20
Бадигин, облокотясь о перила конвертерной площадки, рассматривал плавильный цех. Он любил это место, часто бывал здесь, когда начальствовал над конвертерами, не забывал его и сейчас. Отсюда открывалось все обширное помещение цеха - огромная отражательная печь, вытянувшиеся в ряд конвертеры; багровое дымное пламя клокотало в их горловинах, пронзительно свистел воздух в фурмах. Один из конвертеров закончил операцию, его выворачивали. Сперва ослепительно брызнули искры металла, заливая чугунный пол, потом выключили воздух - сразу стало тише, и мрачное красное сияние озарило все углы - в подставленный ковш с тяжелым грохотом ринулась струя металла. Около Бадигина остановился формовщик с ломиком в руках, он улыбался и тяжело дышал, на темной его брезентовке виднелись белые полосы - соль от пота.
- Любуешься, Борис Леонтьевич? - прокричал он, наклоняясь к уху Бадигина. - Тянет на старое дело?
Бадигин только кивнул, громовой рев воздуха в фурмах заглушал его несильный голос. Подавая руку рабочему, Бадигин показал на конвертер и прочертил в воздухе крючок, понятный ему и фурмовщику. Тот сконфуженно повел плечами.
- Немного есть! - крикнул он. - Три фурмы залило, воздух не поступает. Тяжело операция проходит - упустили!
Он отошел вручную пробивать своим ломиком фурмы - трубы, по которым подавался воздух в конвертер, а Бадигин снова повернулся в сторону отражательной печи. Он рассматривал ее, словно в первый раз увидел, размышлял над нею. В печи клокотал расплав, свистело пламя, извергаемое форсунками, у окон возились печевые, горновые разделывали летку - все это была обычная, давно известная картина, тысячи раз ее изучал Бадигин во всех деталях. Сейчас она казалась новой и неожиданной.
Хоть Бадигин ничем этого не показал, его больно уязвило грубое поучение Лескова: тот не постеснялся, он знал, что возражать ему нечего. Бадигин с неприязнью вспоминал резкий тон Лескова, его злое и красивое, какое-то высокомерное лицо - так обычно держат себя болтуны, жонглирующие высокими фразами, уверенные, что их не одернут. Но чем больше отдалялась эта неприятная встреча, тем полнее забывался тон, оставались мысли и претензии - Бадигин с невольным удивлением признавался себе, что и мысли Лескова серьезны и претензии основательны. Точно, они в своей работе теряются в мелочах, а он, Лесков, ничего не поделаешь, он видит шире, хватает дальше.
"Как же это получилось?" - допрашивал себя Бадигин с пристрастием. На это он тоже находил ответ. Лесков объявил автоматику технической базой коммунизма, нового в этом не было ничего, обычная, каждому известная формула. Новое было в том, что Лесков увидел реальные черты коммунизма вот в этом дымном, загазованном, гремящем цеху, в труде этих рабочих, одетых в жесткие от пота брезентовки. Бадигин усмехался, качал головой: странное понимание коммунизма, обычно его представляют себе по-иному. И он, Бадигин, видел его иным - огромные, светлые помещения, прозрачный воздух, везде блеск и чистота, рабочие в халатах, словно лаборанты… Что ж, это правильно, такими и будут заводы грядущего. Но где тот мост, который перекинется к этим сияющим заводам от нынешних дымных цехов? Когда совершится этот переход от настоящего в грядущее? Об этом он, Бадигин, никогда не думал. Как-нибудь совершится, построят что-нибудь новое и невиданное, это и будет переход, а там скачком, сразу во всем великолепии появится это желанное грядущее. А Лесков грубо кинул ему в лицо: "Слепцы! Переход совершается уже сейчас, он в ваших цехах, вы творите его, не ведая, что творите. Освободите ваших рабочих от тяжкого труда, сделайте работу их легкой, умной и радостной, это в ваших силах, это совсем просто! Вот вам первый настоящий шаг к коммунизму!" Бадигин пристально вглядывался в печь - на ее площадке стояла закрытая щитовая, там были сконцентрированы приборы управления, десятиметровые щиты с электронными регуляторами тянулись вдоль всей стены. Все это было запылено, запущено, не работало: обычные капризы тонких механизмов, болезни освоения. Так думал он раньше. Нет, не только болезни освоения, не только аварии с механизмами - первый блин выходил комом, хромали на первом шагу. Прав Лесков, прав.
