- С детства... А вообще правильно - Гаврила.
Все почему-то рассмеялись, и громче всех сам гитарист. Поля избегала смотреть на Митю, но один раз он поймал её взгляд и обрадовался оттого, что увидел в нём нестерпимое любопытство к себе.
- Гаврюша, не ломайтесь,- попросила она.
- Оце так, - подтвердил отец,- раз Гаврила, то и Гаврюша. Гаврик ещё можно. А то До-дя, як собачка...
- Спою, так и быть,- улыбнулся гитарист хорошей, простодушной улыбкой.
Сашка сидел молча, насупившись, изредка он протягивал руку к пепельнице и стряхивал туда пепел, постукивая по папиросе оттопыренным мизинцем. Митя наблюдал, как он несколько раз взглядывал исподлобья на Полю, но та не обращала на него никакого внимания.
- Спою, - промолвил угрястый и прижался к гитаре: на его плече сгорбился наскоро прихваченный погон.
Как грустно, туманно кругом,
Тосклив безотраден мой путь,
А прошлое кажется сном...
Одна струна особенно дребезжала, певец, не останавливаясь, подкрутил её и закончил:
Томит наболевшую гру-удь...
Фёдор Иваныч шумно вздохнул, и Митя понял, что он вздохнул притворно.
- Разве це солдаты? - заметил после пения Фёдор Иваныч и передразнил: - Грудь болит, голова болит, нога - то же самое... Эх вы!
- Фёдор Иваныч, пожалуйста, не мешайте, - запетушился вдруг Сашка. - Солдата испытывают на войне, а не на вечеринках.
- Та какой с тебе вояка?.. Вас набрали сухари доедать.
- Папа!
- Я давно знаю, шо я папа, а дальше шо?
- Иди, пожалуйста, спать. Тебе на дежурство рано уходить.
- Высплюсь. Хочу на современных поинтересуваться.
Сашка, не бросая окурка, прикурил от него новую папиросу. Все молчали и внимательно следили, как он затягивается.
- Большевики-то в трубу вылетели, - сказал он с вызывающим задором, - а мы ещё поможем.
- Хто це - вы?
- Добровольцы.
- Хм. Сказал бы я тебе... Пойду лучше лягать, а то ещё и подерёмся.
- А вы что, может, за красных? - раздувая ноздри, угрюмо спросил Сашка.
Кондуктор раскусил каштан.
- Я не за белых, не за красных. Но гонора не уважаю... За кого они бьются?.. Ну, вот ты, Шурка, скажи... За царя, может?
- Царь нам не нужен,- огрызнулся Сашка.
- За кого ж? Чи за тётку с Сенного базару?
- "Добровольческая" армия воюет за свободную Россию. И в этом нам помогают союзники - англичане и французы.
- Ах ты - освободитель якой разыскался! - покачал головой Фёдор Иваныч.- Вот набьют вам зад как следует, тогда узнаешь про свободу.
- Посмотрим - кто кому.
- Довольно про политику, - вмешалась молчавшая Анна Егоровна. - Молодые собрались погулять, а ты, старый хрыч, привязался как банный лист... Иди, иди спать! - Она шутливо потянула его за ус.
- Не обижайтесь, хлопцы, - сказал, прощаясь, Федор Иваныч,- я так, понарошку. Я токо за здоровую молодежь стою. А то грудь болит, живот ноет...
- Иди, иди, хохол поганый!
Фёдор Иваныч поковырял в ухе пальцем, хотел что-то ответить, но махнул рукой и пошёл спать.
- Мухомор! - негромко съязвил Сашка.
Поля вспыхнула, но промолчала.
- Давайте чай пить! - вышла из неловкого положения Анна Егоровна.
Митя с удовольствием любовался раскрасневшимся Полиным лицом, Анна Егоровна звенела в кухне посудой. Не унывал один гитарист, он трогал на гитаре струны и вполголоса, для себя напевал солдатский романс.
"Хоть с угрями, а, наверно, хороший парень", - думал про него Митя. Ему нравилось, что доброволец не обижался.
- Давайте лучше во что-нибудь поиграем, - предложила Поля.
- С поцелуями! - поддержал её гитарист.
Анна Егоровна поставила первую чашку перед Митей, и всем стало ясно, что он является самым желанным гостем.
