- Боже, какой ты! - обиделась Юлия. - Это не туманная философия, а теория. Теорию нужно уважать. Ты спрашиваешь, что с бабой-ягой? Плохо с бабой-ягой. По-прежнему зажимает мои исследования. Но я ей отомщу. Я захватила с собой таблицы наблюдений и буду их здесь обрабатывать - днем, когда ты на работе. Представляешь: приеду - и на второй же день доклад! После доклада директор непременно встанет на мою сторону, не сомневайся.
Лесков не сомневался. Он удивлялся, как до сих пор в Юлином институте еще не все уверовали в ее правоту.
Переодевшись, Юлия стала накрывать на стол. Лесков поспешил ей на помощь - резать сыр и хлеб. В разгар приготовлений, явился Лубянский с двумя бутылками вина.
- Именно такой я и представлял вас, Юлия Яковлевна, по рассказам брата, - сказал он, знакомясь. - Если бы я встретил вас на улице, я сразу бы признал, что это вы.
- Вы шутите, - отвечала Юлия со смехом.
- Нет, нет, - стоял на своем Лубянский. - Он удивительно точно вас описал.
Юлия, оживленная, счастливая, одетая в лучшее свое платье, в самом деле походила на ту, какой жила в воспоминаниях Лескова. Даже старившие ее морщинки под глазами и потускневшая кожа щек были сейчас почти незаметны.
- Я вас выжила из этого номера, - сказала она Лубянскому с раскаянием. - Никогда себе этого не прощу.
- И не прощайте, - отшутился он. - Мучайтесь, терзайтесь и вскрикивайте по ночам. А я пока наслаждаюсь - один в роскошной квартире! Мне удивительно повезло с вашим приездом. Уехал в отпуск со всей семьей начальник одного из наших цехов, а я у него остался вместо квартирного сторожа - и он доволен; и я ликую.
Юлия весело предложила:
- Идемте к столу. Вы не поверите, как я проголодалась! Я ведь первый раз на самолете и от одного страха не могла ничего проглотить.
Лубянский поспешно согласился.
- Против еды не возражаю. Руководить цехом у нас означает ежедневно километров двадцать пробегать по лестницам, - после такого административного бега щелкаешь зубами, как волк.
Он первый уселся за накрытый стол. Лесков недовольно заметил:
- Что-то Павлов опаздывает. Обещался точно в восемь.
2
Павлов опаздывал неспроста. Он сомневался, нужно ли вообще ему приходить. В Черном Бору у Павлова друзей не было, только сослуживцы, он ни к кому не ходил. Лесков был единственным, с кем Павлов по-настоящему сошелся. Теперь всему этому пришел конец. Сестра его, конечно, заведет свои порядки: закуски на столе, чаепития и обязательные пустые разговоры за вареньем, словно и вечера нельзя прожить без того, чтоб не молоть языком и не двигать челюстями. Павлов два раза проходил мимо гостиницы, не решаясь подняться на второй этаж. Раздеваясь в крохотной прихожей, он прежде всего неприязненно взглянул в разрез портьеры. Худшие его предположения оправдались: стол был до того заставлен, что некуда руки положить, а на самом видном месте торчали две банки с вареньем.
- Здравствуйте, - хмуро сказал Павлов. - С приездом!
Юлия радостно встала ему навстречу.
- Здравствуйте, очень рада! - сказала она сердечно. - Вы поспели как раз вовремя: мы только что сели за стол. Проходите, проходите, вот ваше место.
Павлов уселся на отведенный ему стул в стороне от того места, которое обычно занимал. Лубянский налил ему бокал вина, а Юлия стоя хлопотала у стола.
- Вот икра, а вот пирог с мясом, еще ленинградский, - говорила она. - Вам какое варенье положить к чаю?
- Вот это, - Павлов ткнул рукой. - Яблочное.
- Это земляничное. Есть еще кизиловое. Что вам больше нравится?
Лесков засмеялся.
- Юлька, оставь Николая в покое. Он не любит, когда за ним очень ухаживают. Он сам возьмет, что ему захочется.
