу, что я говорю, твои родичи, кажись, по лаптям работали.
- Какого черта…
- В таком случае возникает вопрос, - продолжал я, - а каким образом у тебя оказались картины и все прочее?
Лыков распахнул двери.
- Топай отсюда, пока участкового не вызвал!
- Только не Лещенко, - испугался я, - лучше Костю Варюшкина!
- С чем пришел? - сдавленно спросил Лыков.
- Ладно, ответь на вопрос, и тогда, может, уйду: откуда у тебя, отставного майора юстиции, такие маршальские богатства? И зачем? В картинах ты ни хрена не понимаешь, книг не читаешь, разве что ночью под одеялом "Краткий курс".
- Уходи добром, - свинячьи глазки сузились до щелочек, - не о чем нам с тобой говорить.
- Ошибаешься, - сказал я, - мы с тобой полсотни с гаком лет не разговаривали, не о чем было. Это раньше не о чем было разговаривать, только сейчас и начнем. И такой интересный разговор будет, что захочу уйти - за мои протезы цепляться будешь, подвывая: "Не уходи, побудь со мной еще минутку!"
- Хватит ваньку валять, чего надо, мотай, у меня свои дела.
- Понял! - ахнул я, хлопая себя по лбу. - Как сразу не догадался? Хоть Германию тебе грабануть не довелось, но ты ж в органах работал, а ваш брат имел законное право приобретать в спецмагазинах конфискованное имущество. Чье это все, не помнишь, не врачей-убийц? Или Николая Ивановича Вавилова, которого вы голодом уморили? Чувствуется, что принадлежало интеллигентному…
Лыков снял трубку и набрал номер.
- Ты, Полина? Лыков. Где твой муж? Скажи, потом домоется, быстренько ко мне, одна нога здесь, другая там.
- Петька Бычков? - обрадовался я. - Тоже школьный кореш, заслуженный охранник республики. Вот удача, такой свидетель нам и нужен! - Я вытащил из кармана сложенный вчетверо лист бумаги. - Донос он любопытный накатал, на тебя, между прочим.
- Какой донос? - Лыков изменился в лице, и очень сильно.
Теперь-то я понимаю, что с этой минуты он так и не пришел в себя.
- Обыкновенный, мало, что ли, ты их читал, когда их мешками к тебе таскали? Но об этом успеем, подождем Петьку. Как это у вас в органах называется? Очная ставка?
Лыков присел, закурил, исподлобья меня побуравил и снова набрал номер.
- Полина, пусть Петька сидит дома и ждет сигнала, все… Выкладывай, без шарад.
- Раскалываться будем, гражданин Аникин, или в молчанку играть? - Я коротко заржал. - Из вашего лексикона, где-то читал. Ты бы валокордина или чего-то в этом роде выпил, морда у тебя кровью налилась. Как поет мой Андрейка: "…и, как из арбуза, из вас брызнет сок!" Ради свидания с тобой к внуку не пошел, внука на Лыкова променял! Хоть оценишь? От тебя дождешься… Жмот ты, Захар, сигаретой не угостил, придется курить свои, "Филип Моррис". - Я закурил. - Других не употребляем, пенсия не позволяет.
Лыков с натугой усмехнулся, уселся поудобнее и стал меня изучать. Морда у него в самом деле сильно побагровела, и дышал он нехорошо, с хрипом, но взгляд был тяжелый, скверный - профессиональный, отработанный на допросах взгляд садиста. Так он, наверное, смотрел на Андрюшку, молодого, могучего, красивого, беспомощного в жерновах этой жуткой мельницы. Не дай бог зависеть от человека с таким взглядом. Раньше я этого не замечал, да и личина у Лыкова была другая - борец за чистый моральный облик, интересы ветеранов.
- Сказать, о чем ты думаешь, Захар? Эх, думаешь ты, было время, когда я из этого обрубка Гришки Аникина мог сделать лагерную пыль… И почему это я одну ветвь отрубил, а вторую оставил?
Лыков молчал. Ну и хрен с тобой, молчи, впитывай информацию, ничего для себя полезного и приятного ты из нее не извлечешь.
- Хорошие были времена, да прошли, - продолжал я. - "Те времена укромные, теперь почти былинные, когда срока огромные брели в этапы длинные…" Брели или плелись? Точно не помню… И люди какие! Берия, Абакумов, Меркулов, Кабулов - рыцари без страха и упрека, у каждого в кабинете портрет Дзержинского и умывальник, чтоб руки всегда были чистые. Сказочные времена! А сегодня что? Какому богу молиться? Перед кем глаза закатывать, священный восторг испытывать? Тоска, Захар. Ценным имуществом полным-полна коробочка, а власти нет… Хотя кое-какая осталась, недаром один умный человек сказал, что тебя не то чтобы боятся, но опасаются. Не молодежь, конечно, молодежи на вашего брата начхать - опасаются те, кто помнит. Уж очень хорошую память вы о себе оставили - тот, кто помнит, до смерти не забудет. Поэтому и опасаются. А вдруг гласность и перестройку прихлопнут? Тогда ведь ты снова понадобишься, бесценный опыт, все фамилии записаны, досье на дому!
Лыков молчал.