Знаю: начальство просит - значит, дважды приказывает. Я зол и на Харламова, и на Лихачева, а больше всего на самого себя. Стоеросовая дубина! Сколько раз обещал себе не совать нос в чужие дела! Кто меня тянул за язык в кабинете Коростылева?! Солидарность, солидарность… Вот и морозь нос и щеки, кретин, вместо того чтобы отлеживаться на диэлектрическом коврике в теплом помещении.
- Ты прославишь себя навеки, - говорит Шибанов и смеется. Он умеет смеяться с надрывом, заразительно.
Скурлатова серьезна, но про себя-то она, конечно, хохочет: удалось-таки подложить мне свинью!
- В помощники возьму Демкина.
- Бери кого хочешь, - поспешно говорит Чулков. - Важны объективные данные. Контролировать будет Марчукова.
И Леночку на мороз!
- А сколько презренного металла?
- Двести пятьдесят рублей каждому, - торжественно объявляет Шибанов, будто подарок вручает.
- Всего? Не густо.
- Не все измеряется деньгами. Сознательность должна быть, товарищеская выручка.
- А если я все-таки откажусь?
- Не откажешься! Мы тебя знаем, - ухмыляется Шибанов. - Ты сознательный. Драл глотку в кабинете Коростылева, а теперь - в кусты? Мы уже и приказ подписали. С богом, с богом… Чулков, сколько там сегодня мороз?
- Тридцать. Самый раз для испытаний. Только бы продержался недельки две.
- Продержится. Жаль, ветра нет.
Молча беру оба аппарата и ухожу, кипя, как сало на раскаленной сковороде.
Кривое полено - вот кто я такой. Другие лежат в поленнице тихо, мирно, как и положено нормальным дровам, а я все перекатываюсь с места на место, гремлю, нарушаю добрый порядок. Вот именно: драл глотку. Метко схвачено. Интересно: существует ли телепатия, икается ли сейчас Харламову?
Захожу в лабораторию. Громко каплет вода из крана. Капли звонкие: кап… кап… кап…
- Это что у тебя? - спрашивает Леночка.
- "Х-один". Аппарат Харламова. Изобретатель с мировым именем. Читала в газете? На лауреата двигают.
- Ну уж!
- Я взялся испытывать. Нужно же помочь талантливому человеку. Говорят, его в Антарктику хотят послать?
- В Антарктику?
- Ну да, испытания должны быть всесторонними. Мороз, тайфуны, айсберги.
Наблюдаю за лицом Леночки. Оно спокойно. Ее словно бы и не касается, что Харламов выбивается в крупные изобретатели.
Она кладет мне руки на плечи:
- Соскучилась до смерти…
Вижу ее полуоткрытые губы, и она мне кажется сейчас самым близким существом на свете. Были какие-то слова, но что слова, если ощущение близости идет вовсе не от слов, а от чего-то другого!..
- Мы с тобой сегодня идем на танцы.
- Спина болит.
- Ха-ха-ха, так тебе и поверила. Что-то ты на столетнего деда не похож. Да брось эти противные ящики! Слушай, а когда у тебя отпуск?
- Когда дадут.
- А куда поедешь?
- Еще не думал. На Баскунчак, наверное. У меня там мать, сестра.
- Мы поедем с тобой на байдарке. