И в то же время покупали много газет и сходились кучками слушать последние новости с "театра военных действий". И сразу обозначались среди ратников яростные политики, зараженные газетной одноголосицей о задачах и целях войны и не допускавшие мысли, что война не окончится через два-три месяца.
Но во всей дружине, насколько мог наблюдать ее всю Ливенцев, не было никого, кто бы стремился как можно скорее "положить свой живот за веру-царя", торопился бы получить солдатскую обмундировку и щеголять в ней себе на радость и кому-то на утешение, - никого, кроме вот этого самого тринадцатилетнего Демки, бежавшего от своего отца, позолотчика иконостасов.
Он был уже теперь здесь. Выгнал ли его Плевакин из артиллерийской казармы, или он решил, что скорее отправят на фронт пехоту, и перешел сюда сам, - только его встретил уже в своих казармах Ливенцев дней через пять после ревизии. На тонких ногах его были чьи-то доброхотные опорки; козырек плотно пришит кем-то к картузу; пиджак нанковый тоже починен.
- Демка, Демка, и охота тебе тут околачиваться без дела! - сказал ему Ливенцев. - Ехал бы ты домой, а?
- Не поеду! - твердо ответил Демка. - Домой!.. Тут я, может, подводную лодку увижу, а дома что?
- Где же ты ее тут увидишь?
- На берегу, - где!.. Она ведь по дну морскому ходит, а на берег должна же когда вылезать.
- Гм… как же она по дну может ходить?
- Как! Очень просто: на колесах катится.
Демка смотрел на Ливенцева исподлобья и, пожалуй, даже презрительно: не знает таких простых вещей, а еще офицер!
- Кто ж тебе это сказал, Демка?
- Кто! Я сам знаю… А то тут тоже начальник дружины кричит: "Горниста мне сюда! Горнист где?.." Горнист этот самый прибегает с трубой, а он ему: "Послушай, горнист! Что бы нам такое сыграть?" Ей-богу! Не знает, что горнист играть должен!
- Гм… Демка, Демка! Разве так можно о начальнике дружины говорить? Он начальник дружины, полковник, а ты что такое?
- Я?.. Мне бы только до фронта доехать, я бы им показал! - мрачно пропустил сквозь зубы Демка, и костлявые кулаки его воинственно сжались.
- Кому бы ты показал? Немцам?
- А то кому же!.. А то идут, поют: "Пойдем резать москалей!" Как это стерпеть можно?
- А почем же ты знаешь, что они там поют?
- В газете вон - люди читали… "Мо-ска-лей резать!.." Это они нас москалями зовут… А я бы их прямо, как "Охотник за черепами"! Э-эх! - Демка тут до того свирепо поглядел на Ливенцева, что тот расхохотался.
- Демка, Демка! Вот они у нас где - охотники за черепами таятся! А я и не знал.
- Пускай мне винтовку дадут, - попросил вдруг Демка. - Я и в строю буду ходить тоже… с винтовкой.
- Тяжела тебе винтовка будет. Кабы трехлинейка - та полегче, а то - берданка. А в берданке одиннадцать фунтов.
- Ну что ж, одиннадцать! Не донесу, что ли? Я уж пробовал, носил.
- Такие Гавроши, как ты, брат Демка, хороши бывают во время уличной войны - патроны на баррикады таскать. А на этой войне чтобы тебе охотником за черепами быть - ничего не выйдет! Там тебя снарядом за пять верст ухлопают, и никто этого даже и не увидит, может быть. И ты сам и не успеешь даже подумать, что это с тобой случилось, как от тебя уж тогда одни брызги останутся. Брось о немецких черепах думать и поезжай в свой Мариуполь. Денег на дорогу я тебе, так и быть, дам, Демка.
Ливенцев говорил это как можно серьезнее, чтобы подозрительный мальчуган не усмотрел в его лице или в оттенке голоса и тени шутки, но Демка вызывающе качнул головой:
- Брыз-ги!.. Тоже еще… брызги! - и пошел от него проворно, больше недовольно, чем испуганно, удивив его тем, что не попросил денег на проезд, как мог бы сделать это другой: ведь деньги на то на се бывают и мальчишкам нужны. Еще заметил Ливенцев, когда он повернулся от него круто, что глаза у Демки раскосые. Он подумал, что вот как хитрил этот охотник за черепами, глядя исподлобья и в упор, когда говорил с ним: он боялся, должно быть, что косоглазие его заметят и за это его забракуют и не возьмут на фронт.
