Про Эква-пыгрися никто не сомневался. А про Ленина многие слышали впервые. И на слово не хотели верить, что есть такой мудрец, который делом может помочь людям…
Видя, в какую сторону клонится речь, Якса забеспокоился. Он затоковал весенним глухарем. Слова его ручьями звонкими текли. Казалось, он молился Торуму, клялся в своей верности. Заклинаниями, как гвоздями, прибивал тех, кто в своем невежестве усомнился в вечном законе бытия: без богатых не могут прожить на свете бедные, не будет и богатых без бедных, исчезнет жизнь земная…
Не в погоне за животом, а в борьбе за веру приобретут люди свое земное счастье. Он говорил, что есть враги у манси: это Кристос могучий и его слуга - хитроумный поп. Если хотят манси счастья - с ними надо бороться!..
Якса говорил как камлал. Даже огонь, который чуть-чуть не потух в старом чувале, заплясал, стреляя искрами, загорелся каким-то тревожным пламенем! И люди словно воспламенились, они внимательно слушали старого Яксу, который лишь один кровяной взгляд уронил на Солвала, а потом заклинал какого-то ничтожного духа, не обращая на него внимания.
Солвал чувствовал, что эти безымянные проклятия летели к нему…
ПЕСНЯ ЛЮБВИ
Есть ли на свете любовь?
О, это тайна! Тайна эта неведома даже богам. А людям - тем более! Но люди повторяют жизнь богов. Всем известно: боги больше всего ошибались в женщинах.
Женщина… Она неведомое существо и для тех, и для других. Но без нее не могут жить ни боги, ни люди.
Когда золотая люлька коснулась земли, Мирсуснэхум глазам своим не поверил: земля, казавшаяся сверху красивой, была болотистой, ржавой.
Сюда ступит - вода, туда идет - деревья обугленные, съедены пожаром. В одном месте Мирсуснэхум нашел толстое бревно. На него и лег. Уснул. Проснулся - жарко. Руки протягивает - тепло, ноги протягивает - мягко. Смотрит - в доме он, а не на улице. Да в каком доме. Высоком и светлом, как у Небесного отца! Начал жить в нем. Но однажды стало ему скучно.
"Не посмотреть ли мне землю, не поискать ли мне край, где женщины поутру оставляют следы на росистых травах, где мужчины живут, не скучая?" - подумал он.
Оделся, подпоясался и пошел по дремучему лесу. В одном месте видит: охотничий лабаз стоит. За одноногим лабазом - изба. Вошел в избу. Хозяин дома, седоглавый старик, говорит:
- Ты почему не послушался наставлений отца? Вот где приказал он мне - там и живу. Семь зим надо было выдержать!
Мирсуснэхум промолчал. Хозяин тогда велел ему войти в полог. Там была девушка. Глаза у нее - две черные, спелые смородины. Волосы у нее - два пушистых соболя на плечи ползут. Лицо - белее первого снега, губы - краснее сочной брусники. Груди - два теплых чума. Ноги - две жирные нельмы.
Остолбенел Мирсуснэхум. Девушка пришла на помощь: она велела раздеться. Потом сама стала наряжать его в соболье, кунье платье. Коснется щеки - горит щека. Коснется плеч - руки наливаются неведомой силой. Молвит слово - он безропотно внемлет. Стелет постель соболью, и он забывает все на свете: и про небо, и про землю, и про суровые наказы отца, и про свой божественный долг…
Долго ли, коротко ли жили, однажды старик и говорит:
- Что ты за человек?! Почему не разговариваешь? Может, ты злишься на меня, хочешь меня убить?!
Мирсуснэхум молчит как камень. Старик опять за свое:
- У тебя, наверно, есть своя земля, своя вода, наверно, есть! Иди в край родной!..
Наутро молодые собрались в путь-дорогу. Долго ли, коротко ли шли - в свой дом пришли. И стали в нем жить да поживать. Муж охотился, рыбу ловил. Жена родила ребенка и стала ходить в лес за трухой, что в дуплах сухих деревьев бывает. На этой мягкой трухе, в берестяной люльке все малыши Севера спят, растут, набираются силы.
