Куркутский и Булатов тоже уселись за столом председателя. Там уже лежали приготовленные чистые листы бумаги и карандаши.
- Товарищи, - продолжал Мандриков, - нам надо принять воззвание Анадырского ревкома к трудящимся Анадыря и Анадырского уезда с разъяснением политики советской власти и призывом поддержать трудящихся Анадыря, свергнувших колчаковских ставленников… Вот это воззвание:
"Товарищи далекого Севера, люди голода и холода, к вам обращаемся мы с призывом присоединить свой голос и разум к общему голосу трудящихся России и всего мира.
Да здравствует коммунистическое равенство!
Долой капиталистов, спекулянтов!
Третий год рабочие и крестьяне России и Сибири ведут колоссальную борьбу с наемниками богатых людей Америки, Японии, Англии и Франции, которые хотят затопить в крови рабочий народ России. Русское бывшее офицерство, сынки купцов-спекулянтов объединились вокруг господина Колчака и, получая от бывших союзников оружие и деньги, приступили к уничтожению рабочего и крестьянина. Советские войска, одухотворенные жаждой равенства и свободы всех, кто трудится, разбили армию Колчака и сейчас подступают к Иркутску.
16 декабря рабочие Анадыря свергли в Анадырском крае ставленников Колчака и объявили власть Совета рабочих депутатов. Цель переворота - оказать моральную поддержку в борьбе товарищам России и Сибири и уничтожение частной торговли, замена общественным натуральным обменом…"
Воззвание заканчивалось призывом: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Да здравствует Советская республика!"
- Ранее этого воззвания, - сообщил Мандриков, - мы отправили на все радиотелеграфные станции, которые имеют связь с анадырской, обращение к телеграфистам, а также сообщение об установлении советской власти на Чукотке. Наша ближайшая задача - распространить наше влияние на весь обширный край. Это будет нелегко: единственный транспорт - собачья упряжка. Но в ближайшее время мы должны отправить две группы: одну - в верховье реки Анадырь, в Марково и Усть-Белую и в оленеводческие стойбища, вторую - на север, на мыс Дежнева, где засилье американских торговцев особенно велико…
После принятия воззвания ревком распределил обязанности.
Берзин остался комиссаром охраны с широкими полномочиями, Василий Титов был назначен комиссаром радиостанции.
- Товарищи! - Голос Мандрикова охрип. - Есть еще одно безотлагательное дело: утвердить состав следственной комиссии. Поскольку дело серьезное, я решил сам возглавить эту комиссию. Какие будут предложения по составу?
- Товарища Титова! - сказал механик Фесенко.
- Хорошо, - кивнул Мандриков и сделал знак Куркутскому внести в список Титова.
- Товарищи! Товарищи! - Волтер торопливо поднялся: - У меня такое соображение: ввести в состав следственной комиссии коммерсанта Тренева.
- Зачем эту лису в следственную комиссию? - выкрикнул ингуш Мальсагов.
- Пусть какой есть! - убежденно настаивал Волтер. - Победившие не должны терять голову! Мы пришли устанавливать братство людей…
- Трудящихся! - поправил Мандриков.
- Да-да, и трудящихся! - быстро согласился Волтер. - Надо и представителей имущих классов привлекать. Тех, которые осознали справедливость нашего дела и перешли на нашу сторону. Особенно образованных и грамотных. Тренев - человек демократически настроенный. Он терпел оскорбления от Громова. Если мы привлечем Тренева в следственную комиссию, никто не обвинит нас в диктаторстве и узурпаторстве…
При голосовании Мандриков и Титов прошли единогласно, а против Тренева голосовали трое - Мальсагов, Фесенко и Булатов.
- Товарищи, - обратился Мандриков к членам ревкома. - Нам предстоит большая и тяжелая работа. Экспроприация, то есть изъятие товаров и ценностей из рук торговцев в народное пользование. Укрепление нашего влияния на всем пространстве Чукотки… Пусть нас мало сегодня, но завтра будет больше. В скором времени трудящиеся Камчатки установят и на своем полуострове советскую власть. А до той поры нам надо держаться!
