- Лучше раньше, чем никогда, - ответил рабочий, улыбаясь еще веселей. - Дела есть.
- Дела! - с презрением сказала Маша. - Какие у тебя могут быть дела до смены? Знаешь, дядя Федя, зачем он приплелся? На меня поглазеть захотелось, вот и все его дела. Видишь, ничего не может против сказать. Одно: пялится, как на чудо!
Алексей виновато молчал, не сгоняя с лица неуместной сейчас радостной улыбки. Дядя Федя поспешил ему на помощь.
- Ну, на тебя поглазеть невредно, - сказал он примирительно. - Пусть пялится, тебя от этого не убудет. Жаль, Алеша, опоздал немного, народ тут ходил - автоматчики. Со мной много разговаривали про научные достижения, что да почему.
Алексей с благодарностью посмотрел на дядю Федю. Тот незаметно мигнул ему и отошел. Он сочувствовал парню и хотел подбодрить его в трудном разговоре с подругой: Дядя Федя хорошо знал, что с ней Алексею не повезло. Они встречались уже с год, но толку из этого не выходило. Алексей для пустого веселья не годился, от природы был малоразговорчив - беседовал больше улыбками, разнообразными и выразительными, как слова, а Маша ухаживания без болтовни не признавала. С другими ей было проще, но прогнать Алексея она почему-то не хотела. Она вымещала на нем свои неудачи и сомнения, он все терпел.
Алексей уцепился за подсказанную дядей Федей тему.
- Чудная штука - автоматика! - объявил он с заискивающей улыбкой. - Скоро всех забот у нас будет - на диаграммы поглядывать. Работать станут регуляторы, а мы в профессора перейдем.
Маша отозвалась с негодованием.
- Прямо - профессор из тебя!
Он настаивал:
- А что? Буду. Чем они не люди - профессора?
Она отрезала:
- Люди да не такие!
Он почувствовал, что дальше спорить не стоит.
- Ладно, не бойся, в профессора не пойду. А как, если на прогулку? В кино, например, на лыжах?
Она презрительно фыркнула:
- Вот еще интерес - с тобой ходить! Ты слова путного не скажешь, только хохочешь. Не терплю несерьезных людей! Ну, скажи, чему ты сейчас радуешься?
Он был скорее огорчен, чем обрадован, но ничего не сумел с собой поделать - и на этот раз проклятая улыбка освещала его лицо, он с ненавистью видел ее со стороны. Он пробормотал:
- Пошли, Маша?
Она передразнила:
- "Пошли, пошли" - только от тебя и услышишь. Ты послушал бы, как другие с девушками разговаривают. Так прямо за сердце и хватает, ну просто еще одно словечко - и само выпрыгнет… Здесь начальник лаборатории сегодня прохаживался, говорит, как рубит, даже дядя Федя уши развесил. С таким не только на прогулку или в кино - на край света не скучно!
Маша пренебрежительно передернула плечами и пошла с журналом в контору ОТК - сдавать смену. Алексей, опустив голову, поплелся в другую сторону, на мельницы. Он продолжал улыбаться, улыбка его была унылой.
19
- Куда вы меня ведете? - изумился Закатов. Лесков только посмотрел на наружную дверь и решительно свернул в сторону. - Тут у нас дел больше нет.
Лесков возразил, увлекая его за собой:
- Есть, есть дела. Пойдемте к Лубянскому. Думаете, это все наши заботы - приборы устанавливать? Нет, друг мой, еще надо и вас с Селиковым кормить. Есть такая штука - финансовый план.
Он еще вчера условился с Лубянским пойти вместе к Савчуку: без санкции директора фабрики нельзя было передавать на исполнение намеченную программу работ. Но Лубянского отыскать оказалось нелегко: он бегал к мельницам, уходил в мастерские, появлялся на минуту на площадке бункеров, уносился на водонапорные баки и в насосные. Везде говорили: "Только что был, минуты не прошло, как вышел". Лесков с Закатовым обошли все углы цеха, поднимались на верхние этажи и спускались в подвалы, но Лубянского нигде не обнаружили.
