- Граждане и товарищи! Жители Анадыря! От имени революционного комитета разрешите вас поздравить с установлением советской власти на самом дальнем краю Советской республики! Товарищи! Час освобождения всего Дальнего Востока приближается. И каждый из нас должен приложить все усилия для того, чтобы солнце свободы воссияло над холодными, заснеженными просторами Чукотки и Камчатки. Красная Армия подступает к Иркутску. У нас еще нет достоверных сведений, но думаем, что Иркутск уже взят. А это означает, что вскоре красный флаг революции будет развеваться на всем протяжении большой нашей страны от Балтики, от Петрограда до Анадыря! Наша ближайшая задача здесь, на просторах вечной мерзлоты, распространить нашу советскую власть на все побережье ледяных морей и в глубь тундры.
Тренев, сидящий недалеко от оратора, чувствовал нарастающее волнение и думал: "А хорошо, черт возьми, говорит! Красиво!"
Милюнэ, прижавшись к мужу, смотрела зачарованно на Мандрикова.
- Мы произвели изъятие ценностей и товаров у коммерсантов. Товарищи, это необходимое условие существования советской власти. Но мы приветствуем сотрудничество всех слоев населения с ревкомом. Вот почему мы почти всех торговцев как бы взяли на службу. Они будут продавать по утвержденным ценам, и вообще вся торговля будет вестись по новым, советским правилам, исключающим обман и надувательство…
Мандриков, справившись с первыми минутами волнения, обрел уверенность. Он всматривался в лица собравшихся и с горечью видел: большинство - мелкие торговцы, хозяйчики. Совершенно отсутствовали немногочисленные чукчи - он не увидел Тымнэро. Вон только Маша…
- Также ликвидируются все долги местного населения в любой сумме, - продолжал Мандриков. - В дальнейшем будут созданы кооперативные объединения для ловли рыбы. - Мандриков откашлялся. - Теперь хочу вам сказать о работе следственной комиссии. Не все из вас знают преступления ставленников Колчака - Громова, Струкова, Суздалева и всей их компании. Это они расстреляли шахтеров с угольных копей, истязали многих жителей, проводили незаконные обыски. Ревком Чукотки уверен в их виновности… Ревком их приговаривает единогласно к смертной казни.
Он скосил глаза на Тренева, но тот сидел тихо, напряженно.
- Поскольку наша власть народная и революционный суд опирается на мнение широких слоев населения, хотим вас спросить - согласны ли вы с этим?
Мандриков соскочил с табуретки и занял место за столом.
- Расстрелять гадов! - крикнул кто-то с места.
Тут вскочил Тренев.
- Как один из членов следственной комиссии, я хочу спросить вас: зачем ревкому, встреченному населением провозвестником лучшей, справедливой жизни, марать себя кровью в первые же дни существования советской власти?
Он с улыбкой посмотрел на Мандрикова.
- Есть еще другие предложения? - спросил Мандриков.
- Они-то не стеснялись марать себя кровью, - зло сказал кто-то из шахтеров.
- В том-то и дело! - горячо произнес Тренев. - Зачем новой власти, так сказать, становиться на одну доску с этими…
- Общий приговор, смертная казнь, остается в силе, - твердо сказал Мандриков. - Однако приведение приговора в исполнение мы оставим до лета и с первым же пароходом отправим арестованных во Владивосток.
Расходились, шумно обсуждая последние слова Мандрикова.
Тренев подошел к Мандрикову. В комнате уже почти никого не оставалось из пришедших на сход, лишь члены ревкома.
- Михаил Сергеевич! Откуда взялся приговор - смертная казнь? - вежливо спросил Тренев. - Как члена следственной комиссии вы меня не спрашивали, одобряю ли я этот приговор.
- Господин Тренев! - холодно ответил Мандриков. - Следственная комиссия только расследует преступления, но приговор выносит революционный комитет, членом которого вы, Иван Архипыч, не являетесь.
- Так-так-так, - быстро согласился Тренев и заторопился к выходу. - Конечно, разумеется, я понимаю…
Он почти бежал домой и слышал за собой на усиливающемся ветру хлопки красного флага на крыше ревкома.