III
На другой день, когда Ливенцев был в канцелярии дружины, получилось, вместе с другою почтою, письмо на имя полковника Полетики. Тот начал было читать его, но безграмотность письма, и серая бумага, и расплывшиеся местами чернила не расположили его к чтению до конца.
- Чепуха какая-то! Мальчишка какой-то у нас будто… Ерунда! - и бросил письмо в плетеную корзину под стол.
- Позвольте! Мальчишка? У нас действительно есть мальчишка… Демка. Охотник за черепами… - сказал Ливенцев и вытащил из корзины письмо.
Вот что это было за письмо:
"Ваше высокородие!
У вас ходится мальчик убежавши вместе с поездом военый и сейчас увашей друшины имя его Димян Семенов Лабунский глаза раскосия то все покорнейше прошу вас умоляю припроводить его в город Мариуполь дом Краснянского улица Фонтальная а вам и всему воинству жалаю быть счастливы в своем деле родители его Семен Михайлыч и Васелиса Никитечно".
Письмо это Ливенцев спрятал в карман, так как Полетика был занят важным делом: пришла из штаба бригады бумага, что дружина получает фуражки, шинели и сапоги, за которыми надо будет явиться заведующему хозяйством с каптенармусами и подводами от каждой роты.
Когда Ливенцев сказал в своей роте, что наконец-то выдают дружине шинели, сапоги и прочее, он усиленно следил за лицами и не верил глазам: ни одного опечаленного этим лица он не заметил.
Даже те, которые уверяли других, как он знал, что совсем не думает начальство гнать их на фронт, потому-то и не выдает им обмундировки, - и те спрашивали его только о том, подарят ли им за службу шинели и сапоги, когда кончится война.
Он отвечал убежденно:
- Ну еще бы не подарят! Непременно должны подарить… как солдатам, уходящим в запас.
И они становились вполне довольными и хлопали друг друга по спинам: все-таки шинель, сапоги, суконные рубахи, шаровары, - все это кое-каких денег стоит и ноское, хватит надолго.
И несколько дней потом прошло не в бестолковой, а вполне осмысленной суматохе: в четырех огромных ротах дружины пригоняли, ввиду наступающей осени, теплую казенную обмундировку, в которой люди, распущенные зимою, по окончании войны, разъедутся по домам, - это было похоже на дело.
Но, получив обмундировку, дружина стала назначаться комендантом города в наряды на гарнизонную службу. И однажды Ливенцев был отправлен с восемьюдесятью ратниками в распоряжение градоначальника.
Помещение для назначенных в наряд отвели на паровой мельнице грека Ичаджика, где на дворе кишели утки, пожирая отруби из кормушек и разводя кругом вонючую грязь. В длинном подвальном этаже мельницы поставлены были нары и висел телефон для связи с градоначальством, но до сумерек никто не звонил. А когда стемнело, явился городовой, чтобы отвести двадцать пять человек при старшем унтер-офицере на сторожевую службу. Через два часа он же пришел за сменой.
Отлучаться с мельницы сам Ливенцев не имел права: могло быть передано по телефону из градоначальства какое-нибудь важное распоряжение. А пришедшая на отдых первая смена чувствовала себя заметно сконфуженной.
- Что вы там делали полезного для отечества? - спросил своих ратников Ливенцев.
Ратники фыркнули и закрутили головами, а унтер-офицер Старосила, человек бородатый, степенный, старше сорока лет, ответил, подумав:
- Ну, одним словом вам сказать, ваше благородие, ащеульничали!
- Как? Ащеульничали?.. Гм… Слово весьма малопонятное и требует объяснения, - сказал Ливенцев, пытаясь сам догадаться, что значит и это слово и сконфуженность ратников.
- Дома эти самые нехорошие тут поблизу, - пояснил Старосила. - И вот, одним словом…
- Какие нехорошие дома? Терпимости, что ли?