Бадигин спустился с конвертерной площадки, пересек цех. Линия гремящих, огнедышащих конвертеров была теперь перед ним. Конвертерщики стояли у пультов управления, фурмовщики орудовали своими ломиками. Так немного еще осталось - вручить ломик автомату, перенести конвертерщика в закрытую кабину с телевизором, с кнопками управления. Каким умным и легким станет труд человека! И пусть даже этот цех останется таким же, те же стальные чудовища будут реветь в нем, изрытая пламя и дым, самое важное - человеческий труд станет иным, это и будет скачок в будущее, само оно, будущее, проросшее в настоящем.
Бадигин, задумавшись, шел по территории завода, рассеянно отвечая на поклоны. Он не заглянул в свой кабинет - двери его были раскрыты, там сидели какие-то люди - и прямо направился к Крутилину. Крутилин сердито черкал карандашом представленный ему на утверждение график ремонта оборудования - механики беспокоились только о своем беззаботном существовании, они плохо учитывали интересы технологов. Крутилин не терпел, когда ущемляли технологов.
- С чем ты? - коротко бросил он Бадигину. Бадигин сел на диван, вытянул ноги - он устал после долгого стояния у агрегатов.
- Был у меня Лесков, - сказал он. Крутилин повернул к нему удивленное лицо.
- Этот прохвост? Когда же он опять появился на заводе? Вроде Жариковский не докладывал.
- Да нет, он больше не приходил, - успокоил Крутилина Бадигин. - Я имею в виду тот случай - от тебя он зашел ко мне. - Бадигин помолчал и сказал рассудительно: - А вообще он, конечно, не прохвост, Тимофей Петрович, зачем ты так?..
Крутилин ворчливо отозвался:
- Ладно, пусть не прохвост! Ты ведь такой - защитник человеков! Но тебе скажу от души: много видал на своем веку неприятных людей, но более неприятного, чем твой Лесков, встречать еще не приходилось.
- Человек он колючий и резкий, - согласился Бадигин, - в выражениях не церемонится.
Крутилин подписал график и отодвинул его от себя.
- Так о чем тебе пел Лесков? Наверное, автоматы на отражательной печи?
- В первую голову, конечно, они. А вообще - перспективы автоматизации на нашем заводе.
Крутилин с угрюмой насмешкой покосился на него.
- Стало быть, он убедил тебя, что эти его неработающие автоматы - пуп земли? Не будет от них толку, запомни мое слово.
- Труд печевого они облегчают, - возразил Бадигин. Крутилин нахмурился.
- Облегчают? Кто это тебе сказал? Усложняют - вот истинная правда! Раньше мастер только за печью следил, теперь придется и за автоматами наблюдать. Разума у этой машины немного: что приказали, то и делает, - а условия каждый час меняются - представляешь, если полностью им довериться?.. Авария за аварией!
- Нужно все-таки, чтоб они заработали, - твердо сказал Бадигин. - Наладить их нужно и посмотреть, как к ним приспособиться.
- Против этого не возражаю, Борис Леонтьевич. Я, между прочим, так и сказал Лескову: налаживай поскорее свою хреномудрию. - Крутилин снова с насмешкой поглядел на Бадигина. - А поскольку ты берешь новую технику под свою высокую руку, придется и мне ею заняться. Сам буду принимать, что его молодчики намонтируют. Как думаешь, понравится ему это?
Бадигин промолчал. Крутилин продолжал:
- А насчет перспектив что надумал?
Бадигин объяснил: дело не в одной отражательной печи, имеются на заводе и другие важные агрегаты - конвертеры, электролизные ванны, очистные чаны. Везде с механизацией сочетается ручной труд. Нужно подумать, как и на этих участках передать механизму функции рабочего.