Сашка подсел к столу.
- Куришь? - спросил он, протягивая Мите портсигар.
- Пока нет, - неохотно ответил Митя.
- Ты небось ещё и не бреешься? - со скрытой насмешкой поддел Сашка.
Митя покраснел от досады и разочарованно потрогал пальцем над верхней губой, словно хотел узнать, не выпирают ли там волосики. Развязно, тоном победителя Сашка доконал:
- А мне вчера наш ротный парикмахер чуть родинку на щеке не сбрил...
Он повернул свою пухлую, молочно-розовую щеку к нему, и все увидели родинку, перечёркнутую полоской пореза.
Митя нахмуренно хлебал из блюдца чай, соображая, чем отплатить Сашке за хвастовство. Отсутствие усов доставляло ему неподдельное огорчение. Поставив блюдце, он сказал:
- Усы - пустяки! А вот под мышкой у тебя не растут волосы.
- Под мышкой не растут? - обиделся Сашка. - Нет, растут. Хочешь, докажу?
- Шура, - подняла брови Поля, - вы пьяны?
- Вы меня не поили...
- Значит, глупы.
Разговор сразу увял, к чаю никто не притрагивался. Сашка растерянно похлопал глазами и насильно рассмеялся, он отставил чашку на середину стола, где в прозрачной стеклянной вазе горой громоздились пшеничные коржики с маком. Митя не понимал, почему это они не пьют такой вкусный, замечательный чай. А коржики? Он съел их уже четыре штуки.
- Хочешь ещё? - спросила Поля, наливая ему вторую чашку. - Я за тобой поухаживаю.
- Не очень, - шмыгнул носом Митя, - ещё одну, пожалуй, выпью.
- Ты не стесняйся, - с подозрительным гостеприимством сказал Сашка, - пей! Бери коржики. Ты уже сколько навернул, кажется, семь штук? Хватай восьмой, не стесняйся...
Митя виновато дожевал откусанный кусок и, мучительно давясь, проглотил его через силу, словно это был камень. Поля порывисто привстала:
Шура, если вы не умеете себя вести, я попрошу вас оставить эту комнату.
- Пойдем, Додька! - выкрикнул Сашка. - Не видишь, гостей в шею провожают.
- Куда же вы? - беспокойно засуетилась Анна Егоровна.- Шура...
- Нет уж, спокойной ночи... Не поминайте лихом!
Шпоры прозвенели нагло и заносчиво.
- Ты не обращай на них внимания, - с укоризненной нежностью обратилась Поля к Мите. Он поднялся и взял фуражку.
- Я тоже пойду...
- Куда же ты?
- Домой пойду, - насупленно ответил Митя.
- Как хочешь... Заходи завтра, завтра никого не будет, - шепнула она.
Последние её слова обрадовали Митю: он вышел из сеней в разбитом, но веселом настроении. Поднималась луна, верхний этаж дома был окантован широкой светлой полосой.
В калитке его повстречали Сашка с приятелем. Сашка остановил его и, взяв за грудки, потряс и предупредил свистящим от злости шёпотом:
- Гляди, Митька! Я знаю, что ты с красными отступал... Будешь стоять на дороге, откушаешь вот этого! - Он похлопал себя по кобуре и отпустил рубаху.
Митя ничего не ответил и быстро побежал к дому.
Глава одиннадцатая
На крылечке, попыхивая в темноте огоньком, скучал какой-то человек. У Мити от предчувствия заходило сердце: уж не Никита ли? Он любил обыкновенно после ужина выйти покурить на крылечко. Митя задержался у калитки.
Человек поднялся и, подойдя к нему вплотную, пристально всмотрелся в Митино лицо.
- Хо, таки дождался! - вздохнул он облегчённо, и Митя узнал длинноволосого моряка, оставленного при отступлении со станции. - Ну, здравствуй! - протянул он пятерню.
- Здорово! - Митя с удовольствием сунул ладонь в его огромную, чёрствую лапу. "Попрошу его, а он пойдёт и набьёт Сашке морду, чтобы не задавался", - подумал он.
Матрос уселся на крылечке и хлопнул по доске тяжёлой ладонью.
- Сидай рядком. Я до тебя по важному делу. Ты откуда?
- Из гостей.