Глава вторая
31 декабря отправлен отряд на нартах вверх по реке Анадырь в Белую и Маркове для ликвидации ставленников Колчака. Две крупные монопольные фирмы национализированы согласно постановлению Революционного комитета. 15 января отправляем отряд на мыс Дежнева для ликвидации колчаковщины, конфискации имущества купца Караева - поставщика оружия для белых. Ждите указания для ликвидации частной торговли и замены ее натуральным обменом. Председатель Совета Мандриков. Комиссар охраны Берзин.
Сообщение Анадырского ревкома в Охотск о революционном перевороте в Анадыре и национализации торговых фирм. ЦГА РСФСР, Телеграфный бланк
Милюнэ шила кухлянку для Берзина.
В этот вечер она была особенно сосредоточенна, но часто поднимала глаза на мужа. Около полуночи отложила шитье и, раздевшись, улеглась рядом.
Она взяла руку Булатова и положила себе на живот.
- Он еще совсем крохотный, - тихо сказала она. - Еще ни разу не пошевелился, но я его уже чувствую…
- Кого? - тихо спросил Булатов.
- Нашего ребенка, - вздохнула Милюнэ.
Булатов от неожиданности сел на кровати.
- А кто: он или она?
- Булат, если мальчик, а девочка - Тынэна… Потому что она придет на рассвете новой жизни. Тынэна - значит зорька…
Помолчав, Булатов сказал:
- Наш ребенок будет жить при новой жизни.
- А какая она будет, новая жизнь? - прильнув к мужу, спросила Милюнэ. - Что сказали о будущем Ленин и Карл Маркс?
- Коммунизм будем строить!
- А говорил - социализм! - напомнила Милюнэ.
- Да-да, - торопливо ответил Булатов. - Сначала социализм. Кто не работает - тот не ест.
Новые слова обрушивались лавиной на Милюнэ. Она в них часто путалась, но все же они прочно застревали в голове, и через некоторое время она с удивлением обнаруживала их в собственной речи.
- Знаешь, Булат, я знаю, что у вас в ревкоме много важных дел, но все же хотела тебе напомнить…
- Ну, говори!
- У нас нет революционной женитьбенной бумаги.
- Укрепим революцию, откроем новую школу, может, даже будущей осенью, - твердо сказал Булатов. - А про бумагу о нашей женитьбе ты хорошо вспомнила. Сделаем настоящую, советскую бумагу. У нас теперь хорошая японская тушь есть, я ею воззвания и плакаты пишу, и тонкие кисти - у Сооне национализировали.
Булатов и Милюнэ некоторое время лежали молча. Каждый думал о своем…
Большие дела только начинаются - национализация… Скоро отъезд группы Берзина в верховья Анадыря. Булатов было попросился с ним ехать, но Мандриков объяснил: должен ехать Михаил Куркутский. Он знает язык, знает эти места, людей. А секретарь ревкому нужен, потому что работы с каждым днем все больше.
- Парфентьев согласился ехать, - сообщил Берзин, входя в комнату председателя ревкома.
- Значит окончательный состав такой: Берзин, Галицкий, Мальсагов, Михаил Куркутский и каюры - Ваня Куркутский и Анемподист Парфентьев.
- Так получается, - ответил Берзин. - Поэтому едем на трех упряжках - по двое на одной нарте. Тяжеловато, но другого выхода нет. Ваня Куркутский считает, что если не очень гнать собак, то ничего страшного. Говорят, что появилось какое-то оленье стадо на полдороге в Белую.
- Ну что же, - выслушав Берзина, сказал Мандриков. - Сегодня соберем ревком. Решим неотложные дела, и можете отправляться.
Милюнэ считала своим долгом быть в ревкоме, когда там происходили заседания. Иногда надо было срочно кого-то позвать и даже отнести телеграмму на радиостанцию.
И на этот раз она пришла задолго до начала заседания в ревком, положила угля в топившиеся печи, вытерла пыль и подмела пол.
У Мандрикова сидел Тренев.