Однажды жена пошла в лес. Поставила санки у дерева и только подняла топор, как кто-то ее схватил, свалил на санки, и в один миг она подкатилась к двери своего дома. И тут кто-то ехидно прокаркал:
"Вот позорище на всю тайгу: санки женщину катают!"
В другой раз пошла. Нарубила деревьев сухих, из дупел вытащила труху, сложила в санки и в обратный путь тронулась. На середине дороги санки вдруг зацепились; посмотрела назад - никого нет. Зашагала дальше. А санки тяжелые-тяжелые стали. Обернулась: незнакомый мужчина сидит.
- Слазь с санок! - возмущается она.
- Если душа твоя повернется ко мне, если ты полюбишь меня - тогда слезу. Если нет - убью. Я Бессердечный. Нет у меня ни сердца, ни печени!
- Ум мой повернется к тебе, - молвила негромко она.
Незнакомец слез с санок и говорит:
- Если ум твой со мной - убьем мужа. Я тебе дам бутылку вина. Придет твой муж домой - вскипяти чай, в чай налей рюмку вина. Второй чайник вскипятишь - вторую наливай. На третий чайник - остаток вылей. Муж твой опьянеет, упадет. Я приду - прикончу!
…Пришел домой муж. Она вскипятила ему чай. И напоила… Сделала все так, как сказал незнакомец без сердца и печени. Опьянел муж, явился незнакомец и они Мирсуснэхума убили. Не пощадили даже ребенка.
Бессердечный нарядился в платье убитого. Его меч и кольчугу забрал и вместе с этой женщиной направился в Нижнее царство, в подземелье.
Через семь лет Отец спустился с неба, решив посмотреть, как живет на земле сын. Пришел в его дом и видит: сын убит и внук убит. Поднялся снова в небо. Из бочки с живой водой взял живую воду, опять спустился на землю. Вымыл Торум сына и внука живой водой… И они снова ожили.
- Отомщу я Бессердечному! - пообещал Мирсуснэхум.
И снова зашагал по земле. Навстречу ему идет человек.
- Убей меня! - говорит ему Мирсуснэхум. - Мне это очень нужно.
Удивился человек. Но раз просит - выполнил просьбу. Зарыл его в землю. Из земли травка зеленая пробилась. Шелестит она, радуется солнцу, тянется к свету. Все умирает, и все снова рождается. Ничего бесследно не уходит. Только рождается все в новом свете…
Выпустили люди лошадей на волю. Щиплют они сочную траву и силы набирают. И ту травку, в которую превратился Мирсуснэхум, съела одна из лошадей. Скоро она родила жеребенка с золотистой шерстью, с серебряными копытцами.
А это была лошадь Бессердечного. Вышел он на улицу и говорит жене:
- Когда ты была еще на Белом свете, когда с мужем тем жила, ты ведь не имела такой лошади, которая рожает жеребят с золотой шерстью! Вот какой у меня дом, вот какие мои животные!..
И велел он разрубить этого жеребенка на части и сжечь на огне. Слуги его покорные вмиг это исполнили. Но разве можно убить жизнь?! Жизнь продолжается в новом виде. На месте, где пылал костер, на котором сожгли жеребенка, березка белая выросла.
- Вот на какой земле я живу, - хвалится опять Бессердечный перед женой, - даже березы растут в нашем Нижнем мире.
А утром на месте, где была березка, вырос дворец удивительной красоты.
- Вот какие чудеса происходят в моем подземном царстве! - хвалится опять Бессердечный. - На земле разве такое бывает?!
Пошли они с женой во дворец. А посреди дворца кто бы вы думали ходит?
Тот самый, которого они когда-то убили! Как хозяин он расхаживает по сияющему дворцу. Вокруг него вьются легкие тени мертвецов. Они что-то шепчут ему. Видно, жалуются. Кому скажет слово - тот оживает. Кому кивнет легонько - тот из тени в богатыря превращается. Когда стало много железных богатырей, они схватили Бессердечного. Отрубили его разбойничью голову и на костре сожгли.