Тренев воспрял. Куда делся его бледный, чахоточный вид! Он важно шествовал по анадырским улицам, улыбался всем, говорил ласково и даже несколько нравоучительно.
Обеспокоенная этим Агриппина Зиновьевна пыталась его утихомирить:
- Ну, что может быть общего у тебя с этими голодранцами? Погляди на них! Вот увидишь - завтра они в этот ревком введут нашу бывшую служанку!
- А что? - подняв брови, ответил Тренев. - Вполне может и такое случиться. Говорят, она оказывала революционерам большие услуги и устроилась-то работать в канцелярию, чтобы переписывать секретные документы.
- Да что ты, господь с тобой! - воскликнула Агриппина Зиновьевна. - Чтобы Маша писала!
- Да, вот именно так, дорогая, - усмехнулся Тренев. - Писала. Не забывай, что она из королевского стойбища. Мы еще ничегошеньки не знаем о здешних жителях. Может быть, у них какая-нибудь тайная гимназия в стойбище? Сказывали же, что в тамошних стойбищах живет человек, который изобрел чукотскую письменность. И, насколько мне помнится, он близкий родственник нашей Маши.
- О боже! - простонала Агриппина Зиновьевна. - Голова кругом идет. А притворялась!
Кто-то тихо скребся в дверь.
Агриппина Зиновьевна вышла в сени.
- Кто там?
- Это я, - ответил женский голос. - Евдокия Павловна…
- Впусти ее.
Женщина сразу горячо зашептала:
- Вы не беспокойтесь - никто не видел, как я к вам вошла. Не бойтесь! - Евдокия Павловна тяжело опустилась на стул. - Иван Архипыч, дорогой, я знаю, что вы не очень хорошо относитесь к Иннокентию Михайловичу, но все знают вас как глубоко порядочного человека… Мой Кеша… - Евдокия Павловна достала кружевной платочек. - Мой Кеша столько страдал… Вот я вам принесла.
Женщина долго копалась в своих многочисленных юбках, пока не извлекла довольно объемистый сверток.
- Что это? - испуганно спросил Тренев.
- Тут золото, валюта…
- Да за кого вы меня принимаете, Евдокия Павловна! - с возмущением воскликнул Тренев.
- На сохранение, на сохранение, - торопливо произнесла Евдокия Павловна. - Со дня на день у меня могут обыск сделать…
Агриппина Зиновьевна незаметно кивнула.
- Хорошо, Евдокия Павловна, - сказал Тренев. - Я возьму этот сверток.
- Вот-вот, Иван Архипыч! Пусть будет так… - Евдокия Павловна еще раз промокнула глаза и высморкалась. - Я знаю, что новые власти назначили вас в следственную комиссию.
- Но я только член комиссии, - возразил Тренев. - Со мной консультируются только по правовым вопросам, имеющим специфическое профессиональное значение!
Тренев говорил важно, растягивая слова. Сверток был довольно увесистый: видно, там было немало драгоценного металла.
- Да-да, - торопливо согласилась Громова. - Но все-таки, как человек добросердечный, сострадательный…
- Куда бы мне это спрятать? - в задумчивости произнес Тренев. - Боюсь, заховаю так, что потом сам не найду…
- И пусть, пусть, - замахала руками Евдокия Павловна. - Лишь бы это не досталось большевикам! Хоть в прорубь бросьте.
- А ведь это дельно! - обрадованно произнес Тренев. - Вот уж куда никто не сунется!.. Что же касается вашего мужа, - уже другим тоном произнес Тренев, взвешивая на руке сверток, - я твердо обещать не могу, дело сложное, но все же…
- Да-да, - снова заторопилась Евдокия Павловна. - Что можно, хоть самую малость… Жизнь бы ему сохранили…
Громова вышла в сени. За ней последовал Тренев. Отстраняя женщину, он сначала выглянул за двери. На стене, обращенной к улице, белел большой лист бумаги.
"Воззвание, - прочитал он. - Анадырского ревкома к трудящимся Анадыря и Анадырского уезда!"
Оглядевшись, он выпустил Громову из дома.