Бывший хозяин Милюнэ выглядел как никогда хорошо. В его движениях была уверенность и значительность. И слова у него были какие-то круглые, словно обкатанные морской волной, гладкие, сами вылетающие изо рта, спрятанного в рыжей оторочке усов и бороды.
- Михаил Сергеевич! - Тренев сидел в своей излюбленной позе, закинув ногу на ногу. - Из тюрьмы все время несутся стоны и жалобы на плохое обращение, на недостаточное питание.
- Кто же там жалуется? - поинтересовался Мандриков. - Колчаковских милиционеров мы всех выпустили и обязали трудиться.
- Это, конечно, хорошо, но оставшиеся в тюрьме Громов, Струков и Суздалев, мне кажется, тоже должны быть привлечены к трудовой повинности. Пусть на своей шкуре испытают, как своим трудом, потом соленым добывать хлеб. По существу, содержание их в тюрьме, согласитесь, только прибавляет вам хлопот.
- Да, конечно, - согласился Мандриков.
- Ново-Мариинск, то есть Анадырь, самой природой огорожен таким высоким забором, который даже отчаянный человек в эти зимние дни не отважится преодолеть!
- Что вы имеете в виду?
- Холод, пургу и вечную мерзлоту, - солидно ответил Тренев. - Посудите сами, куда пойдет разумный человек, если он вздумает бежать? В тундру? К утру он уже закоченеет. Если даже будет хорошо одет - заблудится в пургу, потеряет дорогу, и в конце концов та же участь - замерзнет.
- Куда вы клоните, Иван Архипыч? - спросил напрямик Мандриков.
- А никуда, - поспешно ответил Тренев. - Я просто хочу высказать свое соображение.
- Ну, высказывайте.
- Чем кормить этих трех дармоедов, не лучше ли отправить их на трудовую повинность? На угольные шахты, куда вы направили колчаковских милиционеров.
- Надо подумать, - заинтересованно произнес Мандриков.
Тренев важно и солидно прошел мимо Милюнэ, едва кивнув ей в знак приветствия.
Милюнэ решительно вошла в комнату и прямо с порога сказала:
- Михаил Сергеевич! Архипыч очень плохой человек!
- Я это чувствую, - с улыбкой ответил Мандриков. - Но голова у него сообразительная.
Собрались члены ревкома.
Булатов занял место секретаря, вооружившись пером и поставив перед собой баночку японской туши. Мандриков объявил очередное заседание ревкома открытым.
- Первый вопрос, который мы должны разобрать, это национализация иностранных фирм. Бывший морской пират Свенсон, ныне "Свенсон и К", пользуясь климатическими условиями, когда полярные морозы отрезают Анадырский край от всего мира, монополизировал всю торговлю и стал властелином над жизнью как инородцев, так и местных жителей… Только полное уничтожение самой системы капиталистической эксплуатации обещает человечеству истинную свободу, равенство и братство! Кто за то, чтобы передать народу имущество американского торгового разбойника Свенсона, находящееся в Ново-Мариинске?
Подняли руки все.
Булатов едва поспевал писать.
- Второй вопрос: на территории советской власти должен неукоснительно выполняться главный лозунг трудового пролетариата, провозглашенный товарищем Карлом Марксом, - кто не работает, тот не ест. А мы кормим трех дармоедов. Предлагаю: по соображениям политического характера и согласно лозунгу трудового пролетариата немедленно удалить господ Громова, Струкова и Суздалева из Анадыря на народные угольные шахты.
- Есть же постановление - расстрелять, - напомнил моторист Игнат Фесенко.
- Да, есть такое постановление, и его никто не отменял, - ответил Мандриков. - Но мы не хотим омрачать начало нашей деятельности кровопролитием. Подождем наших товарищей из Владивостока. К тому же им все равно некуда бежать.
Речь Мандрикова звучала убедительно, но все равно при голосовании Игнат Фесенко поднял руку против.
Мандриков выпил воды, загодя принесенной Милюнэ.