- Так точно!.. И вот, стало быть, по одной улице дома - к этим девкам матросня ходит, а на другой улице рядом - там для артиллерии девки…
- Хорошо, а вы были при чем? Для ополченцев, что ли, дома там отводились?
- Никак нет. Ополченцам пока нет такого положения.
Ратники прыснули.
- Не понимаю, что вы могли там делать! - сказал Ливенцев, испытующе глядя в бороду Старосилы.
- Мы, ваше благородие, вроде бы патрулями ходили, чтобы скандалу где не было, а также вредной драки. Через то это могло быть, что матросня, она, конечно… ей, одним словом, получше девки пришлись, а что касается артиллерии - той похуже.
- Ну?
- Ну, а всякому, ваше благородие, хотится, чтобы получше, вот черезо что артиллерия к матросне на улицу лезет, и начинается тут у них свалка на улице: артиллерия лезет, а матросня не дозволяет.
- А вы что должны были делать?
- А мы, вроде бы, должны их разводить, ваше благородие.
- Вот так раз-во-дя-щие!
Ратники хохотали кругом.
- Известно, на военной службе всего насмотришься, - кротко закончил Старосила.
- Хорошо, - сказал Ливенцев. - Вот вернемся в дружину, я подам командиру рапорт, что это за наряд такой и нельзя ли этот наряд на будущее время похерить… А теперь пока ложись, хлопцы, спать!
Но долго не спали ратники, а заливисто хохотали по углам; действительно, наряд был не совсем обыкновенный. И кто-то просил ротного сказочника Дудку рассказать сказку.
Дудка был очень толстогубый, молодой еще малый, угрюмого вида, так что предположить в нем сказочника никак не мог Ливенцев, и он начал, проворно шлепая губами, длинную, что было важно, сказку о трех Иванах: коровьем, кобыльем и овечьем, и каком-то Лиходее, который держит под замком на высоченном дубу красавицу. Эту красавицу и хотят освободить Иваны и взять себе в жены.
Сначала едет к Лиходею Иван Овечий, а Лиходей говорит:
- Ты приихав до мене биться, чи мириться?
Иван Овечий тому Лиходею ответ:
- Я приихав до тебе совсим не мириться, - хай ты сгоришь, а приихав я до тебе биться!
- Да как-ак вшкварит ему! - замахивается кулаком Дудка, а слушатели хохочут от удовольствия.
Лиходей оказался сильнее все-таки Ивана Овечьего и его одолел. Но пока они бились, вертелась тут же поблизости сорока. "Они бьются себе, они бьются, а сорока стрекочет-регочет…" И когда убил Лиходей Ивана Овечьего, сорока полетела за мертвой и живой водой. А Иван Коровий, не дождавшись Ивана Овечьего, поехал к Лиходею и натыкается на убитого, который "лежит себе ни мур-мур…".
Покуривая толстую кручонку и то и дело сплевывая на пол и затирая сапогом, Дудка рассказывал однообразно, но складно, как Лиходей убил и Ивана Коровьего и потом Ивана Кобыльего, но сорока оживила тем временем Ивана Овечьего, и только что управился Лиходей с Иваном Кобыльим, снова идет на него биться, а не мириться Иван Овечий, а потом - воскрешенный сорокой Иван Коровий, а там - Иван Кобылий… Конечно, Лиходею ничего не остается делать, как бежать от этих бессмертных и уступить им красавицу на дубу.
Как раз когда кончил свою сказку Дудка, пришла, также фыркающая от смеха, вторая смена, а с нею вместе неожиданно для Ливенцева пришел Демка. Оказалось, что он встретил эту смену недалеко от мельницы Ичаджика и кого-то узнал из ратников.
- А-а! Демка! Где же ты пропадал последнее время? - спросил Ливенцев. - Кажется, с неделю я тебя не видал.
- Я-то?.. Я в Балаклаве был, - пытался улыбнуться Демка, но улыбка ему вообще не удавалась.
- В Балаклаве? У кого же ты там был? У ротмистра Лихачева?
- Ага!.. В эскадроне.
- Ты что же думал, что эскадрон наш на своих лошадях скорее до фронта доскачет, чем мы пешие дойдем?
