- Не радуюсь, - покачал головой Галан. - Чему мне радоваться, рассуди? Я заявку составил на старую конструкцию дифманометра, а теперь вы ее перекореживаете. Что там останется от моего приоритета? Только слова: галановская конструкция, а по существу, автора нет - коллектив. И даже не коллектив, а литература - конструкторы-то ваши, кроме как "цельностянутых", никаких моделей не признают.
Удар Галана попал в цель. Закатов поверил. Дело было не в интонации и не в хитрой улыбке. Сама истина, голая, неприглядная, могущественная истина торчала в словах Галана, словно арматура в обвалившейся бетонной стене. На секунду у Закатова захватило дух. Какую все-таки нужно иметь смелость, чтоб вот так цинично признаваться в своем безграничном эгоизме! А потом его охватила жестокая радость: ты ставил на личный выигрыш, интриговал и путал. Где он, этот выигрыш? Идею твою похвалили и сделали не твоей, а общей?
- Неважно получается, Александр Ипполитович! - проговорил Закатов, против воли торжествуя. - Вроде не того ты ожидал!
- Не того, - согласился Галан. - Потому и пришел к тебе посоветоваться.
- А что я могу? Меня тоже не спрашивают.
- Очень можешь, Михаил Ефимович. Отчего свою электронику не защищаешь?
- Начальство у нас единоначальное. - Закатов пожал плечами. - Ему кто-то насчет "дуракоустойчивых" приборов наболтал, вот он и ищет, чтобы было попроще и понадежней. А что надежней электронной лампочки? Одна испортится, вставь другую. - Он с новым подозрением посмотрел на Галана. - А почему, собственно, ты об электронике забеспокоился? Какая тебе от этого выгода? Если наши регуляторы смонтируют, твою пневматику вовсе отставят.
Галан ждал этого вопроса и имел на него готовый ответ. Но так как это был единственный вопрос, на который ему не хотелось отвечать полной правдой, то он все же секунду помешкал.
- Как тебе сказать? Выгода есть. Ладно, раз открыто, так открыто! Если ваши лампочки пойдут в ход, конструкция моя останется при мне, и свидетельство я на нее получу. Не здесь, так в другом месте пригодится. А потом если на всю чистоту, я верю в пневматический регулятор. Это ничего, что вы всюду понасуете свои щиты, я буду потихоньку - одна секция мне отведена. Я ее доведу до точки, а потом вы сами убедитесь, что у меня проще.
Закатов задумался. И здесь все было логично и честно - Галан не скрывал, что оружия не складывает. Правда была не очень благообразна, не очень украшена, но уж таково свойство правды - быть неприятной и не рядиться в шелка. Закатов проговорил, снова пожимая плечами:
- Все-таки не понимаю, что теперь можно сделать?
- Говорю - многое! - Глаза Галана заблестели, он понизил голос. - Нужно задержать все эти конструкторские разработки и погнать полным ходом электронику. Мне Анюта вчера говорила - стенды ваши простаивают. Куда это к черту годится?
В отличие от тяжелодума Галана голова Закатова с лихорадочной быстротой производила целыми сериями разнообразные идеи. В минуты вдохновения он не успевал следить за потоком непрерывно вспыхивавших мыслей и метался от одной к другой, как бабочка между свечами. И сейчас он почувствовал, что на него накатило.
- Способы-то есть, осуществить их нелегко, - проговорил он, болтая в воздухе ногами чуть ли не перед самым носом сидевшего рядом Галана. - С планом у нас неважно. Нажмут на Лескова сверху, он никуда не денется - электронные регуляторы у нас запущены в серию, на них программу легче всего сделать. Или, скажем, пусть фабрика официально напишет, что твой регулятор ей не нравится.
Галан - размышлял вслух, оценивая проекты Закатова. Плановиков, конечно, можно настроить, этот народ и не такие крупные начинания мигом сворачивал, если что не по параграфу.
- А крепко, между прочим, они продрали вас - крику на весь комбинат!