- Оперативный начальничек ваш Лубянский, - с досадой сказал Закатов и пояснил свою мысль стихами: - Природа-мать ему дала два мощных, два живых крыла. Слушайте, Александр Яковлевич, у меня ноги трясутся - такой кросс по пересеченной местности!
Лесков сдался: он тоже устал от блужданий по лестницам и мосткам.
- Ладно, посидим в диспетчерской. Должен же он туда явиться!
Диспетчерская была самым многолюдным уголком в измельчительном цеху. Сюда приходили рабочие, здесь отдыхали мастера, встречались начальники смен, толкались контролеры ОТК, забегали профсоюзные работники. В диспетчерской стояли диван и три стула, столик с коммутатором и щит. Щит тянулся вдоль всей стены. Специальная схема на нем изображала движение материалов, работу мельниц, остановку классификаторов - на щите погасали и вспыхивали лампочки, змеились светящиеся линии, изредка глухо рычали сирены. Стол диспетчерской покрывал темный бархат, пол устилали протертые до дыр ковры - проектировщики всегда обряжают диспетчерскую, как храм, исполненный благолепия и тишины; им кажется, что никто посторонний не посмеет приблизиться даже к дверям этого мозгового центра фабрики. Посторонних, точно, тут не было - все в цехе считали, что имеют к диспетчерской прямое отношение.
Диспетчер - высокая, краснощекая и круглолицая девушка в сиреневой крепдешиновой кофточке, заколотой золотой брошкой с рубином, - властно руководила цехом: одной рукой зажимала телефонную трубку, чтобы оттуда не исторгались голоса, кричала во вторую трубку, приставленную ко рту, а глазами и другой рукой приказывала окружающим ее стол посетителям: отойдите, тише, прекратите разговоры!
Лесков и Закатов встали у стены.
- Три слесаря, - кричала девушка. - Десять минут, опоздаете на минуту - рапорт! Все, положите трубку! - Она отняла руку от второй трубки, из нее вывалился густой бас: "Катя, сколько будешь тянуть? Вся секция остановилась!" - Григорий Алексеевич! - крикнула девушка. - Слесаря будут через полчаса, я приказала - десять минут. Ну, не управятся! Положите трубочку, пожалуйста! - Она обратилась к лысому измельчителю, сильнее других напиравшему на ее стол: - Чего тебе, Николай?
Тот пришел с жалобой. У него остановилась одна из мельниц - снова пустые бункера. Когда, дьяволы, научатся работать? Девушка нажала кнопку коммутатора и закричала в трубку:
- Евстафьев? Ни шестой секции мельница стоит, известно ли вам об этом? Даю две минуты на исправление, а повторится еще раз - рапорт Савчуку! Да, да, Симочка, рапорт! Нет, в кино не пойду, поведение ваше мне не нравится. Все, положи трубку, Сима! - Она подняла голову вверх: высоко над ними через полы и потолки пронесся грохот - руду ссыпали в пустой бункер. Девушка сказала измельчителю: - Айда, Николай, хватит закончить смену.
Николай выскочил из диспетчерской. Девушка занялась другими посетителями, снова кричала в трубку, всматриваясь в сигналы на щите, делала отметки в оперативном журнале. Закатов с восхищением прошептал Лескову:
- Потрясающая девчонка, не правда ли? Красивая, одета - хоть в театр, а распорядительность - умопомрачение! Не завидую ее мужу - за ней не угонишься, а лентяя рядом с собой она не потерпит. О чем вы думаете, Александр Яковлевич?
Лесков нехотя ответил, он все сводил к тому, что непрестанно заполняло ему голову:
- Подумаешь, удивительная оперативность - накричать на какого-то Евстафьева, подтолкнуть бригадира слесарей! А куда проще автомат вместо этой девушки и всех ее телефонов: без крика, без изящных кофточек… И в кино не нужно приглашать. Всей ее распорядительности за смену - на три минуты работы автомата.