- Ага! Верхом ездить учился, - буркнул Демка.
- Гм… Засела в тебя эта скверная идея - охотиться за черепами немцев. Ах, Демка, Демка!
- А что же им - спустить это? - при электрической лампочке сверкнул раскосыми глазами Демка. - Никогда не спущу!
- Чего же ты именно не спустишь?
- Того!.. Как это они наших солдат пленных живыми в землю закапывают? Хорошо это? Спустить это можно?
- Откуда ты это знаешь?
- Знаю! Ребята в газетах читали!
- Может, это и выдумка: немцы - народ культурный.
- Выдумка! Пальцы нашим пленным отрезают, чтоб они больше стрелять не могли. А каких прямо в землю…
- А немецкие газеты про наших солдат то же самое пишут.
- Не-ет! Наши этого не сделают. Пускай не брешут!
- Давай с тобой лучше думать, что все это - одна брехня на человека, кто бы он ни был… И потом вот что, Демка… Ты ел что-нибудь сегодня? Может, это ты с голодухи такой свирепый?
- А то не ел? - подозрительно поглядел Демка.
- А что же ты так поздно по улицам ходишь?
- Да я ведь прямо из Балаклавы сюда.
- Тебя, что же, погнали оттуда?
- Ну да, "погнали"! Я сам ушел… Когда они на войну даже не собираются. А вам уж шинеля повыдавали.
- Шинеля и там будут получать не сегодня-завтра. Только там шинеля другого образца - с длинным раструбом… А домой тебе не хочется ехать?
- Чего я там забыл? - насупился Демка.
- Отца с матерью забыл… Семена Михайловича и Василису Никитичну.
Демка, услышав это, оглянулся кругом, ища глазами, кто мог тут сказать этому прапорщику, как зовут его отца и мать, но, не найдя такого, уставился, усиленно мигая, на Ливенцева.
- Думаешь, откуда я мог взять Семена Михайловича и Василису Никитичну? Добрые люди сказали… Нехорошо, брат Демка! Даже если ты и кровавым мстителем хочешь быть - не советую. Без тебя у нас в России народу хватит. Чего другого, а народу - сколько угодно… Ехал бы ты лучше к своим старикам, право.
- Они разве старики? Вот, значит, вы и не знаете! - повеселел Демка. - Вовсе они не старики еще.
- Чем же тебе они надоели? Бьют, что ли, тебя?
- Ну да! Еще чего! Бью-ут! - И Демка поглядел с вызовом.
- Я тоже слыхал о них, что люди они хорошие… И будто они о тебе беспокоятся, что ты здесь зря погибаешь. Что зря, то зря - это правда. Ехал бы ты лучше домой.
- Уж вы мне один раз это говорили… Домой! - презрительно протянул Демка и вдруг пошел проворно к двери.
- Куда ты? Заблудишься в темноте! Уж так и быть, - пришел, так ложись спать в нашей гостинице! - кричал ему Ливенцев, но он все-таки ушел.
А Старосила говорил Ливенцеву:
- Его, ваше благородие, теперь уж на путь не наставишь. Теперь отец-мать без него живи; этот малый погибший.
IV
Получен был приказ докупить для надобностей дружины к тем, какие стояли уже на конюшне, еще десятка четыре лошадей - обозных, ротных и ординарческих, и так как на покупку выдавались из полевого казначейства довольно большие деньги, то естественно, что это взволновало офицерский состав дружины.
Попасть в полковые ремонтеры издавна в русской армии считалось большой удачей жизни, хотя и требовало известного знания лошадиных статей и повадок коннозаводчиков и барышников. Теперь, после мобилизации лошадей, многое из трудностей этого дела было упрощено, а денежный соблазн остался тот же самый.
Поэтому все в дружине яростно стремились попасть в ремонтеры, а так как дружина сформирована была в Мариуполе, то всеми предлагалось ехать за лошадьми не куда-нибудь еще, а непременно в Мариуполь.
Командир дружины, Полетика, выслушивал всех довольно добродушно, потому что не имел привычки кого-нибудь слушать внимательно, а всегда думал о чем-нибудь своем или ни о чем не думал, но, наконец, сказал он с чувством:
- Красавцы, черт вас возьми! Ведь это - вопрос… как его называют… ну?