- Ну их всех к лешему в бороду! - равнодушно высказался Закатов. Он искренне считал, что племя экономистов и плановиков - паразит на мощном стволе техники. - Выдумали акцепты, перечисления, проводки. А зачем? Перекладывают из одного государственного кармана в другой. Толчение воды в ступе и вокруг этого толчения кормятся тысячи бездельников.
В наладочную вошел Лесков. Он не заметил Галана и наклонился над стендом Анюты. Анюта подняла голову, лицо ее вспыхнуло, в нем появилось хорошо знакомое Галану выражение растерянности, стыда и радости. Закатов, замолчав, как и Галан, прислушивался к их разговору. У Галана было больше выдержки, чем у Закатова, он даже не пошевелился на стуле. Закатов, соскочив со стенда, кинул:
- Минуточку, Александр Ипполитович, - и вышел из конторки. Он раздраженно сказал Анюте: - Черт знает что, пятый раз катушку перематываете! Надо быть повнимательнее, Анна Петровна!
Теперь Галан следил за всеми троими. Анюта грубо ответила Закатову и отвернулась. Галан тяжело вздохнул: нелегка жизнь человека, который старше своей жены на двадцать четыре года и у которого к тому же жена сумасбродная, - и медленно выплыл из конторки.
Лесков пошел к нему, протягивая руку.
- Здравствуйте! - сказал он радостно. - Наконец-то вы явились! А мы сами пока кое-что придумываем. Идемте в конструкторскую!
- Не сейчас, - отговаривался Галан, дружески улыбаясь. - В другой раз, Александр Яковлевич, завтра или послезавтра.
- Так смотрите, мы ждем! - крикнул Лесков вдогонку. - Вам оставили место на чертеже для подписи.
Последнее впечатление, как последняя мелодия, покрывает своим звучанием предыдущее. Галан хмурился. Подмеченное им у Анюты выражение само по себе еще ничего не означало. От чувств до действий дорога не близкая. Но все же было неприятно, что у Анюты появились такие чувства. "Доча, доча! - мысленно говорил с укором Галан. - Глаза-то твои где? Ну, что в нем? Ни весу, ни виду, ни ума особого - так, жеваная котлетка". Потом мысли его обратились к Закатову, и он повеселел. Забавно все-таки, с какой охотой соперник его кинулся рыть себе могилу. Не так легко положить Галана, старого монтажника, на обе лопатки, нет, нелегко!
Двоеглазов уже собирался домой, когда к нему явился Галан. Плановик нетерпеливо махнул рукой.
- Что тебе, Александр Ипполитович? Если опять насчет номенклатуры продукции, так не расходуйся.
- Насчет номенклатуры, - спокойно подтвердил Галан и, не ожидая приглашения, сел и расстегнул пальто, словно устраиваясь надолго. Люди, знавшие Двоеглазова, осудили бы подобное поведение: тот допускал в своем кабинете споры любого тона - от кошачьего визга до грохота минского самосвала, - но развязности не терпел. Стекла его очков грозно заблестели. Галан, казалось, ничего этого не замечал. Он неторопливо разъяснял свою просьбу. От него требуют, чтобы он смонтировал на фабрике двадцать пневматических комплектов. Как бы это провести официально в смысле финансирования?
- Ты что-то безбожно путаешь, - начал злиться плановик, - монтируются электрические регуляторы, а не пневматика, финансирует их Промбанк. С такой чепухой можно было не ходить - справки даю по телефону.
На лице Галана появилось изумление… Как, разве Даниил Семенович не знает, что все изменено? Двоеглазов грубо прервал его:
- Ну чего ты, ей-богу, тянешь кота за хвост? Что изменено? Почему изменено?