Крутилин не согласился с ним:
- Ручной труд, говоришь? Не видел ты ручного труда! У меня спроси, я тебе растолкую, я помню старые заводы. Да у нас кругом машины, человек только командует ими. По-твоему, включать и выключать ток на ваннах или кран вести - тяжелый физический труд?
- Пусть не тяжелый, а все-таки ручной, - возразил Бадигин.
- Ладно, созывай на заводе техническую конференцию, - решил Крутилин. - Для общей пропаганды, может, и не помешает. Все у тебя? Обедать домой не поедешь? Могу подбросить на машине.
Сидя в машине около шофера - Крутилин признавал только переднее сиденье, - он обернулся к Бадигину и сказал угрюмо:
- Думаю я о Лескове и о тебе и вижу: отсталые и неопытные вы люди, хоть фразы у вас и хорошие. Не понимаете, чем по-настоящему болеет производство и что ему требуется.
Бадигин рассмеялся, он видел, что Крутилин задет по-серьезному. Тот продолжал, все более сердясь:
- Регуляторы эти, в конце концов, мелочь, кусочничество! Максимум их возможностей при идеальной работе, в которую я не верю, - грошовая экономия. А у нас из-за несовершенства технологического процесса тысячи тонн ценнейшего металла выливаются в отвал. Вот на что надо обратить внимание, вот где надо трудить мозги.
- Одно другому не мешает, я не против усовершенствования технологии, - заметил Бадигин. И дело не в голой экономике. Автоматика важна не сама по себе, важны ее результаты - труд рабочего она все-таки облегчает, вот что в ней дорого.
Крутилин не слушал его, он думал о своем.
- Знаешь, когда она будет на месте? Лет через сто. Создадут новые, невиданные и неслыханные заводы, чтоб человек в цеха даже не заходил, - там, точно, ей простор.
- И против этого нет возражений, давай создавать такие заводы.
Крутилин уверенно предсказал:
- На наш с тобой век и теперешних заводов хватит. Помнишь, как в министерском приказе о нас упомянули: "Мощные современные предприятия на Крайнем Севере"? Современные - это понимать надо!
21
Шишкин радовался и горевал одновременно. Перед ним лежали два листика: заключение Галана и письмо жены, Людмилы Павловны, из Сочи. Галан выполнил свое обещание: сам написал предложение от имени Шишкина, сам его разобрал и одобрил, сделал расчет и порекомендовал выдать премию. Премии Шишкин изредка получал, но такой крупной еще не выпадало, а главное, она уж очень хорошо называлась: "Законный процент от годовой экономии за рационализацию".
- Го-го! - загрохотал Шишкин, разобравшись в заключении. - Умственные денежки, не простые. Мозгами заработаны - рационализация!
Он не переставал удивляться, вспоминая, как выгонял своих пьяниц. Сколько пришлось вытерпеть! По-человечески уговаривал трех взрослых бездельников взяться за ум - нет, ничего не получалось. А потом терпение его лопнуло. Чего греха таить, до того дошло, что мать нехорошим словом поминал. Но вот оказывается, все это была не ругань, а рационализация, нечто тонкое и умственное. "Здорово, черт побери! - ликовал Шишкин. - В стенгазету бы об этом: пусть знают наших лучших рационализаторов!"
Но радость его поблекла, когда он взялся за письмо жены. Он морщился и поеживался, сразу потеряв свой спесивый вид. Так всегда бывало: когда появлялась Людмила Павловна, грузный Шишкин стушевывался перед ее тщедушной фигуркой. Местные краснобаи острили: "Шишкин до того скуп, что даже с женой не спит: бережет на черный день". Но Шишкин берег только дефицитные товары, а у маленькой его жены был такой характер, которого хватило бы и на трех мужей. Она любила наряды, ухаживания мужчин и так была поглощена бурным ничегонеделанием, что у нее не оставалось времени на хозяйство. Шишкин дома сам мыл полы, стирал белье, варил обед и ухаживал за маленьким сыном Сашей, пока Людмила. Павловна ходила в кино или простаивала в очереди в ателье. Месяц назад она прокляла Черный Бор и умчалась с Сашей на Кавказ, с дороги уведомив мужа, что больше к нему не вернется: хватит, довольно он над нею поиздевался. В суд на развод пока не подает, но требует, чтоб он обеспечил ей с сыном элементарные блага жизни, о большем она не мечтает, зная его безграничную скупость. Шишкин погоревал над письмом, по слабости показал его кое-кому из друзей и решил переводить жене две трети зарплаты. Он понимал, что этого ей не хватит: Сочи не Черный Бор, там все влетает в копеечку, - но, как ни старался, не мог больше ужаться в собственных потребностях. Недавно он отменил столовую и полностью перешел на сухоядение. Он многого ожидал от этой решительной меры, но расходы почему-то даже возросли, а не уменьшились.