- А теперь самое главное: выработка инструкции для отъезжающих в верховья Анадыря. Состав группы такой: Михаил Куркутский, Якуб Мальсагов, Мефодий Галицкий. Начальник отряда - комиссар народной охраны товарищ Август Мартынович Берзин. Ему выдается мандат. - Мандриков взял со стола лист бумаги и зачитал. - Какие еще будут пожелания отъезжающим?
- У меня вопрос, - сказал Галицкий. - Говорят, что на полпути от Анадыря к Усть-Белой появилось стойбище оленных людей. Если они встретятся, что делать?
- Товарищи! - Мандриков оглядел ревкомовцев и вдруг с тревогой подумал, что с отъездом четверых товарищей их останется и впрямь горстка. - Мы взяли власть навечно. Поэтому Советы должны стать единственной и повсеместной организацией трудящихся где бы то ни было - в городе, деревне или кочевом стойбище. Революция освобождает трудового человека, где бы он ни жил - в холодной тундре или в жаркой стране.
- Понятно, - сказал Галицкий и уселся на место.
- Вся инструкция изложена в удостоверении, выданном товарищу Августу Берзину, - сказал в заключение Мандриков. - Будем голосовать.
Мандат отъезжающим вверх по реке Анадырь был единогласно утвержден.
- Вы думаете, что он меня примет? - с дрожью в голосе спросила Евдокия Павловна.
- Человек он довольно отзывчивый, - немного подумав, сказал Тренев. - И совсем не такой кровожадный и страшный, как вы думаете.
- Но все же я жена его заклятого врага, - заметила Громова.
- Если вы так озабочены здоровьем вашего супруга, то должны решиться.
Как-то Агриппина Зиновьевна как бы мимоходом рассказала ей, как Иван Архипыч под покровом ночи в пургу утопил сверток в проруби на реке Казачке.
Мало ей, что мужа освободили, так она теперь обнаглела до того, что просит Ивана Архипыча, чтобы Громову позволили погостить дома для поправления пошатнувшегося здоровья.
- Идите, идите к Мандрикову, - настойчиво говорил Тренев.
Евдокия Павловна Громова, одевшись поскромнее, во все черное, направилась в ревком. Милюнэ, убиравшая в коридоре, удивилась, увидев ее.
- Милая, - обратилась к ней Громова, - где тут Мандриков принимает?
В комнате сидели Мандриков и Булатов.
- Здравствуйте, Евдокия Павловна, - сказал Мандриков. - Садитесь.
Громова уселась на стул, достала платок и первым делом вытерла глаза.
- Я вас слушаю.
Евдокия Павловна подняла на Мандрикова полные слез глаза, губы у нее задрожали.
- Ну полно, Евдокия Павловна!
Мандриков не переносил женских слез.
- Моего-то… Кешу-то… Христа ради отпустите его на один день… Ведь напьется он с горюшка да с радости на Новый год, замерзнет…
- Ничего с ним не случится, - сказал Мандриков, отвернувшись, чтобы не видеть плачущую женщину. - Там за ними хороший присмотр.
Женщина громко шмыгала носом, сморкалась.
Мандриков умоляюще посмотрел на Булатова, но тот в ответ только пожал плечами.
- Я не один принимаю решения. - Мандриков старался говорить жестко. - Я спрошу мнение членов ревкома. Что они скажут. Может быть, они войдут в ваше положение.
Евдокия Павловна ушла, и Мандриков тяжело вздохнул.
- Михаил Сергеевич, - Булатов подошел к столу, - я совсем запамятовал, письмо было утром с той стороны.
Булатов подал листок бумаги.
"Громов и Струков уже на следующий день не вышли на работу и не спустились в шахту. Оба лежат в казарме и стонут. На вид вроде бы не притворяются - у обоих жар, а Струков выходил по малой нужде, закашлялся, плюнул на снег - вроде бы кровь…"
- Да-а, - задумчиво протянул Мандриков. - Слушай, Булатов, ты слышал о такой вещи - домашний арест?
- Не слышал.
- Это когда человек по всем законам считается арестованным, но сидит дома и без разрешения не смеет выходить. Может, применить к ним этот вид наказания?
- Что же это за наказание? - усмехнулся Булатов.