- Да я думал, что все это с тобой согласовано, - оправдывался Галан. - Начальник лаборатории решил электрические регуляторы отставить и пустить в ход пневматические, те самые, что я по бризу…
- Ах, вон оно что! - зловеще протянул Двоеглазов. - Ну, это не так просто, голубчики! - Он сдержал возмущение и заговорил с грозным спокойствием, - Знаешь, дорогой Александр Ипполитович, ты мог бы и не так кустарно сработать это дельце. Думаешь, я не понимаю, что это ты уговорил Лескова? Тебе-то, конечно, выгодно - крупная премия. Только, боюсь, ничего у вас не получится.
Двоеглазов, не ожидая медленно поднимавшегося Галана, зашагал к двери. Оттуда он добавил с гневом:
- Утром я предупрежу Лескова, что он оставит лабораторию без зарплаты, если не прекратит партизанщину. Знаю, ты будешь науськивать его на жалобы, сам пойдешь кляузы строчить. Не советую - нет фундамента у вашего начинания!
Он ушел, хлопнув дверью. Если бы он обернулся и увидел ухмыляющегося Галана, его уверенность, что тот пойдет строчить кляузы, сильно бы пошатнулась.
25
Воскресенье совпало с выходным днем Кати Яковец. Катя не любила спать, времени и без сна не хватало. Она вскочила раньше всех в общежитии ИТР, захватила сразу три конфорки на общей кухонной плите и принялась готовить завтрак. Подруга Кати Надя Ясинская еще спала, когда Катя ввалилась в комнату со сковородкой и чайником.
- Три минуты на все, Надя! - крикнула Катя, толкая подругу. - За каждую просроченную минуту ложка мокрого снега на голову!
Надя испуганно вскочила: Катя была не из тех, что попусту грозят.
За завтраком Катя небрежно спросила:
- Ты чего кислая? Что-нибудь не так получилось на партсобрании?
Глаза ее лукаво щурились - вчера в диспетчерскую заходили после собрания мастера и рабочие и толковали о провале флотаторщиков и неожиданных нападениях на Савчука. Надя поморщилась - любопытство подруги было неприятно.
- Нет, ты скажи! - настаивала Катя. - Тезисы речи показывала, а теперь заскромничала!
Надя, однако, рассказывала без особой охоты. Катя продолжала посмеиваться, ее забавляли переживания подруги, сама она считала все это пустяками. Катя уже два года работала на фабрике и не помнила двух минут, когда бы флотаторщики не ругались с измельчителями, измельчители не придирались к дробильщикам дробильщики не взваливали смертные грехи на рударей, а все они вместе не шли единой технологической стеной на всегда в чем-нибудь виновную вспомогательную силу - механиков и электриков. Это был нормальный ход производства, мир брал его враждующие звенья только при катастрофах - крупных авариях или приезде начальства из Москвы.
Надя оживилась, когда заговорила о Лубянском. Этот человек - проходимец, тут она голову даст на отсечение. Он взял слово после Савчука. Директор, конечно, дипломатничал, кое-кого похваливал, кое-кого поругивал, но больше склонялся к тому, что виноваты мельницы, даже выговором пригрозил Лубянскому. А тот, думаешь, оправдывался? Ничего подобного, сразу напал на флотацию с криком: "Когда вы работать научитесь, товарищи!" Сначала они, флотация, смеялись, так все это было нелепо и неожиданно. А он вытащил таблицы анализов, сводки ОТК, даже платежной ведомостью ремонтных рабочих прикрылся - подготовился, как к докладу. И, конечно, на них все взвалили: и что они работают по шаблону и что не готовы к переходу на автоматику. Савчук в заключительном слове совсем запутался; не знал, на чью сторону встать. Ему тоже досталось: записали, что мало внимания уделяет новым, прогрессивным формам работы. Он сам голосовал за эту резолюцию - сразу смирился.
Катя хохотала. Она воскликнула:
- Боже, какая ты глупая, Надя! Неужели ты вправду думала, что только вы будете обвинять, а остальные - каяться?
- Но ведь правы мы: ничего, кроме неприятностей, пока нет от экспериментов Лубянского, - с горечью возразила Надя. - Вот что меня возмущает - нашу правоту превратили в нашу вину.
