5
Двадцать минут восьмого. Ипполита уже не было. Вадим решил еще немного полежать, а затем отправиться в библиотеку. Он раскрыл тетрадь Савицкого. Интересно, что бы сказали графологи о характере человека, обладавшего таким мелким кривым почерком? Неуживчивый, склонный к подозрениям. Но способный, очень способный человек…
Вадим вспомнил темы, которые Савицкий так и не заканчивал, остывая к ним, теряя интерес. Их завершали другие. Дорабатывали. Защищали по ним диссертации. Вадим понимал Савицкого, это не чудачество. Просто наступал момент, когда работа становилась неинтересной, ясной. Какой-то необъяснимый поворот, и все. Так, наверно, работают хирурги, когда, совершив операцию, отходят от стола, предоставляя помощникам накладывать швы…
Вадим положил в карман спички, взял чайник и пошел на кухню. Расположенная в углу кухня была пробита солнечным светом. Из окна в окно. Тетя Женя мыла раковину. Она только что очистила плиту от жирных пятен в надежде, что сдаст дежурство без всяких придирок. Заметив в руках Вадима чайник, а не сковородку, она успокоилась и отодвинулась.
Вадим набрал воду и разжег конфорку.
Он, кажется, не поздоровался с тетей Женей.
- Противно, когда много солнца, - произнес Вадим.
- Все противно, когда много.
- А любовь? - усмехнулся Вадим.
- Любви не бывает много. - Тетя Женя расправила тряпку на радиаторе.
Вадим удивленно посмотрел на худенькую старушку. Категоричность ответа его озадачила и рассмешила.
- А вы, Евгения Михайловна, эксперт?
Все знали, что тетя Женя когда-то жила за границей. Ее муж, астроном, стажировался на математических курсах и спился. Вернувшись в Россию, он скоро умер, а тетя Женя так и осталась в обсерватории. К старости она надумала пойти работать вахтером. Семьи у нее не было, и гостиничная сутолока вполне ее устраивала.
- Кстати, передайте Ипполиту, что выход на балкон - не лучший выход из положения, - произнесла тетя Жена, оглядывая кухню.
"Удачно скаламбурила", - подумал Вадим и сделал вид, что ничего не понял. Тетя Женя не обратила на эту уловку внимания и добавила, что заявит коменданту и Ипполиту влетит "по первое число". И добавила, что она не ханжа, она в свое время бывала в Сохо, с мужем конечно, да откуда Вадиму знать о Сохо, но ее возмущают вытоптанные у балкона цветочные клумбы. Кстати, она знает ту, что провела вечер у Ипполита, а их конспирация лишь вызывает смех, да-да, смех. А клумбу жаль! И пусть Вадим не делает вид, будто не имеет понятия, о чем речь…
Тетя Женя вышла.
Вадим выключил газ. Пар обессилено стелился, нехотя отделяясь от помятого горлышка. Вадим решил позвонить до завтрака. В самом деле, какая разница - до или после. Главное, прекратится эта глупая борьба с самим собой. К тому же тетя Женя занята своими делами и не сидит у телефона.
- Здравствуйте, это я… Вы узнали?
- Кто это говорит?
- Я был… В кино мы были вместе…
- Ах вы… Да-да. Здравствуйте, молодой ученый.
- Вероника. У меня сегодня свободный вечер…
- К сожалению… у меня свои планы. И я…
- А завтра?
- Завтра, завтра… Что у нас завтра? Четверг? У меня семинар.
- Мне очень хочется вас видеть, Вероника.
- Все дни я очень занята.
- Тогда зачем вы дали свой телефон?
- Скажите, пожалуйста… (Кому-то в сторону: "Сейчас, сейчас…") Простите, Вадим, но я спешу, и меня теребят. До свидания.
Короткие гудки раздавались с сухой официальностью метронома. Сигнал - секунда - сигнал - секунда…
Подошла тетя Женя. По выражению ее лица было ясно, что она может воспроизвести разговор в деталях. Даже за Веронику.
"Подслушивала", - подумал Вадим и положил трубку.
- Хотел встретиться с одной девушкой. Не желает, как ни уговаривал.