Богатыри вернулись вместе с Мирсуснэхумом в Средний мир на светлую землю.
А ведь все это случилось из-за того, что Мирсуснэхум завет отца нарушил: рано пошел за женщиной!.. Надо было выдержать и найти ту самую, единственную, которая роднее и вернее сестры.
Есть на свете любовь?
Солвал об этом не задумывался. Она пришла к нему сама. Подкралась тихо и незаметно. Как болезнь, как рысь, как весна. Северная весна… Ее сначала трудно отличить от зимы. Днем светит солнце, тает снег, а ночью морозец. Снег становится твердым, как сахар. И звезды морозно звенят на ночном небе.
И вдруг теплый ветер, ливень. Чернеет снег, набухают реки, летят утки, горланит небо лебединым голосом. Вчера был белый снег - сегодня белый лебедь… Вчера была зима, а сегодня - весна…
Так и любовь… Она в одно мгновение озаряет человека. И белый снег летит белым лебедем. Зима плывет жарким летом. И солнце смеется в небе шальной и дерзкой девчонкой. С утра смеется, до самой ночи смеется, расплетая и заплетая золотые косы…
Солнце, солнышко, постой!
Что ты делаешь со мной?!
. . . . . . . . . . .
Молится Солвал на светило, которое мешает ему тянуть невод, перебирать мережу, убирать с ячеек сосьвинскую селедку. Привычное с детства дело кажется ему то необычайно трудным, то невероятно легким. Все зависит от взгляда солнца…
Солнце, солнышко, скажи:
Как смогло ты превратиться
В эти брови и ресницы,
В этот взгляд из-под платка,
Напоенный светом ясным,
В эти на лугу атласном
Млечных, нежных два стожка?
Он сам удивлен, что высокое и далекое светило кажется ему девушкой, которую он увидел в этой маленькой деревушке на берегу Сосьвы.
"Не сошел ли я с ума?" - думает он, ловя себя на том, что разговаривает с солнцем, как с ней:
Чудная моя загадка,
Тайна нежная моя!
Мне и больно, мне и сладко.
И смеюсь, и плачу я.
Солнце, солнышко, постой!
Что ты делаешь со мной?!
А она тут как тут. Прибежала на притонение невода. Мотня приближается к берегу - счастье приближается. В мотне рыбы плещутся - счастье плещется. Все к счастью тянутся. Даже собаки. Они ходят уже по песчаному бережку, на плещущуюся воду поглядывают, рты раскрывают, счастливыми языками трясут…
Все приходят на притонение. Потому и она пришла. И совсем не из-за Солвала. Она на него даже краешком глаза не смотрит. Рыбы пляшут в мотне. Пляской рыб она любуется. Брызги радужные летят. В них она купается… Хороша вода - когда солнце светит! Хороша жизнь - когда кто-то смотрит…
А вечером, когда июльский зной уляжется теплым туманом на травы, когда небо укроется синей шалью с едва заметными кистями-звездами, когда невод усталый уснет на вешалах, они случайно встречаются у молчаливой воды. Она идет по воду, он - за рыбой. Вкусна селедка, нежна. Но не жаждал Солвал…
- Как твое имя? -
Спросил ее вдруг. И вот
Ждет его сердце, как дверь,
Ну, когда же ее имя войдет?!
Растет вечерний туман,
И солнце поднимается,
Тьму разрушая и грея…
Шепни свое имя,
Шепни свое имя скорее…
Три слова произнес он. Три простых и ясных слова. Но прозвучали они в синей тишине как начало песни, сказки, легенды… Песня росла в его душе. Но мог ли он, заколдованный какой-то тайной силой, выплеснуть ее? Он смог спросить лишь ее имя.
- Оринэ! - сказала она, взглянув лукаво на него. Сказала так, как будто подарила волшебный ключик к своей волшебной тайне.
Закачались ведра на коромысле, звонкие косы ее зазвенели, и на росистой траве остались лишь следы от босых девичьих ног.