- Всё по гостям гоняешь?.. Ты когда вернувсь?
- Домой я пришёл сегодня, а до этого лежал в госпитале.
- А хлопцы де? - с надеждой справился моряк.
- Отступили дальше...
Митя рассказал ему, как погиб редактор, как их захватили в плен. Матрос слушал его, поблескивая глазами из-под насупленных, грустных бровей.
- Так... Редактора закопали?
- Закопали.
- Ну, шо ж, не на нём одном, к счастью, дело держится. Вот шо, Митька, - матрос понизил голос, - положиться на тебя можно?
- Можно. Мне Дядько всегда пароль сообщал.
Моряк огляделся по сторонам.
- Можно чи не можно, говори зараз? - посмотрел он испытующе.
- Можно, - подтвердил Митя вторично, удивляясь о моей твердости.
- Я с одного огляду почуял, шо хлопец ты гвоздь, оно по морде видно, - польстил матрос.- Кончим войну, пойдёшь до нас на корабль, юнгой... Хто твой батько?
- Отец давно умер, его в полиции запороли.
- Ого, - обрадовался моряк,- потомственный пролетар?.. Славно, славно.
Митя догадывался, что за этими обычными вопросами скрывается совсем другое, более важное, но матрос, видимо, не знает, как подойти потоньше к этому главному.
- А из юнги можно стать настоящим капитаном, - спросил Митя больше для видимости, чем из любопытства.
- Будешь и капитаном, - думая о чем-то постороннем, ответил матрос и достал папиросу.
"Решает" сказать или не сказать... Сейчас скажет". Но моряк положил папиросу обратно в портсигар. "Значит, не скажет", - решил Митя.
- А ты книжки любишь читать? - увёл матрос разговор опять в сторону от главного.
- Смотря какие.
- Разные... Ну, там с приключениями. С опасностью для жизни и так и далее...
- Очень! - повернулся Митя, зная, что матросу хочется, чтобы он ответил именно так.
- Ага, славно.
Матрос вынул папиросу и закурил, осветив спичкой свои тонкие, сжатые губы и отливающий синим свежевыбритый подбородок.
- А ты хотел бы быть таким отчаянным хлопцем, какие там описаны?
- Да, да, да! - почти выкрикнул Митя, уже не сдерживая своего любопытства.
- Слухай-ка, брат: знаемых тут у меня - чёрт-ма, ни души. Ночую по-собачьи, де попало. Откровенно признаться, и курю остатнюю цигарку... - И моряк замялся, опять чего-то не досказав.
"Оказывается, вот почему он вынул, а потом сунул папиросу обратно в карман, - обрадовался Митя, - она у него последняя..." И он пожалел матроса.
- Может, ты есть хочешь?
- Чуточку имеется, - застеснялся по-взрослому моряк.
- Обожди, я мигом достану, - услужливо сорвался Митя.
Он вернулся с хлебом и сухой таранкой.
- Пока это, а мать вечерять приготовит. Спать будешь со мной, в сенях, я уже предупредил.
В темноте матрос сдирал с тарани трещавшую чешую.
- Да, Митька. Славный ты хлопчик, бачу - сердцем до лягаешь до работы, - обсасывая выдранные тараньи крылья, сказал матрос. - Мало нас. Оружия нема...
Последние слова были сказаны небрежно, но Митя почувствовал, что это и есть то самое главное, что так долго не открывал ему моряк.
- Я могу достать оружие! - неожиданно для самого себя выпалил Митя, вспомнив подслушанный разговор Сашки с гитаристом.
Моряк чуть не подавился косточкой и долго отхаркивался, хлопая себя по затылку.
- Неужели можешь? - спросил он осевшим голосом.
- Попробую.
- Та ты ж не хлопец, а черти шо такое!
Услышав звяк кастрюли, Митя поднялся:
- Идем вечерять.
- Оце да! - восторгался моряк. - Оце хлопец: свой в доску!
После ужина Митя уложил гостя спать, а сам вышел двери.
- Спи, - сказал он, - я скоро вернусь! - И, разувшись, перелез через забор в безлюдный двор Хорьковых.