Закатов пробормотал с осуждением:
- Вы, оказывается, женоненавистник. Не ожидал!
В диспетчерскую торопливо вошел Лубянский, в брезентовке, перепачканной углем и пульпой, в рукавицах. Он улыбнулся Лескову, пожал руку Закатову.
- Волка ноги кормят, а чем начальник цеха хуже волка? - пошутил он. - Простите, что заставил ждать, через минуту освобожусь. - Он подошел к диспетчеру. - Что нового, Катя?
- Пустяки, как всегда! - отозвалась она весело. - Савчук ругается, что на флотацию подаем мало материала, нам руды не хватает - пять мельниц стоят. Вас приглашают на открытое партсобрание, вот получайте бумажку - доклад Савчука о выполнении плана. Будут, конечно, прорабатывать измельчителей.
Лубянский с досадой сунул бумажку в карман и наклонился над столом.
- А после смены, Катя, как вечерок будет? - спросил он, понизив голос.
Она ответила так же громко и весело, словно не замечая, что он не хотел эту часть разговора делать общим достоянием:
- Сегодня вечер точно такой, какой и завтра будет, Георгий Семенович.
Он мельком взглянул в сторону Лескова и Закатова: слышно ли им?
- А завтра что, Катя?
- То же самое, что было вчера: ничего. И всю неделю это же. Поведение у вас неубедительное, товарищ начальник.
Лубянский хмуро пожал плечами и позвал Лескова. Девушка лукаво посмотрела им вслед. Лесков поинтересовался, что это за красавица, впервые вижу такую разодетую на производстве. Дурное настроение долго не держалось у Лубянского. Он уже улыбался.
- Местная наша знаменитость - Катюша Яковец Страх, как за ней увиваются! Но не рекомендую засматриваться: ухаживание за Катей похоже на реку в пустыне - питать ее нечем, она иссякает в песках. Лучше скажите, как ваши дела?
Они шли по коридору второго этажа, где помещалось управление фабрики. Коридор походил на улицу - по нему мог свободно проехать грузовик. И шумно в нем было, как на улице: спереди и сзади хлопали двери, у стенных газет толпились кучки громко разговаривающих читателей. В воздухе смешивались острые запахи флотореагентов и щей: коридор в конце раздваивался - направо вел в столовую, налево - в химическое отделение фабрики. Лесков рассказывал о последних лабораторных новостях. Склонный к философствованию, Лубянский находил в его планах подтверждение общих законов. Он и сейчас - за это короткое время, что они шли от диспетчерской до кабинета Савчука, - успел развить целую теорию, как добиваться успеха.
- Безгранична только пустота, все великие люди умеют себя ограничивать, - утверждал он с увлечением. - Так учил Гегель, так думал Гете, так писал Маяковский: "Но я себя смирял, становясь на горло собственной песне". Самоограничение и концентрация сил на решающем участке - таково главное условие победы. Еще в древности высмеивали тех, кто растекался мыслью по древу. Тем более важен этот закон в технике. У нас, к сожалению, этого не понимают. В вузах твердят о диалектике, а в жизни предпочитают более привычную метафизику. И знаете, почему? Диалектика всегда оригинальна, она немыслима без нового - таково ее существо. А метафизика шаблонна. Шаблон, конечно, спокойней. Великий шаблон - вот символ веры наших заводских деляг и плановиков, этих особенно. Подождите, вы еще с ним столкнетесь!
Закатов с изумлением смотрел на возбужденного от остроты своих мыслей Лубянского. Закатов был широко образованным инженером, но он и не подозревал, что можно так обобщать простые производственные вопросы.