Солвал знал ее. Еще тогда, когда он в первый раз с отцом приезжал сюда рыбачить, он знал ее имя. Но тогда она не хотела с ним играть. У нее была лисица. Живая, настоящая лисица с пушистым рыжим хвостом и с хитрющими глазами. Она играла с лисицей. А еще она играла с уткой. Утка плавала в речке, как дикая. А произнесет она какое-то слово - та плывет в свой домик, сколоченный из досок, стоявший на берегу у травы.
Она была тогда дерзкой девчонкой. Лишь со зверьми играла. И имя могла иметь другое…
Теперь она иная. Нет у нее ни утки, ни лисицы. Зато глаза - спелые смородины, грудь высокая, косы до пят… Это по ней он тосковал, когда пел:
Я ищу, я ищу, я ищу,
А найду ли - не знаю.
Шапку ниже на лоб опущу -
Против ветра шагаю.Против ветра шагаю. Гребу
Против волн и теченья.
Ты мою перестроишь судьбу,
Ты мне дашь облегченье.Я на месяц смотрю золотой
И на солнце слепое,
Не в аду ты живешь, под землей,
Не в раю, над землею!Ты живешь среди белых снегов,
На руках - рукавицы.
Средь охотников иль рыбаков,
Русских или мансийцев.
Нет! Она жила не на небе. В рай такую бы не пустили. Слишком молода: шестнадцать лет.
И в темное царство ее пока не за что. Она живет на земле. В маленькой деревушке Квайк-я. Там всего шесть домиков. Стоят они на красивом таежном мысу. Издали их сразу не увидишь. Они притаились в тени могучих богатырей-кедров, над кудрявыми головами которых лишь несколько елей взметнули к небу свои острые пики. Меж домами - светлые зеленые полянки с мягкой, пушистой травой. Двери домов распахнуты к речке, которая струится совсем рядом. Двери домов распахнуты к речке, потому что по ней лишь приезжают гости. Двери домов распахнуты к речке, потому что по ней лишь приходят вести.
Двери домов распахнуты к речке, потому что лишь она дарит людям жизнь. В ней, темноводной Сосьве, разлившейся широко-широко, гуляет золотая рыбка - сосьвинская селедка. Не всюду ее поймаешь, воды много. Не всюду ее возьмешь, не всякий берег она любит. А этот песчаный берег она облюбовала давно. Сколько помнят себя манси - столько и ловят ее здесь.
Когда отшумят белые ночи белыми черемушьими метелями и вода, разлившаяся серебряными блюдцами в заливных луках-сорах, пойдет на убыль, к песчаному берегу подойдут первые косяки селедки. К тому времени подъедут рыбаки из других деревень. Они объединяются в артели из четырех-пяти человек и рыбачат одним неводом. Ловят они сосьвинскую селедку. Это самая нежная, самая вкусная рыбка всего Севера. Разве с ней сравнится великий осетр или серебряная богиня Оби - нельма!
Нет! Сосьвинская селедка несравненна! Потому-то и рыбаки сговариваются друг с другом, достают невод, просят разрешение у хозяина песка рыбачить. Жителям этой деревни, их роду принадлежит это богатое угодье, но с того соленого года, когда люди от голода умирали, настоящим хозяином стал Яныг-пуки. Он жителям этой деревни одолжил немного муки и соли, но выпросил себе право распоряжаться, кому ловить рыбу, а кому нет. С той поры уже не всякий может отведать и заготовить впрок золотой рыбки.
В этом году жителям деревни Хомрат-павыл посчастливилось: Яныг-пуки по-родственному разрешил ловить селедку с условием, что половину добытого отдадут ему. Он был нынче на редкость щедрым: одолжил даже мережи.
Повезло и Солвалу: он ощущал не только радость удачного промысла, но и своими глазами видел каждый день Ее, а в короткие мгновения рыбацкого сна она к нему являлась богиней. И в душе его зрела песня-сказка, песня-легенда:
Мне снится русая богиня,
Ее глаза, как ручейки,
Струятся в памяти, но имя
Не вспомнить: сны, знать, коротки.
Она не та, что из легенды,
Не та, что средь лесов живет
И сполохи, как будто ленты,
На волосы свои кладет.