Он хотел озадачить тетю Женю откровенностью. Однако сочувствие не появлялось. Наоборот!
- Назначать свидание с утра - значит терпеть фиаско. День большой, и девушка рассчитывает на более лестное предложение. - Она выразительно оглядела чуть свернутый в сторону нос, голубые узкие глаза и выпуклый лоб Вадима.
Он смущенно улыбнулся и зашагал по коридору, подталкиваемый колючим взглядом старухи.
После завтрака Вадим направился в библиотеку. Слабый ветерок скользил по лицу, заползал за рубашку, успокаивал нервы… Пора привыкнуть такому красавцу и остряку, как он. И это не в первый раз. Он не Ипполит, и к этому пора бы привыкнуть… Есть вопросы, требующие чисто философского решения. Холодный анализ и напряжение воли. Последнее необходимо для утверждения первого. Напрасно он унижался и просил о свидании. Надо было сразу же повесить трубку или сказать… Что сказать?! Он знал, что вечером позвонит вновь. Казалось, комбинация из цифр 5–32–64 высечена у него в мозгу… Надо думать о другом, иначе он не дождется вечера, ведь и в библиотеке есть телефон.
О другом? О чем? Ну, допустим, о более важном…
6
- Чем закончился фильм? - спросила Ирина.
- Всеобщим благополучием, - ответил Вадим…
Он зашел в лабораторию. Ирина ставила карандашом вопросы на ленте.
- Ночью звонил Устинович.
- Вернулся с курорта? - Вадим взглянул на ленту.
- Он звонил из Москвы. В час ночи. Хорошо, я задержалась в павильоне.
- Ему не спится. Месяц как поднялся после инфаркта.
- Это же Устинович… Интересовался последними наблюдениями. Спешу обработать материал.
У Ирины худая шея в мелких рыжеватых пятнышках. Такие же пятнышки налетели на лицо и руки. Вадим посмотрел на острые лопатки, выпирающие под легким цветным сарафаном, и подумал, что рыжинки покрывают и эту длинную узкую спину.
Она окончила университет на год позже Вадима. И с тех пор числилась в группе Устиновича. Факт сам по себе выдающийся - с Устиновичем больше года не работали. Он предпочитал работать в одиночку, но проходил по планам как "группа Устиновича". Это его мало смущало.
На фоне академической респектабельности отдела астрофизики Устинович выглядел чужеродным телом. Его не любили. За что? Многие и не знали за что, но делали вид, что знают. Быть приверженцем идей Устиновича считалось дурным тоном. И так из года в год. Он не обращал и на это внимания. Запирал лабораторию своим ключом, здоровался корректным кивком, бывал на Ученом совете, если считал интересным для себя; когда чье-то сообщение его не увлекало, он уходил. "Он все знает, а об остальном догадывается", - шептали в зале, провожая взглядом высокую спортивную фигуру в моднейшем костюме.
Ирина его обожала. Сутками она не покидала обсерваторию, деля время между наблюдениями ночью и обработкой материала днем. Она знала рецепт кофе "А-ля Викто́р" - чуточку кофе, чуточку коньяку, чуточку лимонного соку, полторы ложки сахару, семь минут кипячения.
"Ирина, у вас золотые руки". Ирина смущалась. Капельки рыжинок пропадали, стирались на узком большеглазом лице.
"Устинович настоящий современный ученый", - говорила Ирина Ипполиту и Вадиму.
"Прожектер… Настоящий ученый употребляет чистый коньяк", - отвечал Ипполит.
"Ему можно доверять фундаментальные теоретические расчеты, но…" - неопределенно выговаривал Вадим.
"Вы болваны. Жаль, что Устинович о вас хорошего мнения", - завершала Ирина.
Вот уже несколько лет многие статьи, выходящие в СССР и за границей, подписывали вместе Виктор Устинович, Ирина Кон. Без различия рангов и степеней. Хотя роль Ирины во многих работах сводилась к приготовлению кофе. "Читайте Станиславского. Театр начинается с вешалки, - в ответ на протест Ирины приговаривал Устинович. - И выпрямитесь… Мне приятны стройные коллеги". Возможно, отчасти и это являлось причиной неприязни к Устиновичу со стороны кое-кого из сотрудников. И еще то, что итоги некоторых работ, оцененные на Ученом совете как фантастические, в скором времени вдруг подтверждались и у нас, и за границей.