- Идите быстрее! - успел шепнуть.
Сверток лежал на кровати.
Агриппина Зиновьевна зачарованно смотрела на него.
- Поглядим? - спросила она.
- Погоди, запру дверь, - ответил Тренев.
Расположившись на супружеской постели, занавесив окно, Треневы нетерпеливо развернули сверток. Тут были американские и сингапурские доллары, франки, китайские юани и японские иены…
- А ведь тут и мои денежки лежат, - пробормотал Тренев, собирая в кучу золотые монеты. - Можно сказать - вернули мы свое…
- И с процентами! - зло произнесла Агриппина Зиновьевна.
- Знаешь, для виду можно эту китайскую макулатуру завернуть и впрямь бросить в прорубь, - задумчиво сказал Тренев.
- Зачем? - испуганно отозвалась Агриппина Зиновьевна. - Мало ли что будет. Что они - мешают тебе?
У них был тайничок, о котором не догадалась даже Маша. Он находился на кухне под железным листом, защищающим деревянный пол от горячих углей. Тренев спрятал в него сверток, приладил обратно железный лист и сказал жене:
- А на нашей стене воззвание ревкома прилепили.
- Теперь люди будут толпиться, - недовольно заметила Агриппина Зиновьевна. - А что же дальше будет, Ваня? - простонала она.
- Летом уедем отсюда! - решительно заявил Тренев. - Хватит с меня Чукотки. Вот она у меня где, вот! - Он постучал себя кулаком по тощему затылку.
Бессекерский долго не мог попасть ключом в отверстие замка.
- Да вы не волнуйтесь, господин Бессекерский, - насмешливо заметил Берзин. - Спокойнее. Показывайте все!
Считали ящики, мешки, пушнину, развешанную под самыми стропилами довольно крутой крыши.
- А где оружие? - спросил Берзин.
- Вон ящики лежат, - показал Бессекерский в угол.
- А говорили, что у вас целый арсенал, - проговорил Берзин, увидев только два ящика, в каждом было по два винчестера.
- Было у меня оружие, - с готовностью сообщил Бессекерский, - думал: погорел я с этим товаром. Но вот понемногу разошлось.
Члены комиссии все сосчитали и записали в специальный акт, который подписал дрожащей рукой Бессекерский.
Когда вышли на улицу, Берзин протянул ключи торговцу.
- Вы что?.. Как это понимать?.. - растерянно спросил Бессекерский.
- Возьмите ключи. Завтра зайдете в ревком и ознакомитесь с новыми правилами торговли. Временно, в силу необходимости, считаетесь служащим ревкома, - объяснил Берзин. - Будете получать жалованье, как всякий трудящийся.
Грушецкий отдал ключи и, не желая разговаривать, ушел к себе.
Экспроприацию произвели без него. Главным богатством у него, конечно, были огромные прекрасные ставные невода, которыми можно было перегородить реку Анадырь во всю ширь.
- В путину рыбу будет ловить артель, - сказал Берзин.
Ваня Куркутский посоветовал:
- Эти малые сети, оннак, можно раздать каюрам.
- Что же, это можно сделать, - согласился Берзин. - Пусть дадут список желающих взять малые сети.
Сооне-сан к своему складу не явился.
Куркутский пошел за ним, но быстро вернулся.
- Заболел японец, - сказал он виновато. - Лежит на кровати, стонет, как пес, и сожительница его голосит над ним.
- А ну пошли к нему, - решительно сказал Берзин. - Притворяется, гад. Ведь только вчера улыбался, кланялся, зубы показывал.
Когда вся комиссия вошла в небольшую комнатку, услышали, как застонал Сооне-сан.
- Что у вас болит, Сооне-сан? - спросил Берзин.
- Голова, живот, нога, спина! О-о-о-о! - ответил японец.
- А вот я вижу, что вы притворяетесь, Сооне-сан, - громко сказал Берзин. - И это называется - саботаж! За это по революционным законам полагается расстрел!