- Но вот пишет Клещин: занедужили, и, видать, всерьез… А у нас фельдшера нет. Помрут, и впрямь придется ответ держать за жестокое обращение с арестованными…
- А если бы они нас схватили? - прищурив желтые глаза, спросил Булатов. - Как ты думаешь - как бы они с нами обращались? Да чего тут думать? Вспомни, что сделал Струков с моей Машенькой?
- Да, конечно… - потер лоб Мандриков, - уж нас бы они щадить не стали… Но с другой стороны - у нас иные взгляды на человека. Мы, большевики, не можем брать пример с них, с их жестокости… Но в шахте толку от них нет, только одни хлопоты нашим товарищам. В тюрьму возвращать - надо кому-то ухаживать за ними, лечить. Знаешь, Булат, нехай их друзья и жены ухаживают за ними! Что у нас, дел нет поважнее, чем кормить с ложечки Громова да Струкова?
Тренев пришел в ревком и, сделав очень удивленное лицо, спросил Мандрикова:
- Я не понимаю… Почему вы вдруг решили их выпустить?
- Никто не решил их никуда выпускать! - твердо ответил Мандриков. - Оба они заболели, ну а мы не звери, господин Тренев. У нас тоже есть человечность.
- Так-так-так, - застрекотал Тренев. - Я понимаю и восхищаюсь вашей гуманностью.
Многие в Анадыре выразили недоумение, узнав о распоряжении Мандрикова временно заменить трудовую повинность домашним арестом.
- Михаил Сергеевич, - задумчиво произнес Берзин, - как бы эта твоя гуманность тебе боком не вышла.
- Как только поправятся - посадим на нарты и обратно на шахту, - твердо обещал Мандриков.
Казалось, весь Анадырь вышел провожать отъезжающих в верховья реки.
Каюры запрягли собак и наводили на полозья последний слой ледяной пленки. Собаки в нетерпении повизгивали, рвались из постромок.
Берзин, Мальсагов, Михаил Куркутский и Галицкий допивали последнюю кружку чая в домике Булатова. Здесь же был и Мандриков, озабоченный, возбужденный не менее отъезжающих.
- Малкова и Черепахина не жалеть, - говорил он, напутствуя. - Ищите среди местного населения людей активных, настроенных в пользу советской власти. Будет в том необходимость - разрешаю всем, кроме Берзина, остаться на месте до прихода весны. Постарайтесь охватить как можно больший район.
Отъезжающие встали, направились было к двери, но вдруг Булатов сказал:
- Товарищи, минутку! Надо посидеть перед дорогой.
Все заулыбались, но повиновались и несколько минут посидели на скамье.
Милюнэ, облаченная в кэркэр, тоже посидела вместе со всеми и вышла из дому.
Низкое серое небо висело над Анадырским лиманом, скрывая противоположный берег. Лишь черный мыс Обсервации выглядывал из серой пелены.
Берзин, размахивая небольшой кожаной сумкой, в которой лежали мандат и другие бумаги, шел рядом с Волтером.
- Ты, Аренс, тут останешься, за комиссара охраны… А твоя задумка, чтобы из автоматического ружья "ремингтон" сделать пулемет, - это настоящее изобретение. Значит, к весне у нас будет десять пулеметов…
- Так и есть, - ответил Волтер. - Я буду делать пулемет!
Ни Берзин, ни Мандриков не хотели растягивать прощание. Поцеловались молча, пожали руки.
Но провожающие не расходились, пока нарты не скрылись за серым покрывалом.
Мандриков смотрел вслед и думал о Берзине.
Дорогой Август! Едешь ты сейчас по белому безмолвию, по великой чукотской реке и не подозреваешь даже, как терзается твой товарищ!
Вчера он предлагал Берзину поехать вместо него. Уж очень больным выглядел Август. Трудные годы не прошли даром. Как-то еще во Владивостоке, сидя на чердаке дома Матвеева, Берзин рассказал о себе Мандрикову… Шестеро было детишек в бедной латышской крестьянской семье. Вечный голод. Белый хлеб впервые увидел в Цесисе, поступив в ученики парикмахера.