"Сообщите, Ирина, мосье Шарлю Фужерону, в Принстон, что надо читать Вестник Академии…" или: "Молодец тот проныра журналист из газеты "Труд", как мы его не хотели допускать на Ученый совет, помните, так вот, пусть сэр Колгейт ознакомится с информацией в газете "Труд"", - говорил Устинович Ирине, складывая очередной астрономический бюллетень.
Бывало и наоборот.
"Ирина, запросите редакцию, чтобы вернули нашу статью о далеком ультрафиолете. Передержали, черти. Устарела".
Ирина смотрела на его седую короткую стрижку, на его руки, держащие иностранный журнал, и вспоминала ночные наблюдения "в ультрафиолете", бесчисленные расчеты, модели. Становилось досадно. В такие дни кофе получался горьким, а пластинки были наполовину засвечены. И нужно было время, чтобы все прошло…
- Помоги отрегулировать редуктор. Что-то соскакивает, - Ирина протянула отвертку.
Холодные тонкие пальцы коснулись руки Вадима. У сердца, в этой почти плоской груди, не хватает мощности подогнать кровь к бледным пальцам. Подобная мысль всегда мелькала у Вадима, когда он чувствовал это прикосновение. И каждый раз Ирина улавливала мысль Вадима и отдергивала руку. Точно так, как сейчас. Отдернула и отошла к окну.
Вадим принялся снимать кожух редуктора. Без этого не обходилось - Ирина всегда что-нибудь придумывала и задерживала его в лаборатории…
- А в Доме сегодня вечер… Ты не собираешься? - Ирина видела, как прозрачное облачко стремительно перебегало экран неба от косяка до косяка окна.
Вадим не отвечал. Зачем понадобилось вскрывать кожух, ведь все было в порядке?
- Так ты пойдешь? У меня два пригласительных.
- Куда? Ах, в Дом… Нет. Я занят. Мне надо… - Вадим замолчал. Он ничего не мог придумать. Ему не хотелось придумывать.
Странные между ними отношения. Вот сейчас надо напрягаться, изворачиваться. И она это понимает, но делает вид, что верит.
Вадим вспомнил далекий дождливый вечер. Они стояли на остановке автобуса, возвращаясь из Дома ученых, или, как его коротко называли, Дома. Трое в нетерпеливой промокшей толпе… Ипполит незаметно отозвал его в сторону. "С меня - все… Я больше не вынесу. Хватит с меня интеллектуальных басен. Хочу нормально укомплектованную девочку. Прости, Вадим".
Позже, в автобусе, Ирина получила малоубедительный ответ Вадима, что Ипполит, вероятно, не сумел попасть в переполненную машину и приедет следующим автобусом. И триумвират распался.
"Понимаешь, моя душа не может вынести грусть ее глаз. Хочется рыдать и во всем сознаваться, - оправдывался Ипполит. - Ты - йог, тебе легко…"
И позже пояснил: "Йог не тот, кто может все вынести, а тот, кто может ко всему приспособиться".
Ирина не поворачивала головы от окна. Вадим видел зачесанные назад светлые волосы и острые детские лопатки под цветным, плохо сшитым сарафаном.
- В следующий раз вызывай механика, - голос Вадима нетверд, с нервным визгливым присвистом. - Тем более…
Ирина повернулась. Взгляд узких черных глаз резанул Вадима.
- Тем более что редуктор как редуктор. Нужен профилактический осмотр, - негромко сказал Вадим и вышел.
В коридоре он достал сигарету и закурил. Коронные великолепные кольца дыма теперь выползали бесформенными голубыми плюхами. На стене висел свежий номер газеты. Под рубрикой "В мире науки" Вадим прочел заглавие статьи - "Тайна Венеры. Интервью сотрудника обсерватории Вадима Павловича Родионова".
Что?! Он вспомнил приземистого самоуверенного журналиста, который на прошлой неделе преследовал его в лаборатории. Все-таки написал… Как непривычно и по-чужому выглядит его фамилия на сероватом газетном листе.