Павлов с благодарностью взглянул на Лескова. Юлия была огорчена. Ублажать гостей было одной из самых больших ее радостей. Она дня не могла прожить без того, чтобы о ком-нибудь не позаботиться. Даже Павлов по ее опечаленному лицу понял, что нанес ей жестокую обиду. Через некоторое время, не глядя на Юлию, он пробормотал:
- Какое вы рекомендуете, Юлия Яковлевна? Очень прошу…
Он протянул ей блюдечко. Обрадованная Юлия положила сразу из обеих банок. Столько варенья не терпевший сластей Павлов, вероятно, не съел за все годы своей взрослой жизни. Он мужественно взялся за ложку.
Беседа шла между Лубянским и Юлией. Лубянский окончил Ленинградский горный, был вхож в научные круги города - у него с Юлией оказалось много общих знакомых. Едва она называла фамилии, как он кивал: "Знаю! И этого тоже - высокий, хромой, а жена на двадцать девять лет моложе!" Юлия воскликнула с надеждой:
- Вы, наверное, и нашу бабу-ягу знаете - Волковскую?
- Только со слов Александра Яковлевича, - признался Лубянский с сожалением. - Вообще-то многое, конечно, приходилось о ней слышать, она ведь знаменитость. Но лично не имел счастья встречаться.
- То есть имели счастье не встречаться, - поправил Лесков. - Это вернее. Я, кстати, тоже с ней лично не знаком.
В дверь с грохотом застучали. В комнату ввалились Бачулин с полдюжиной пива в руках и смеющийся Пустыхин. Бачулин сразу стал в сторонку, чтоб при здравствованиях не уронить бутылок, а Павлов оказался на оси быстрого движения Пустыхина и был сметен на койку взмахом его короткой сильной руки.
- Здравствуйте, Юлия Яковлевна! Здравствуйте, век вас не видел! Все хорошеете! - орал Пустыхин, перегибаясь над столом, чтобы пожать Юлии руку. - Александр Яковлевич по старому обычаю вздумал вас прятать, но это у него не выйдет, как многое другое не выходит. Куда вас поцеловать? Говорите скорее, пока не вышло непоправимой ошибки!
- Только в руку! - предупредила Юлия, протискиваясь между столом, стульями и койкой, чтобы он в нетерпении и ее не перетянул через стол. - Только в руку, Петр Фаддеевич!
Он каким-то звучным чмоком коснулся ее руки, дернул Лубянского за пальцы и с такой силой сжал Павлову ладонь, что тот охнул. Не обращая больше внимания на впечатление, произведенное его неожиданным вторжением, Пустыхин нырнул назад в прихожую - раздеваться.
- Мы с Василием запаслись пивком - помозговать перед сном, - кричал он из прихожей, - а Мегера нас огорошила: к Лескову приехала сестра! Как Сестра, почему сестра, зачем сестра? Немедленно, конечно, к вам - непрошеные дорогие гости! Жаль, Шура не могли прихватить: у него заседание. - Пустыхин вошел в комнату, на ходу одергивая пиджак. - Ну, здравствуй-то, здравствуйте еще раз - уже окончательно!
- Санечка! - проговорил Бачулин, не двигаясь с места. - Подкрепление у меня, куда бы его?
Лесков с Лубянским быстро убрали лишние тарелки, и Бачулин поставил бутылки на освободившееся место. После этого он пошел здороваться с Юлией, а Пустыхин уселся на стул, где раньше сидел Павлов.
- Не так уж плохо, - объявил Пустыхин, рассматривая на свет начатую бутылку вина. - У меня были предчувствия помрачнее, когда Мегера объявила, что вы уже час как заседаете. Василий, нам с тобой, по обычаю, штрафную за опоздание - по стакану вне очереди…
Прежняя мирная, сдержанная беседа была забыта. Пустыхин предлагал тост за тостом, рассыпал вокруг себя насмешки, комплименты, меткие словечки, сам шумно смеялся, заставлял хохотать других, - без грохота и трескотни он веселья не признавал. Был только один способ заставить его замолчать в веселой компании, и малодогадливый Павлов случайно напал на этот способ. Он на некоторое время усмирил Пустыхина.