Вся в соболях, в шелках. Сережкой
Ей служит ранняя луна.
В избушке на лосиной ножке
Который век совсем одна.
Но ни один смельчак
Пока к ней не пришел: пути темны,
И нравы дикие, как вьюга,
Все в шубу тайн облачены.
И беспокойные поверья
Как те леса…
Но я иду
К богине-идолу.
Деревья
Шумят, как птицы на лету.
И вот она! Пред нею низко
Склоняюсь, опускаюсь в мох.
Но даже камень обелиска
Теплей ее спокойных ног.
Как страшно мне! Хочу скорее
Прервать немое забытье.
Ее я лаской не согрею,
И сказкой не согреть ее.
. . . . . . . . . . . .
Мне снится русая богиня.
(Я в сон по сердце погружен.
И он сбывается уж ныне:
Наверное, то вещий сон!)
Она зовет меня: смелее!
И приближается ко мне.
Я, словно ветка, пламенею
На обжигающем огне.
Я напрягаюсь, замираю,
В душе моей - и свет, и грусть.
И наконец-то я сгораю
И человеком становлюсь.
Но человеком он чувствовал себя лишь в снах. Как появлялось солнце и рыбаки шли на берег опять закидывать невод, он терял свое могущество.
Без тебя мне плохо.
Хорошо - с тобою.
Как олень без меха,
Ничего не стою.
Без тебя и лыжи
Не идут по снегу,
И олень обижен
И не годен к бегу.
Без тебя не слышно
Песенки тумрана.
Появись, чтоб вышло
Солнце из тумана,
Чтоб скользили лыжи
И олени мчались.
Сядь ко мне поближе,
Приласкай в печали.
А ее тумран по вечерам звенит чуть слышно. Поет, как будто вздыхает. Поет, как шепчется. Поет, как будто зовет. Солвал не видит ее, но слышит. Он чувствует, как она подносит к алым губам тонкую пластинку, выточенную из кости. Как пластинка вдруг оживает, вздыхает, шепчется, зовет. Хороший тумран! Лишь с помощью его Солвал что-то знает о ее состоянии. Он слушает, как она играет, и ему кажется, что он ей уже сказал:
Чтоб согреть - огнем я стану,
Чаем жгучим и румяным.
Буду греть тебя огнем,
Буду чайным греть теплом.
Хочешь ласки - ветром стану,
Щек коснусь твоих желанных,
И водой могу я стать,
Чтобы всю тебя обнять…
Нет, совсем не то! Зачем ей огонь?! И разве она о чае мечтает? А в месяц жирной рыбы, когда солнца много-много, ветер тоже ласков. И не объятий воды июльской она, наверно, жаждет!
Ей надо бы сказать другое.
Два весла в ладонях у меня.
Две ноги - иду, снежком звеня.
Уха - два, затем чтобы слова
Мог воспринимать! И глаза - два…
…Только сердце у меня одно,
Ожидает твоего оно…
Сердце… О нем ей надо и говорить… Но как? Может, поможет песня?
И однажды вечером, когда усталый невод спал на вешалах и по воде спокойной поплыл туман молочный, он запел. Плыла его калданка легкая, и песня плыла. Сначала он пел тихо, стесняясь воды и тишины. Но вода по-прежнему журчала. Казалось, она тоже пела и говорила: "Пой и ты".
Он громче выводил слова, вслушиваясь в тишину таежного берега. Никого там не было. Одни деревья стояли, навострив зеленые уши-ветви.
Пел он о сверкающем плесе, серебряный покой которого изломала гагара, пробежав по нему, рассыпав хрустальные брызги. Потом о лодочке легкой, сделанной из белого елового дерева, лилась песня. И о том, что в лодочке есть одно место. Грустит это место, что не занято никем.
"Ох, нам бы сесть в одну юркую лодочку! И вместе бы плыть нам! О, если бы четыре спелые смородины, четыре наших глаза, друг на друга смотрели вечно!
Десяти пальцев с сияющими кольцами мне бы касаться! Твою белую лебединую шею мне бы обнять!"