В очередном своем письме Людмила Павловна сообщала супругу, что видела во сне Мегеру Михайловну из гостиницы. Мегера пришла к ним в гости и флиртовала с Шишкиным. Она, Людмила Павловна, конечно, плюет на все это, но если Мегера повстречается, она, не колеблясь, выцарапает ей глаза. Вообще ей даже думать не хочется о всяких мегерах, тем более, что за ней сейчас ухаживают гвардии полковник Епифанов и главный инженер строительства Жуков. Они на коленях молят ее выйти за них замуж (она упоминает об этих мелких происшествиях исключительно для того, чтобы показать, насколько иные люди благороднее, чем Шишкин).
В связи со всеми этими обстоятельствами Людмила Павловна требовала внеочередные восемьсот рублей.
- Да-а! - озадаченно прогудел Шишкин. - Далась ей эта проклятая Мегера!
Самое неприятное в письме было, конечно, требование денег. На сберкнижке у Шишкина оставалось сорок рублей, до зарплаты было далеко. Можно, правда, призанять у приятелей, только это еще хуже: придется возвращать в получку, когда он и без того пересылал Людмиле Павловне очередной взнос. Тут Шишкин вспомнил о заключении Галана и повеселел. Вот они, желанные денежки, их не сеют, не жнут, - сами даются. Конечно, заключение эксперта еще не бухгалтерская ведомость: нужно бумаге обрасти резолюциями, подписями и ссылками на параграфы. Но это уже формалистика. Галан у них там ходит в китах. Кто полезет с ним спорить? Во всяком случае, под такую солидную основу вполне возможно попросить вперед часть зарплаты.
Шишкин отправился к Крутилину.
У директора завода шло совещание. Шишкин попал к месту: обсуждались текущие заводские дела. Когда до него дошла очередь, он обрушился на электриков и механиков: прекратится ли наконец это безобразие: тонны ценнейших материалов расходуются без всяких норм, скоро все стены опояшут кабелем и трубами! Ему сердито возражали, он яростно огрызался. За всеми этими волнениями Шишкин забыл о цели прихода. Собравшиеся повалили после совещания к двери, и Шишкин вышел со всеми. Только в коридоре он вспомнил о письме Людмилы Павловны и, чертыхнувшись, поспешил назад.
Ну, что еще? - спросил Крутилин. - Вроде все разобрали.
Шишкин оробел. Когда речь заходила о личных делах, он терял свою напористость.
- Да так, - промямлил он, - происшествие у меня удивительное.
Крутилин понимающе усмехнулся.
- Людмила Павловна письмо прислала? Очередное поражение на семейном фронте?
После такого начала Шишкин не мог признаться, что дело, точно, в письме.
- Да нет, Тимофей Петрович, я о другом… В рационализаторы записываюсь.
Крутилин посмотрел на него с удивлением.
- В рационализаторы? Это как надо понимать? Придумал способ, как вести производство без траты материалов, чтобы не расходовать дефицитных товаров?
- Ты все шутишь, Тимофей Петрович. А я, между прочим, серьезно.
Он протянул Крутилину заключение Галана. Крутилин рассмеялся.
- Лукавец он, твой Галан. А ты глуп, если веришь таким экспертам.
- Что же, я предложения не могу внести? - обиженно спросил Шишкин. - Работа у меня, конечно, материальная, а мозгами и я, как все, могу пораскинуть.