К Савчуку, как вечерами к Кабакову, входили, минуя секретаршу, - она даже не смотрела на посетителей. Самого Савчука часто не бывало, но кабинет всегда был заполнен народом - кто поджидал директора, кто писал за его столом, кто просто отдыхал, привалившись к спинке дивана. Бывали дни, когда Савчука выживали из его кабинета: там заседали смотровые комиссии, писали плакаты. Добродушный директор переезжал на время к главному инженеру или устраивался в центральной диспетчерской. Звонить по его аппарату считалось безнадежным делом: телефонистки отлично знали, что сам директор редко снимает трубку, вероятней всего, это посторонний - "дело не к спеху". Савчук только качал головой и посмеивался: "Ат, черти, знают, что ты звонишь, Василий Петрович! Ну и глаз у этих девок, по проводу видят!"
На этот раз Савчук был на месте. За вторым столом, торцом упиравшимся в его стол - это была обычная во всех кабинетах комбинация в форме буквы "Т", специально для совещаний, спорила группа людей, склонившихся над чертежом. Савчук указал на свободные стулья рядом с собой.
- Давайте сюда, автоматика! Очень хорошо, что явились. - Один из рассматривавших чертеж поднял голову и возмущенно уставился на директора. Савчук продолжал шепотом, опасливо косясь на стол - Тут у меня техническое совещание. Ну, мы тихонько.
Лубянский доложил:
- Опытная партия регуляторов смонтирована, результаты неплохие. Думаю, если остальные окажутся не хуже, дело у нас пойдет.
Савчук вздохнул.
- Плетется у нас дело, а не идет - за полгода четыре смонтированных регулятора.
Лесков подал директору график работ.
- Новый план монтажа и наладки, Павел Кириллович. С этого месяца наваливаемся на фабрику всем коллективом. Одно нас беспокоит: сумеете ли вы ежемесячно выплачивать тысяч двести - двести пятьдесят?
Савчук, надев очки, внимательно просматривал график. Один из споривших в сердцах ударил кулаком по столу. Савчук, оторвавшись от чтения, посоветовал:
- Зачем шум, товарищи, возьмите чертеж и уточните на месте.
Спорящие стали скатывать ватман и, громко препираясь, удалились из кабинета. Савчук, усмехаясь, покачал головой.
- О пустяке без ругани договориться не могут. Народ!
Он широким движением подписал график и протянул его Лескову.
- План ничего, невредный! - сказал он одобрительно. - Ну, а деньги - против работы. Сделаешь на двести тысяч - получишь двести тысяч. Так у нас, дорогой Александр Яковлевич.
Это было не совсем то, чего ожидал Лесков, но он не стал спорить. Савчук повернулся к Лубянскому.
- А с тобой, Георгий Семенович, разговор особый! Боюсь, всыплют тебе на партсобрании - Ясинская кое-что подготовила, - будешь вертеться, как карась на сковороде. План месяца пошатнулся, и, по всем данным, твоя вина.
Лубянский стал оправдываться. Он обвинял дробильное отделение, флотаторщиков, упомянул и работы по автоматизации.
- Оправдания твои - философия, - сказал Савчук с досадой. - Из самой лучшей философии металла не выплавишь. Ладно, скажешь об этом на собрании - дадут тебе ответ.
В коридоре Лубянский сказал с горечью: - Вот они, мастодонты наши, им на все наплевать, только бы план на полпроцента не пошатнулся. Что им до технических революций, до уничтожения ручного труда? И с такими людьми приходится работать! - Лицо Лубянского стало злым, он мстительно проговорил: - На этот раз, думаю, ошибутся - не так пройдет партсобрание, как наши вельможи планируют в своих директорских кабинетах.
Лесков подумал о том, что на фабрике проблемы автоматизации обсуждаются на открытых партийных собраниях, а на заводе даже секретарь партийной организации, техник по профессии, не пожелал ими заинтересоваться. Видимо, дело было в Савчуке: этот человек не похож на Крутилина. Пусть Лубянский и ругает его мастодонтом, все же Савчук чуток к новому. Лесков возразил Лубянскому:
- Знаете, я сравниваю медеплавильный завод и вашу фабрику. Различие огромное. Мне кажется, при всех трудностях вам здесь легче работать, чем пришлось бы там.