Глава двенадцатая
От дома, закрывая половину двора, отваливалась недвижная, дремучая тень. Поднималась луна. Сдерживая шаг и волнуясь, Митя с наружным спокойствием прошёл по освещённому месту к сараю. Дверь скрипнула тихо, но ему покажись, что очень громко. Коробок со спичками прилип потной ладони. Стараясь не шуметь, он ощупью тронулся обследовать обстановку сарая. Стол. На столе два помидора, зеркальце и рассыпанная соль. Табуретка. Ещё одна. Кровать.. Пожалуй, оружие где-нибудь под матрасом спрятано... Митя прислушался и вынул из коробка спичку. При пляшущем свете огонька из темноты возникла узкая койка, покрытая жёлтым одеялом. Револьвер лежал на одеяле. Митя собрался уже схватить его, когда во дворе загудели голоса, приближавшиеся к сараю. Митя погасил спичку и полез под кровать, где кучей стояли пустые бутылки; от неосторожного движения они испуганно зазвенели. Митя неудобно лёг на спину и, не шевелясь, засох с очумело скакавшим сердцем.
Двое шли к сараю, беспорядочно звенькая шпорами. Дверь широко распахнулась, и луна, как собака, метнулась под койку.
- И чего он привязался ко мне? - засмеялся угрястый.
- Кто? - спросил Сашка.
- Телок... Так и ходит по пятам, руку лижет...
- Родственника нашёл... Спички есть?
- На.
Сашка зажёг лампу и повалился на кровать: мелкая солома и пыль посыпались на Митю.
- Устал... Разладно на душе!
Во дворе мукнул телёнок.
Гитарист зачмокал губами - видимо, прикуривал от лампы. Его запыленные сапоги, звякая шпорами, подошли к кровати.
- Скучаешь, Сашок? - произнес он где-то наверху. Доски над Митей заскрипели - угрястый примостился рядом с Сашкой.
- Из чего ты заключил?
- Старый воробей - давно вижу. Не нравишься ты ей. Бабы героев любят, а ты вечно слюни распускаешь... С ними надо твёрдо держаться...
- Вот ты держишься твердо, а они всё равно от тебя нос воротят.
- Я?.. Чудак, у меня угри! Мой бы характер плюс твоя наружность, вот бы да-а... Любая моя.
- Надоело всё, - тяжело вздохнул Сашка, - на фронт скорей бы.
- В герои захотелось?.. Скажи, ты убивал кого-нибудь на своём веку?
- Не представлялось случая... Помнишь, тот офицер рассказывал, говорит, удивительно странное ощущение. Сперва будто страшно, а потом опять тянет. Мне хотелось бы хоть раз испытать это состояние.
- А я один раз убил.
- Ну?.. Кого же?
- Лягушку. Из монтекриста.
- Лягушка - не человек. Красного тяпнуть - другое дело. У меня сейчас такое настроение...
- Вина выпей! Есть вино?
- Кажется, есть, глянь под кроватью!
Огромные пальцы ухватились за край одеяла: Митя зажмурил глаза. "Попался", - тоскливо подумалось ему.
- Впрочем, там нету, - зевнул Сашка, - там пустая посуда. Вино под столом.
У Мити отлегло от сердца.
Кровать зашаталась, сверху опять посыпалась труха - на пол опустились сапоги.
- Гуляем! - Сапоги затопали, и шпоры на них зазвенели бубенцами. - Штопора не вижу!
- Пальцем проткни, - посоветовал Сашка.
- Арря, придумал! Я из револьвера горлышко отобью!
- Нельзя, через стенку Полька живет. Слышно.
- Жаль, жаль...
В дверях застучали тонкие копытца шалаевского телёнка.
- Чей это телок? - осведомился гитарист.
Поперхнувшись вином, Сашка сипло откашлялся:
- Телок чей? Соседский. Его хозяин с большевиками отступил.
- Сирота?
- Выходит, так. Дай-ка там помидор. Чуть не подавился.
- Пить ещё не умеешь... Обучать надо. Вино с шашлыком хорошо.
- Слушай, - Сашка воровато скрипнул кроватью, - хочешь шашлыку?
- Опять разыгрывать вздумал?
- Угощу. Ей-богу, угощу! Хочешь?
- Ну, предположим...
- Меня идея озарила. Мы над сиротой опеку должны взять.
- Как опеку?
- На шашлычок прирежем. Зачем ему зря пропадать?