- Хорошо, раскидывай. Только премии тебе за это не дадут, в этом уверен. Еще что есть? Выкладывай!
Шишкин вздохнул, не решаясь сразу все выложить.
- Дай распоряжение бухгалтерии, Тимофей Петрович, чтобы зарплату мне вперед выдали.
Крутилин кивнул.
- Значит, все-таки Людмила Павловна? Сколько же она просит на этот раз?
- Восемьсот рублей, - признался Шишкин, опуская голову.
- Аппетит у нее! Смотри, Федор, не укоротишь ее, в растраты придется удариться. От души советую: дай ей по рукам!
Шишкин молчал. Крутилин подошел к сейфу и вынул из него несколько сотенных бумажек.
- Никаких распоряжений в бухгалтерию не дам. Вот тебе мои собственные восемьсот. Отдашь, когда возьмешься за ум. Ладно, ладно, не благодари!
Шишкин, оживившись, схватил деньги. Выйдя от Крутилина, он тут же, в коридоре, перечитал заключение Галана и пробормотал в недоумении:
- Чего он здесь неладного нашел? Прямо же написано: "Законный процент…".
22
У Лескова появился новый приятель - худощавый, сумрачный Павлов, местный проектировщик, кандидат технических наук. Этот человек пришел как-то вечером в гостиницу и спросил Лубянского. Лесков сидел один: Лубянский проводил совещание на фабрике.
- Может, что передать Лубянскому? - спросил Лесков. - Простите, как ваша фамилия?
- Павлов, - ответил посетитель. - Николай Николаевич. Да нет, передавать ничего не надо, просто хотелось проведать.
Он стоял посреди комнаты, всматриваясь в Лескова близорукими сосредоточенными глазами. Лескову показалось, что Павлов, глядит сквозь него на что-то, что не имеет никакого отношения ни к Лескову, ни к Лубянскому, ни к самому Павлову. Выйдя в коридор, он, вероятно, так же задумчиво и настойчиво уставится в пустую стену и молча будет стоять перед ней, пока его что-нибудь не отвлечет. Лесков часто встречал похожих на Павлова людей, они были не хуже других, все же ему показалось смешной отрешенность Павлова. Лесков предложил, улыбаясь.
- Вы посидите немного.
Павлов встрепенулся.
- Да, конечно… Посидеть можно.
Он повесил на вешалку пальто и присел на койку Лубянского. Только тут он осведомился:
- Я вам не помешаю? Вы не работаете?
- Нет, что вы! - уверил его Лесков. - Я отдыхаю.
Ему показалось, что он с Павловым знаком давно. Это был человек, характер которого определяется с первого взгляда. Павлов был именно таков, каким казался. Он шел по жизни, натыкаясь на людей, как на предметы. В нем уже много лет пылала неугасимым огнем одна идея, он жил только ею, только ради нее, не отвлекаясь ни на что иное. Даже разговаривая с другими, вежливо кивая головой и поддакивая, он не переставал думать о своем. Иногда он отвечал невпопад. Его многие считали бестолковым, хотя он был всего лишь сосредоточенным. Женщины дружно его не терпели; он опасался и сторонился их.
Лескову он сказал после взаимных расспросов о том, кто чем занимается:
- Вы, значит, разрабатываете автоматку? Это хорошо. Но этого недостаточно. Если вы автоматизируете малоэффективный процесс, то проку от этого грош. Представьте себе, что создана совершенная автоматика для толчения воды в ступе - машинами вместо человека. Толченая вода все-таки не лучше обычной. Не автоматизировать нужно наши современные агрегаты и процессы, а выбрасывать их, как старье.
Лесков возразил, уязвленный:
- Нас совершенно не касается, какие у вас процессы - отсталые или передовые. Мы приходим и видим, что все держится на тяжком человеческом труде. Это непорядок. Мы убираем человека и ставим взамен него автомат - регулятор, командное устройство или реле. И все в порядке.
Павлов утвердительно кивал головой; со стороны могло показаться, что он согласен с Лесковым. Но сказал он совсем другое:
- И выходит, автоматика ваша никуда не годится, если не дополнить ее революцией в технологии.