- А, что? - Сооне-сан сразу перестал стонать. - Почему растрер? Я иностранный подданный, моя охраняет его величество иньпиратор. Запомни, микада… Моя охраняет генерар Отани…
- Ну, хватит! - тихо, но строго сказал Берзин. - Твой Отани собирает вещи и грузится на пароход, чтобы уплыть к своему микаде. Красная Армия наступает. В ноябре был взят Омск…
- Хоросе, - как-то покорно произнес Сооне-сан.
Склад битком был набит разными товарами. Да, последний пароход из Японии хорошо снабдил своего земляка.
До позднего вечера пробыли члены комиссии на складе Сооне-сана, переписывая мешки с мукой, сахаром и другими товарами.
- А это что такое? - спросил Берзин.
- Сипирта, - ответил Сооне-сан. - Сукса любит, эскимоса тозе.
- Весь этот сипирта, - сердито сказал Берзин, - вылить!
Ваня Куркутский непонимающе посмотрел на комиссара охраны.
- Да, да, - повторил Берзин. - Все это вылить.
- Это, мольч, такое богатство, - пробормотал Куркутский. - Хто узнает, оннак, смеяться будут…
Первую банку вылили прямо у склада, но здесь еще мало было снегу, и на поверхности образовалась лужица.
Весть о том, что ревкомовцы выливают спирт, мгновенно разнеслась по Анадырю. Со всех сторон к берегу лимана устремились люди. Многие шли с банками, пустыми бутылками, некоторые даже с ведрами.
Кто-то бежал с ведром, издали еще крича:
- Ваня, да ты что? Доспел? Мольч, погодь-ко в снег лить, в ведро мое наструй!
Это был Ермачков. Он уже было совсем близко подбежал к Куркутскому, но громкий окрик остановил его:
- Стой! Стрелять буду!
И впрямь раздался выстрел.
Ермачков вместе с загремевшим ведром упал прямо в снег.
- Убил!
Но Ермачков, смешно елозя задом, проворно отполз в сторону, поднялся и напустился на Берзина:
- Пошто стрелишь в меня? Пошто? Я бедный рыбак, опора новой власти, а стрелишь, мольч?
- Спирт выливается по постановлению ревкома, - объяснил Берзин. - Отныне никто не может спаивать местное население.
- Так и сказал бы, - обиженно пробормотал Ермачков, уходя с пустым ведром домой.
Однако толпа не расходилась, и когда в снег были вылиты последние капли спирта и комиссия ушла, все бросились собирать снег и вмиг уничтожили довольно большой сугроб.
Куркутский пошел к Тымнэро.
В чоттагине жарко пылал костер, обитатели яранги пили чай за низким столиком у бревна-изголовья. Здесь же была и Милюнэ.
Ваня Куркутский поглядел на ее лицо и заметил:
- Оннак, мольч, зажило, доспело, как на собаке.
- Уже синяк проходит, - отозвалась Милюнэ. - Вот только зубы жаль.
- Железные поставят, - уверенно ответил Ваня Куркутский, - а еще лучше из денежного металла. Я видал, у иных тангитанов весь рот полон денежного металла.
Куркутский принял чашку чая, попробовал и похвалил:
- Скусный!
- Хорошо стали платить за уголь! - обрадованно сообщил Тымнэро. - Вдвое против прежнего. Вон какая новая власть!
- Потому что это наша власть - советская власть народа! - сказала Милюнэ.
- Так толкуют, - спокойно сказал Куркутский. - Нонче мы с комиссией отобрали все товары у торговцев. Все дочиста. А дурную воду в снег вылили. Всю, до последней капли. Все снасти, все невода и сети переходят во всенародное пользование. Совместно будем ловить рыбку, мольч.
- Уже однажды ловили, - заметил Тымнэро. - Едва уцелели.
- Ну, тогда не то! - возразил Ваня Куркутский. - Нонче, мольч, на настоящей рыбалке будем ловить. А малые сети решено раздать беднякам. Вот завтра пойдешь и возьмешь…
- Никуда я не пойду, - решительно ответил Тымнэро. - Мне чужого не надо.
- Так это теперь не чужое, а наше - общественное достояние, - принялся объяснять Ваня Куркутский.