- Не одобряю, - возразил гитарист.
- Честное слово, - нервно засмеялся Сашка, - маленькая репетиция перед фронтом.
- Он мычать будет...
- Не будет. Мы ему полотенцем рот завяжем.
- А кровь?
- Кровь в помойное ведро можно спустить... Разуй-ка меня!
Новые Сашкины сапоги заскрипели в лапах приятеля: Сашка цепко держался за постель и вместе с нею медленно сползал на пол.
Митя со страхом следил, как над ним раздвигалась расщелина: сейчас постель сползет совсем, и его обнаружат под кроватью.
- Что они у тебя, приклеены? - спросил угрястый, тяжело дыша.
- Вот баба, сапога снять не может. Обожди-ка...
В образовавшуюся щель падал свет, и пустые бутылки засветились перед Митей, как лампы.
- Обожди-ка, - сказал Сашка, - а то ты со своей медвежьей силой можешь меня совсем стянуть...
Он слез на пол и пододвинул постель на место: бутылки перед Митей сразу потухли. Он беззвучно передохнул.
Снятые сапоги вместе с потными портянками Сашка сунул под кровать: от них так понесло, что Мите стало нехорошо.
- Нож лежит на табуретке...
- Поточить его надо, - озабоченно сплюнул угрястый.
- Возьми и поточи. Кирпич во дворе найди. А я посудину для крови пойду доставать.
Шлепая босыми ногами, он вышел из сарая.
Митя осторожно выглянул из-под кровати: гитарист гладил телёнка по спине.
- Эх ты, дурачок лопоухий, привязался ко мне на своё горе. Дышишь?.. Дыши, дыши, а из тебя сейчас жаркое сделают. Перед смертью, брат, всё равно не надышишься, понял?
Телёнок ласково терся рожками о его штанину и лизал руку мокрым розовым языком.
- Жалко мне тебя, дурачок...
Он присел на корточки и, приподняв ладонью голову телёнка, долго и вопросительно стал смотреть в тёмные телячьи глаза, словно хотел найти в них какую-то неизвестную ему тайну.
- Печальные, братец, у тебя глаза... С поволокой!
К горлу Мити подступили слезы, он хотел вскочить, зашуметь бутылками, но просьба матроса - добыть оружие - заставляла выжидать на месте.
Громыхая железом, Сашка втащил в сарай старую, заржавленную ванну.
- Насилу разыскал, - засопел он, снимая с пояса кобуру с револьвером. - Пойдем, ты мне лестницу подержишь. Топор с голубятни надо достать...
- А топором что делать?
Сашка хлебнул из стакана глоток вина.
- А чем ты его на куски разрубать будешь, пальцем?
- Чудило, а шашка?
- Я лучше знаю...
Они вышли из сарая. Телёнок обнюхивал пол, раздувая в стороны неметённую пыль. Митя осторожно высунулся из-под койки и поманил его:
-Бяшка, бяшка!
Телёнок подошёл к нему и обнюхал одеяло.
- Беги, дурак, отсюда, - шёпотом закричал Митя, - беги, а то зарежут.
Телёнок недоверчиво пошевелил ухом и остался на месте. < о слезами горя Митя изо всей силы ударил его кулаком в мягкий нос: телёнок обидчиво замычал. Митя испуганно юркнул под койку. В сарай с кирпичом в руке влетел угрястый.
- Ты чего затрубил?.. Соседей разбудишь, чертило безрогий! - Он положил кирпич на колени и начал точить нож.
Митя следил за угрястым с ненавистью и страхом. Лезвие скрежетало по кирпичу со звоном. Опробовав его на ногте, доброволец отложил нож в сторону. Прислонив лежавшее на столе зеркальце к помидору, он распялил на лице улыбку, полюбовался и нахмурился, по-видимому оставшись собой недовольным. Заслышав шаги, угрястый быстро вытер зеркальце о штанину и зашагал по сараю, насвистывая лезгинку. Вошёл Сашка с топором в руке.
Он неестественно засмеялся и стал наливать себе вина.
- Волнуешься, - поддел невинно угрястый. - А то можно отставить, пока не поздно.
- К чёрту! Не в моём характере откладывать начатое дело... Давай сюда посуду!
От волнения Сашка выражался односложно.