"Знание физического состояния Венеры необходимо при решении ряда вопросов, в том числе посылки обитаемого корабля на эту планету, "сестру Земли"; радиусы и масса Земли и Венеры примерно одинаковы. Полеты космических станций прояснили многие вопросы, тем не менее и многое остается пока загадкой. Например, вопрос однородности и глубины ионосферы. Этот вопрос очень важен… (Как звали этого корреспондента? "О. Кривошеев". Олег, что ли?) Работами нашего отдела утверждается, что ионосфера довольно однородная и неглубокая. Что касается моего мнения - я придерживаюсь другой точки зрения, - ответил Родионов и застенчиво улыбнулся доброй улыбкой. - Надо работать. Тем более что в недалеком будущем люди сами поведут на Венеру свои корабли. Им надо знать по возможности все о далекой планете. О. Кривошеев (наш спец. корр.)".
"Хорошо, не дал себя сфотографировать, - вяло подумал Вадим. - Безобразие… А в общем-то он прав, этот Кривошеев. Хотя в чем-то и мерзко… "Застенчивая добрая улыбка"". Вадим заглянул в огромное стенное зеркало и усмехнулся: "Улыбка самоубийцы". Он докурил и швырнул окурок в мраморную урну.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Новость принес Яся. Он в замочной скважине видел ключ. Эдуард сомневался. Может быть, в кабинете возилась уборщица? Ковалевский обычно о приезде сообщает. Кому-кому, а Эдуарду Ковалевский был нужен. Позарез.
В дверях лаборатории показался Ипполит. Эдуард незамедлительно сообщил новость. Но почему Ковалевский не предупредил о приезде? В таком случае неудобно стучаться в кабинет. И как подобный факт оценивает старший научный сотрудник?! Конечно, ему все равно - приедет Ковалевский через неделю или уже приехал. Бытовые условия его пока не волнуют. А Эдуарда волнуют, и даже очень. Тем более Эдуард твердо знает, что решение о распределении квартир между сотрудниками в горсовет еще не отсылалось…
Ипполит подошел к телефону и набрал номер.
В трубке послышался слегка грассирующий голос Ковалевского.
- Мне бы Мусю, - произнес Ипполит.
- Мусю?! Это обсерватория. Вы ошиблись номером, - ответил Ковалевский.
Раздались короткие гудки.
- Муси нет. Есть Ковалевский, - Ипполит положил трубку. - Действуй, Эдька!
…Под цифрой "5" - латунная дощечка "Зав. отделом радиоастрономии".
Стены кабинета окрашены в густой синий цвет. С непривычки это кажется странным, но с первых же минут появляется впечатление уюта. Особенно когда сидишь в широком красном кресле на тонких ножках. Из двух огромных окон ровным квадратным столбом падает солнечный свет. Он особенно рельефен на фоне темно-синих стен. Свет четко отсекает угол полированного стола, тумбочку с телефоном, часть коричневой доски, правую половину лица Вавилова на большом портрете. У второго окна сидит профессор Киреев. Его мягкая тень на паркете - словно причудливый резиновый коврик. Сегодня теплое неназойливое солнце.
Расслабленно прикрыв глаза, Киреев смотрит на тумбочку с телефоном. Аппарат без трубки выглядит сиротливо и неуверенно. Вот в солнечном квадрате появилась загорелая рука. Коротким движением рука поднесла к аппарату трубку и припечатала рычаги. Телефон приобрел свой обычный глуповато-горделивый вид.
- Муся. Удивительное имя. Тридцатые годы. Челочка… В лаборатории Устиновича работала Муся, помните? Она умерла в эвакуации… А Устиновича я встретил в Москве на пресс-конференции… Просто смешно, работаем в одной обсерватории, а встречаемся в Москве.
Голос принадлежал мужчине с седым ежиком волос и узкими монгольскими глазами. Его темно-синий костюм сливался с цветом стен. "Защитная мимикрия", - вяло подумал Киреев и произнес:
- По этому поводу мне вспоминается любопытный случай…
Ковалевский придвинул календарь и принялся рисовать чертика.