- Вы почему не пьете? - обратился Пустыхин к Павлову. - Душа не терпит хмеля? Или сердце плохо бьется, согласно новейшим требованиям медицины? Один мой знакомый досрочно вогнал себя в гроб в порядке научного эксперимента. Он по правилам голодал, холодал, дышал и ходил. Загорал на пляже только по учебнику. За какой-нибудь год его не стало. Вы такой?
- Нет, я не такой, - не улыбаясь, возражал Павлов. - Я просто не люблю пьяных и трескотни.
- Шума не любите, вина не любите, - назойливо перечислял Пустыхин. - Женщин тоже, наверное, не очень? Кто же вы? Во что верите? На что надеетесь? Куда идете?
Он говорил насмешливо, но глаза его настороженно и серьезно обегали лицо Павлова. Тот, смущенный, пытался оправдаться.
- Да нет, вы обо мне неверно… Я несколько лет работал над некоторыми вопросами газовой и жидкостной металлургии, пришлось, конечно, от многого отвыкнуть… Ну, и до сих пор сказывается…
- Ага, вы, значит, тот самый Павлов, о котором говорят: ему весь мир представляется собранием гигантских автоклавов? - догадался Пустыхин. - Я, между прочим, одну вашу статейку читал - написано живо, но малоосуществимо на практике. Хотел специально поговорить с вами об этом, но как-то замотался в вашем Черном Бору. Это даже лучше, что мы здесь познакомились, не придется отыскивать вас…
- Почему малоосуществимо? - перебил его рассерженный Павлов. - Так же осуществимо, как любой другой метод переработки руд. А преимуществ больше, чем у всех других методов. Удивляюсь, подобный консерватизм…
Пустыхин расхохотался.
- Еще одно обвинение в консерватизме! - объявил он. - Ваш приятель Лесков меня в ретрограды произвел. А каждый наш новый спроектированный завод, между прочим, лучше всех до него существовавших. Уж не путаете ли вы, дорогой мой, консерватизм с чувством реального?
Он с издёвкой ждал ответа. Павлов молчал. Пустыхин, насладившись беспомощностью собеседника, продолжал с живостью:
- Не думайте, что я такой уж убежденный сторонник огневой металлургии. С огня началось человечество, вероятно, в огне оно и погибнет. Но этот старый, испытанный помощник человека во многом, конечно, уступает кислотам и газу. У вас, что, новые конструкции автоклавов? Или вы идете по линии высоких давлений?
Павлов оживился. Пустыхин затронул единственную звучащую в душе Павлова струну. Павлов пустился в подробные объяснения. У него, оказывается, все было разработано - и конструкции автоклавов, которые должны заменить существующие громоздкие пламенные печи, и давления, и температуры. Пустыхин, как и Лубянский, умел слушать не хуже, чем говорить: уже одни его живые, вспыхивающие иронией и сочувствием, внимательные глаза побуждали приводить вое новые аргументы, порождали ответное красноречие.
И в отличие от Лескова, никогда не вдумывавшегося по-серьезному в идеи Павлова, Пустыхин мгновенно схватил их существо. В статье, напечатанной в журнале, Павлов был осторожен, сейчас он открыто замахивался на всю старую металлургию. Это было в самом деле сокрушение многих испытанных веками принципов - Пустыхин мог это хорошо оценить. Вместе с тем он видел и недостатки Павлова: дальше обоснования идей тот не шел. Неудивительно, что его никто не поддерживал: между расчетами процесса и реальным заводом пролегал обширный пустырь, пустырь этот следовало еще заполнить схемами, чертежами и, самое главное, новыми мыслями и конструкциями. Сам Павлов, видимо, не был способен на такую работу, он даже не понимал, по-настоящему, как она обязательна, - и это Пустыхин сразу увидел.
На полчаса Пустыхин с Павловым выпали из общей беседы. Захмелевший Бачулин объяснялся в любви Лескову. Лубянский спорил с Юлией.
- Сукин же ты кот, Саня! - говорил Бачулин нежно. - Мерзавец же, пойми! Мы все столько о тебе толковали после своего отъезда, а ты хотя бы письмецо! Просто как в воду канул, ни слуху ни духу. Анечка два месяца ни на кого не глядела, так переживала. В друзей не веришь, никогда тебе этого не прощу! В друга надо верить, как в бога!