- Деточка! - снисходительно заметила Катя подруге (та была старше ее на три года). - Прав тот, кого похвалили в протоколе. - Она насмешливо глядела на рассерженную Надю, - Между прочим, Надя, это все твой Селиков виноват, его автоматика. Я бы на твоем месте не простила, самый раз показать этому ненадежному человеку от ворот поворот.
Надя огрызнулась:
- Ну, это - мое дело. Лично мне Сережа нравится - милый мальчик. Во всяком случае, приятнее всех твоих поклонников.
Катя задорно возразила:
- Зато их много. Понимаешь разницу, Надюша? В общей толпе иметь такого неплохо, он прибавляет живости. А когда единственный - не солидно.
На этот раз Надя разозлилась не на шутку.
- Одно могу сказать, Катя: при большом количестве поклонников придется умирать тебе старой девой. Я слышала, что какой-то осел погиб от голода между двух охапок сена - не мог ни одной отдать предпочтения. Ужасно на тебя похоже.
Катя встала из-за стола и сладко потянулась. Хотя она и не любила тратить дорогое время на сон, спать ей всегда хотелось. Она ответила равнодушно:
- Думаю, предсказание твое исполнится только частично. Возможно, я умру старой, но девой - вряд ли. А насчет остального: придет время - придет и предпочтение. Нам не к спеху, нам не к спеху! - пропела она, танцуя с чайником вокруг стола. Свободной рукой она обхватила Надю и кружила ее вместе с собой. Та со смехом отбивалась. Чай пролился на халаты. Надя сказала с огорчением:
- Обязательно пятно останется. Ни разу твои проделки добром не кончались.
Она стала собирать посуду со стола. Катя еще не вытанцевала сидевшего в ней заряда: она кружила чайник на вытянутых руках, наступала на него и отскакивала - чайник был дамой - и напевала все ту же песенку: "Нам не к спеху в двадцать лет!".
- Хотя, если по анкете, нам уже не двадцать, а двадцать один - ужас просто, какой зрелый возраст! - сказала она, останавливаясь. И тут же закричала: - Наденька, ты права, больше терпеть нельзя! Завтра же выхожу замуж! И знаешь, за кого? За твоего Селикова! Он меня просто мучает, он один не обращает внимания. - Она схватила подругу и вертела ее во все стороны, и целовала в шею, крича: - Отобью, Надя, отобью!
- Ну, можешь ли ты хоть минутку побыть серьезной? - молила Надя, защищая тарелки, которые держала в руках: когда на Катю накатывало, и не такие ценные вещи, бывало, с грохотом валились на пол.
Катя наконец угомонилась и прыгнула на свою, еще не убранную постель - пружины жалобно завизжали, как наказанные псы. Скорчив обиженное лицо, она пожаловалась:
- Вот еще, быть серьезной в выходной день! Мне и в будни серьезности на целую смену не хватает.
Надя понесла тарелки на кухню. Когда она возвратилась, Катя сбросила халат и надевала платье. Осматривая себя в зеркале, она сказала небрежно:
- Чтоб закончить разговор, Надюша… Мне начальник твоего Сережи нравится значительно больше. Так что можешь не тревожиться: оставлю тебя при твоем бубновом наладчике.
Надя сердито фыркнула:
- Это Закатов, что ли? Вот еще нашла, да ему не меньше сорока! Худой, как жердь, к тому же. И, вероятно, раз десять был женат.
Катя весело возразила:
- Твой взгляд старит, Надюша: на кого ты посмотришь, тот сразу сморщивается. В книгах это называется "взглянула убийственным взором". А на кого я взгляну, тот молодеет и расцветает. Моему Сережкиному начальнику меньше тридцати. Приемлемо, правда?
Надя пожала плечами.
- Закатова я теперь вижу путь ли не каждый день - за сорок ручаюсь.