Сколько времени они знают друг друга? Кажется, прошла вечность. Ковалевский в сорок третьем руководил стратегически важной темой, в Казани. Надо было разобраться в некоторых вопросах электромагнитного излучения Солнца, установить причины, мешающие установлению связи. И Киреева прислали к нему в отдел. Когда тему закончили, Киреев добился назначения на фронт. Всеми правдами и неправдами. Почти сбежал. Ковалевский разыскал его лишь в сорок седьмом. С тех пор они не расставались. Киреев и Ковалевский казались очень близкими друг другу людьми. А на самом деле?!
…У чертика получились длинные несуразные рожки. И наивные глазенки. Чертик чем-то напоминал Киреева. Ковалевский поднял глаза, чтобы убедиться. На него смотрели суженные от солнца зрачки Киреева. "А возможно, от неприязни", - мелькнуло у Ковалевского. Он перевел глаза на чертика… Бросил карандаш на стол и поднялся с мягкого красного кресла.
- Мне порядком надоели ваши случаи!
- Ну и что?
Тяжелая дверь приоткрылась, и показалась голова Савицкого. И тут же исчезла, словно Савицкий заглянул случайно, по ошибке.
Ковалевский шагнул к двери, будто обрадовавшись, что может не ответить Кирееву на его вопрос.
- Куда же вы, Валентин Николаевич? - окликнул Ковалевский. - Даже и не поздоровались.
- Я так… Проходил мимо, - улыбнулся Савицкий.
- Как дела? Как девочки?
- Спасибо. Все по-старому, - Савицкий понимал, что все это довольно глупо. Вряд ли можно поверить, что он случайно заглянул в кабинет. Он сделал несколько шагов навстречу Ковалевскому. - Я хочу просить вас… Я не могу завершить работу, необходимы дополнительные наблюдения. Я понимаю, я обращаюсь не по инстанции, но…
Ковалевский взял его под руку и направился в кабинет. Савицкий слабо упирался…
- Петр Александрович, - громко произнес с порога Ковалевский.
- Ну, зачем же? Я ведь обратился к вам, - тихо бормотал Савицкий.
Киреев прикрыл ладонью глаза, разглядывая Савицкого.
- Вот. Валентин Николаевич просит, - проговорил было Ковалевский.
- Я ничего не прошу! Зачем же? - раздраженно выкрикнул Савицкий.
Киреев поднялся с кресла.
- Валентина Николаевича смущает мое присутствие. Как всегда.
- Пожалуйста! - Ковалевский отошел к столу. Было непонятно, к кому он обращается. Переждал. Обернулся к Савицкому: - Ваша просьба целиком в компетенции Киреева. Мне неловко вмешиваться, - Ковалевский взял графин и вышел в соседнюю комнату, где находился водопроводный кран.
Савицкий принялся разглядывать свои ногти, затем резко обернулся и пошел к двери.
- Напрасно вы, - вслед произнес Киреев. - Я готов для вас сделать все, что в моих возможностях.
Савицкий молчал.
- Вы несносный. Подозрительный, несносный человек, - произнес Киреев, глядя в сутулую спину. - Придет время, и вам будет стыдно. Ох, как стыдно. Когда-то мы были друзьями, Валентин…
Савицкий вышел из кабинета.
- Я согласен, черт возьми. Наблюдайте. Сколько необходимо! - крикнул Киреев в дверь и обернулся навстречу Ковалевскому. - Вздорный старикан! Эта улыбочка… - Киреев попытался овладеть собой. - Извините. Сорвался… Нервы.
Ковалевский поставил графин, наблюдая, как успокаивается вода.
- Неужели все эти годы вы не разговариваете? Поразительно. Работаете в одной лаборатории…
- Совсем стал неврастеником. Извините, - Киреев прикрыл глаза и откинулся на спинку кресла.
Ковалевский подошел к нему:
- Послушайте, Петя… Может, мне с ней поговорить?
Киреев усмехнулся:
- Надо знать эту женщину. Это давно назревало. Я все видел, но ничего не мог с собой сделать. Да и не знал, что… Сняла комнату, живет одна. Почему? Нелепо.
Ковалевский присел на подлокотник кресла. Что можно сказать в таком случае? Напрасно он заговорил об этой непонятной истории. И успокаивать - глупо.