- Восточный? - подсказал было Ливенцев.
- Да не восточный, а… какой там, к черту, восточный!.. Одним словом, серьезный вопрос. И лучше, кажется, я уж поеду сам, да… А чтобы торговаться там крепче, то я возьму вот адвоката нашего, - кивнул он на Кароли.
- А лошадей кто будет выбирать? - живо отозвался Кароли. - Это дело тонкое - лошадь выбрать… Разве для этого фельдфебеля нестроевой роты, Ашлу, взять?
- Ашла-шашла… гм… Шашла… это что такое? - спросил его Полетика.
- Виноград есть такой десертный.
- Да-да… Помню… - несколько раз поднялся на цыпочки полковник, вздохнув. - Душистая такая?
- Есть душистая, - та называется мускатная шашла.
- Шашла-шашлык… Будто из этой… как ее?.. из шашлы шашлык делается? Гм… шашлык, ведь он из баранины?.. - взял за пуговицу капитана Урфалова Полетика.
Приземистый капитан Урфалов сильно потянул коричневым изогнутым носом, точно перед ним был свежезажаренный шашлык, а не Полетика, и сказал уверенно:
- Первая, изволите видеть, закуска под водку, господин полковник!
- Надо бы здесь когда-нибудь заказать, а? Вот вы это можете… А за шашлой… гм… зачем же за шашлой нам ехать в этот… как его?.. в Мариуполь?
- Насколько я понял, за лошадьми будто бы в Мариуполь, - не удержался, чтобы самым серьезным тоном не вставить, прапорщик Ливенцев, и Полетика, помигав несколько секунд мечтательными голубыми глазами, счел нужным рассердиться вдруг:
- А, конечно, за лошадьми! За коим же еще чертом мы в эту Ашлу? И вы никуда не поедете, вы останетесь здесь, в дружине!
- Да я и не собираюсь никуда - ни в Ашлу, ни в Ош, ни в Оршу!
Подполковник Мазанка очень поморщился, поглядев в его сторону, а Кароли постарался взять точное направление на Мариуполь и на лошадей, и деловая беседа о том, кого взять и как ехать, затянулась еще на целый час, причем Ливенцев все не мог понять, зачем хочет ехать в Мариуполь сам Полетика, когда ему гораздо спокойней было бы сидеть здесь в канцелярии и подписывать, что поднесет на подпись адъютант, а потом зайти в кондитерскую, спросить стакан кофе и пирожных, сесть за мраморный столик и дожидаться, когда девицы в белых фартуках поднесут то и другое. А через минуту уже по-детски заскучать от бездействия и погрозить девицам пальцем:
- Вы что же это не несете мне этого… что я заказывал?.. Смо-три-те! А то сейчас придет сюда еще один полковник, с большими-большими усами, очень строгий! Он вам тогда задаст!
Девицы начнут хихикать, а Полетике будет казаться, что действительно обещал зайти и действительно зайдет сейчас подполковник Мазанка, и он будет нетерпеливо ждать его, поглядывая на дверь, наконец скажет сердито:
- Черт знает что! Нет и нет его до сих пор! - и пойдет из кондитерской на улицу как раз в то время, когда одна из девиц уже нальет ему стакан кофе и положит на тарелочку пирожных.
На улице он встретит ратника не своей дружины, а другой, которой командует генерал Михайлов и которая разбросана от Балаклавы вдоль берега до Фороса - охраняет берег.
- А-а! - скажет он ратнику. - Здравствуй, братец!
- Здравия желаю, вашескородье! - грянет во весь голос ратник.
- Ты откуда сюда?
- Из Фороса, вашескородь!
- Что же, командир ваш там как? Жив?
- Так точно, жив!
- Ну, ступай!
- Я так что артельщика дожидаю, он в магазин пошел, вашескородь!
- А! Ну, тогда стой.
Потом увидит другую кондитерскую, вспомнит о кофе и пирожных и зайдет сюда.
Конечно, это гораздо спокойнее, чем ехать куда-то в Мариуполь, возиться с лошадьми, считать казенные деньги, заниматься сложением и вычитанием, не высыпаться в гостиницах…