- Двадцать один и тридцать… - мечтательно проговорила Катя, стараясь так выгнуться, чтобы было видно в зеркале, как лежит платье на спине. - Очень, очень неплохо, по-моему. Или лучше тридцать один и двадцать два - год я его продержу в ухажерах. Я читала, что только тот надежен, кто вокруг тебя не меньше тысячи километров обойдет. Положишь на день четыре километра - большего трудно требовать, - все равно меньше года не выйдет на этот ухажерский кросс. Тут уж ничего не поделаешь. Любовь - это сплошное терпение, вот почему я так ненавижу эту штуку - любовь.
Надя смеялась легкомысленной болтовне подруги, у нее понемногу отходило сердце после вчерашней неудачи на партсобрании. Катя запоздало - всего года полтора назад - из шумного, дерзкого и озорного подростка, грозы мальчишек, превратилась в красивую девушку, которую все - даже недавние враги по школе и улице - наперегонки ублажали. Она до сих пор тайно удивлялась необыкновенному повороту в своей жизни и спешила использовать его до капли, словно завтра все это должно было кончиться и ей снова предстояло превратиться в костлявую стремительную девчонку, и снова ей будут кричать вслед: "Тебе бы мальчишкой родиться, хулиганка!"
Она скосила глаза на Надю и, бросив зеркало, подбежала к ней и обняла ее.
- Наденька, послушай! - сказала она нежно. - Недавно они приходили ко мне в диспетчерскую - страшилище Закатов и этот новый начальник лаборатории. Ты бы посмотрела на него, Надюша. Высокий, молодой, глаза, как у поэта, честное слово, горят! И черные усики, подстриженные такие, ужасно люблю, когда усы!.. А серьезный! Я такого серьезного еще не видела, даже удивительно. Вот бы тебе с ним познакомиться! Хочешь, устрою через Лубянского? Они друзья, а мне Георгин ни в чем не откажет: что скажу, то и будет.
Надя с досадой высвободилась из Катиных объятий.
- Видела я его, даже разговаривала. Ни с того, ни с сего нагрубил мне, хотя по-настоящему скорее я должна была грубить: ведь они нам мешают, а не мы им. И прости, но "друг Лубянского" - теперь для меня плохая рекомендация.
В дверь постучали громким, уверенным стуком. Катя быстро сказала:
- Твой наладчик, будь он неладен, голову даю!.. Это, вправду, был Селиков. Увидев Надю в халате, он возмутился:
- Надя, это что такое? Разве вы забыли о прогулке? Переодевайтесь - я отвернусь.
- Я не пойду, - сказала Надя. - Погода плохая. Лучше вечером, Сережа, куда-нибудь в кино.
- А что за прогулка? - поинтересовалась Катя. - Может, я с вами?
Селиков в недоумении поглядел на хмурую Надю, объяснил, что сегодня в Каскадном ущелье лыжные гонки, будет весь город - спортколлективы рудников, заводов, фабрики и техникума.
Катя заметалась по комнате, хватая вещи.
- Никаких отговорок, Надя! - объявила она. - Погода великолепная - самые хорошие тучки и снежок, не каждый же день солнце, в самом деле! Вот что, Сережа, ваше отворачивание меня не устраивает, марш в коридор! И пока не позову, ни признака жизни!
Она бесцеремонно вытолкала Селикова. Минут через пять одетые в лыжные костюмы они вышли на улицу. Падал мокрый снег, по улицам крутился сырой ветер, было холодновато. Произошло обычное на севере внезапное изменение погоды: сияющая весна вдруг снова превратилась в зиму.
- Расскажите, Сережа, что за человек Лесков, - попросила Катя по дороге.
О новом начальнике лаборатории Селиков говорил с охотой:
- Лесков у нас орел!
Катя прервала его:
- То самое, что я говорила, подумай над моими словами, Надя.
Селиков подозрительно повернул к ней голову.
- Вы о чем, Катя?
- Ни о чем, Сережа, - ответила она, засмеявшись. - Женские дела - вам неинтересно.