Лубянский покачал головой:
- Вам только кажется так, Александр Яковлевич. Косных работников и здесь хватает. И, что самое удивительное, молодежь, которой полагалось бы пылать задором, еще инертней наших стариков. Возьмите эту Ясинскую, с которой вы сегодня имели несчастье познакомиться. Она всегда такая, ей безразлично, что творится вокруг, лишь бы на ее маленьком участке не создавалось трудностей.
Лесков задумчиво сказал:
- Правильно, наши результаты ее не восхищают.
Лубянский заверил его:
- И не только результаты. Я вообще не знаю, что или кто ее восхищает. Как вы, вероятно, уже заметили, она довольно хорошенькая, хотя и уступает в этом Кате, но удивительно вредный человек! Вы еще познакомитесь с ней поближе, радости будет немного, поверьте!
Уже шло к вечеру, когда Лесков и Закатов выбрались с фабрики. Они возвращались старым путем - по склону горы. Оба были утомлены и мало разговаривали. Впечатлительный Закатов не мог преодолеть дурного настроения. Все пошло прахом, не этого он ожидал. Лесков вместо того, чтобы выступить против кустарщины Галана, вдруг нашел в ней техническое откровение. Закатов возмущался, вспоминая, на каких низменно-эгоистических соображениях основывались разработки Галана.
А Лесков думал о девушке, которую он увидел в цехе. Она стояла перед его глазами, в лице ее таился смех, она вся светилась. Нет, она хороша, что бы ни говорил о ней Лубянский, не удивительно, что Селиков за ней приударяет. Если бы Лесков знал, какие у них отношения с Лубянским, он держал бы себя иначе - вежливо, во всяком случае. Она, конечно, подумала: чего еще можно ожидать от друга Лубянского?
Закатов не вынес долгого молчания и снова заговорил о сопернике. Неужели Лесков не понимает, что нельзя помогать Галану? Лесков ответил сухо:
- Михаил Ефимович, условимся: мы с вами внедряем новую технику в производство. Нас интересуют результаты, а не имена авторов. Ваши электрические механизмы мы полностью не отставляем, а будем продолжать совершенствовать их.
Последнее Лесков добавил из дипломатии, чтоб не обидеть Закатова. Закатов обиделся. Больше они не разговаривали до самой лаборатории.
У ручейка, где сидели утром, они опять сделали остановку. Солнце склонялось, и ручеек превратился в речку, грудью прокладывающую себе путь сквозь лед и камни. Закатов, уставясь взглядом в пену и тающий снег, вдруг горько проговорил стихами:
- И некому здесь надоумить ее, что в руки взяла она сердце мое!
Лесков закрыл глаза, и на веках у него, как на пропускающем фильтре, засветилась радужная точка. Звонкие, хватающие за душу голоса и цвета бурной северной весны снова завладели им. Хорошее настроение, утраченное на фабрике, вернулось и стало более прочным. Он вспомнил, как шел по этой дороге несколько часов назад и как все в нем трепетало от нетерпеливого ожидания счастья, которое вот-вот придет. А сейчас он чувствовал себя так, словно оно уже наступило и бесконечно продолжается в нем и вокруг него. Нет, он путается в трех соснах. Ничего не случилось. На дворе весна - обыкновенная весна, таких уже были миллионы. А в цехе регуляторы его лаборатории, они работают плохо. Он разговаривал с директором фабрики, тот не дал крайне нужных денег - отговорился. И с Закатовым, его помощником, начались нелады. Вот, кажется, все. Поводов для ликования маловато. Да, была еще девушка, эта Надя. Ну, и что же? Девушка как девушка. Что он ей и что она ему?