- Все равно не возьму, - мотнул головой Тымнэро. - Люди хорошо помнят, чье это было добро, а я буду брать… Я чужого никогда не брал и никогда не возьму.
- Зря такое говоришь, - увещевающе сказала Милюнэ. - Люди с добром, с открытым сердцем к тебе, они хотят помочь, сделать твою жизнь лучше, чтобы ты настоящим человеком себя чувствовал, а ты…
- Послушай, Милюнэ. - Тымнэро старался говорить спокойно, хотя сердился на нее. - Я и живу как настоящий человек, как лыгъоравэтльан, и мне не надо другой жизни… Пусть будет эта власть, я чую, что она добрая, но пусть меня не трогают, пусть оставят в покое.
Он взял заскорузлыми, темными пальцами блюдце и шумно втянул в себя остывший чай.
Следственная комиссия заседала поздно вечером.
Войдя в комнату, Тренев поздоровался со всеми за руку и снял шубу. Он был в черном суконном сюртуке, в белой рубашке.
Мандриков посмотрел на него и подумал, что и ему бы следовало привести свою одежду в порядок.
- Товарищи, - начал Мандриков, - мы допросили главарей колчаковской банды…
- Извините, товарищи, - вдруг перебил Тренев.
Мандриков вопросительно посмотрел на него.
- Вы слыхали когда-нибудь такое выражение - презумпция невиновности?
Мандриков пожал плечами. Остальные тоже явно не слыхали такого.
- Это элементарный юридический термин, означающий, что ни один человек, даже застигнутый на месте преступления, не считается виновным до тех пор, пока суд не вынесет свое решение.
- Вот это да! - воскликнул Титов.
- Тем не менее это так, - продолжал Тренев. - Советская власть, насколько я понимаю, коренным образом отличается от всякой другой власти своей гуманностью, ибо она направлена непосредственно на благо человека.
- Так вот, - продолжал Мандриков, - мы допросили ставленников Колчака и выяснили их полную виновность.
- Виновность должен доказать суд, - улыбнулся Тренев.
- Участие в незаконных расстрелах шахтеров, обысках и поборах… Громов, конечно, отъявленная сволочь…
- Михаил Сергеевич! - укоризненно произнес Тренев.
- Сволочь! - произнес Мандриков. - Все здесь производилось по его приказу. Струков, который плясал под его дудку, утверждает нагло, что согласился идти в колчаковскую милицию, чтобы не быть мобилизованным в армию. Ревком на своем заседании рекомендовал вынести доклад следственной комиссии на рассмотрение общего собрания жителей Ново-Мариинского поста, или по-новому Анадыря. Таково решение ревкома, хотя, господин Тренев, мы, согласно законам военного времени, имеем право именем ревкома расстреливать явных контрреволюционеров.
Мандриков говорил и чувствовал, как сопротивляется его словам Тренев. Юридическая терминология коммерсанта чуть было не сбила с толку председателя ревкома. Еще во время кооперативной работы на Амуре Мандриков понял силу юрисдикции, силу писаного закона. В самой деятельности ревкома Чукотки ему тоже хотелось бы обойтись без излишней жестокости, раз уж так случилось, что переворот был бескровный, если не считать побоев, нанесенных Струковым Милюнэ.
- Пусть решает народ! - сказал он в заключение.
Тренев, Мандриков и Булатов шли вместе по улице. С лимана задувал секущий лицо морозный ветер. Мела поземка, и небо было затянуто облаками.
- Гуманизм, - журчал в ухо Тренев, - всегда привлекателен для широких народных масс. Он склоняет на сторону добрых и просвещенных правителей даже бывших врагов…
Но Мандриков не слушал его. Он опять думал о том, что взять власть - это только начало. И самое сложное, самое трудное только начинается: удержать советскую власть, распространить на обширные пространства Чукотки, а главное - довести до сознания широких масс местного населения.
Где-то в Якутске Петр Каширин. Как его не хватает здесь с его знанием языков и обычаев чукчей и эскимосов!
На первый большой сход собралось почти все население Ново-Мариинска.
Мандрикову пришлось встать на табуретку, чтобы его было слышно.