Он порывался поцеловать Лескова, тот со смехом отбивался.
- Везде хорошо, - убежденно доказывал Лубянский Юлии. - Нет плохих мест, есть плохие люди. Поверьте, в пословице "Не место красит человека, а человек - место" заключен глубочайший смысл. Отношение человека к природе - активное, он не столько любуется ею, сколько переделывает ее. Та природа лучше, с которой приходится больше возиться, а двадцать или сорок здесь солнечных дней - не так уж существенно. Думаю, средний процент несчастных людей в Крыму или на Кавказе даже выше, чем у нас, в Заполярье, несмотря на все тамошние прелести.
Но Юлия не соглашалась с ним. Она уже успела забыть, что еще час назад Черный Бор ей очень нравился. Лубянский говорил о разлуке с братом, а этого она не могла перенести.
- Люди недаром селятся в больших городах, - твердила она. - Умеренный климат - родина человеческой цивилизации. Это верно, что у вас зимой морозы ниже пятидесяти градусов? Конечно, год-два на севере пожить можно, а потом надо возвращаться в большой город, в более теплые края.
Пустыхин наконец остановил заговорившегося Павлова.
- Ладно, - сказал он. - Все это, конечно, очень занятно. Мы еще с вами потолкуем. У меня, между прочим, имеются некоторые виды на вас, только сейчас ничего объяснять не буду. Дело это сложное, не для беседы за стаканом вина.
Он обернулся к Бачулину.
- Василий, опубликуй во всеуслышание, который час?
- Двенадцатый, - ответил Бачулин, с сожалением поглядывая на недоеденные закуски и недопитые бутылки.
Пустыхин вскочил.
- На сегодня хватит, дорогие товарищи! Гости нужны хозяевам, как воздух: они не должны застаиваться в комнате. Василий, целуй ручку Юлии Яковлевне и уступи место более заслуженным товарищам!
Вместе с Пустыхиным поднялись Лубянский и Павлов. Лесков вышел проводить гостей. Пустыхину с Бачулиным идти было недалеко, они жили на этом же этаже гостиницы. Павлов с Лубянским направились в другой конец города. По дороге Лубянский заметил:
- Правда, интереснейший человек?
Павлов думал о Пустыхине. Он переживал заново состоявшуюся у них беседу. Еще не было случая, чтоб его, Павлова, слушали с таким вниманием, так долго и так сочувственно, вставляли такие дельные замечания. Павлов отозвался с жаром.
- Удивительный человек! Я думаю, он один из лучших у нас инженеров.
Лубянский с удивлением повернулся к нему.
- Вы, собственно, о ком? Я говорю о Юлии Яковлевне. Мне она показалась очень умной и милой. Такое хорошее лицо!
Даже под угрозой наказания Павлов не смог бы припомнить сейчас, какое лицо у Юлии и что она говорила.
Он поспешно пробормотал первое, что пришло на ум:
- Да, конечно, только она, кажется, старуха.
Лубянский усмехнулся:
- А это уже зависит от того, как на нее смотреть. Вы знаете поговорку: женщине столько лет, сколько кажется, а мужчине столько, сколько он сам чувствует. Это положение выражает важный закон человеческих отношений. Если вы не против, я разовью эту мысль подробней.
Он с увлечением стал доказывать, что человеческий возраст - понятие условное, а Павлов утвердительно кивал головой. Им обоим было легко и приятно. Лубянский, не встречая возражений, любовался тонкостью своих логических построений. Павлов, не слушая его, думал по обыкновению о своем.
Лесков в это время помогал Юлии убирать со стола. Он прятал в тумбочку хлеб и остатки колбасы. Юлия пошла на кухню мыть посуду. Возвратившись, она села на стул.
- Будем ложиться, Саня, - попросила она. - Я очень устала.
Лесков с сочувствием глядел на измученное лицо сестры. Она вдруг словно погасла. Она сидела, закрыв глаза, забросив руки за голову. Было видно, что ей не хочется ни говорить, ни думать. Лесков не раз видал сестру в состоянии бессилия, похожего на оцепенение. Он знал, что Юлии нужно только выспаться, завтра она снова будет живой, хлопотливой, разговорчивой и заботливой. Он заторопился стелить постели, протянул посреди комнаты, от окна к люстре, простыню, заменившую ширму.
Лесков не удержался еще от одного вопроса:
- Кто тебе больше всех понравился из наших сегодняшних гостей? Правда, хорошие люди? Кроме Пустыхина, конечно.
Она медленно ответила, не раскрывая глаз:
- Да, все они хорошие. Лубянский - блестящий собеседник, с ним приятно. Павлов немного скучен. Зато он, наверное, добр, такие люди всегда добрые. И все-таки больше всех мне нравится тот, кого я больше всех опасаюсь, - Пустыхин.
На это Лесков ничего не ответил.
3
Пустыхин летел в Черный Бор, зная, что встретит там Лескова, что будут новые споры и, может быть, новые неприятности. Пустыхин был уверен в себе. Сейчас, после удачно спроектированного нового завода, имя его было известно не только специалистам: о нем писали в центральных газетах. Баскаев назвал на коллегии их проектную контору уже не "неделинцами", как именовал раньше, а "пустыхинцами"… Дело, однако, меньше всего сводилось к его личному возвышению. Пустыхин был уже не тот, с кем недавно столкнулся Лесков. Все развивалось в стране, он не мог отставать. Многое, на что еще год назад он обрушивался насмешками и от чего открещивался как от неосуществимого, теперь казалось ему естественным и приемлемым. Пустыхин не догадывался о собственном развитии. Другие тоже не открывали в нем особенных перемен: он разбивался не один.
Но Пустыхин помнил о столкновениях в Лесковым. Он понимал, что его противник спорил не только с ним и нападал не только на него - Лесков сражался против того уровня техники, который представлял собою Пустыхин. Такая дискуссия не могла ограничиться стенами кабинетов. И перевод в Черный Бор Лесков принял, конечно, затем, чтоб на производстве осуществить свои революционные планы. Пустыхин с нетерпением, интересом и тревогой ожидал встречи с Лесковым. Если бы Лескову в самом деле удались его начинания, это означало бы, что в прошлой их схватке Пустыхин был неправ, что бы о не ни писали в газетах, как бы его ни хвалили в министерстве. Пустыхин с удивлением ловил себя на такой странной мысли, запальчиво ругался: вздор какой, после всеми признанной победы один победитель сомневается в ней!
Но чем полнее Пустыхин знакомился с положением в Черном Бору, тем становился спокойнее. Нигде не было и следа осуществления обширной программы, на которой настаивал Лесков. На медеплавильном заводе налаживалась стандартная, давно освоенная в других местах автоматика, на обогатительной фабрике возились с одним маловажным технологическим переделом, на остальных предприятиях дремала старина. Шуму было много: как и везде теперь, в Черном Бору шумели об автоматизации, но Пустыхин привык больше присматриваться, чем прислушиваться, грохот литавр и барабанов его не оглушал. Смотреть было не на что. Одного проницательного взгляда во время обхода обогатительной фабрики оказалось для Пустыхина довольно, чтобы уяснить истинное положение вещей. Вместе с Пустыхиным шагал по площадке классификаторов Лубянский; начальник цеха деятельно наводил тень на плетень, густо все покрывал лаком. Пустыхин кивал головой, посмеивался, речи Лубянского были напрасны: новая техника в этом цехе являлась не рывком вперед, а провалом - это было для Пустыхина азбучно ясно. Противник его на бумаге, на чертеже заносился в облака, а на грешной земле, около действующих машин, оказался в нетях.
Пустыхин понял, что откладывать дальше неизбежную беседу с Лесковым уже не следует.
Скоро представился и повод для такой беседы. Они встретились в коридоре местного проектного отдела, куда Лесков пришел уточнить какие-то исправления в чертежах.
Пустыхин потащил Лескова в укромное местечко, к окну.
- Ну-с, былинный Аника-воин! - заговорил он. - Не пора ли нам подвести некоторые итоги? Смотрел я вашу автоматику. Вроде не то получилось, о чем вы распространялись всего полгода назад!
Не то, - согласился Лесков. - То и не должно было получиться.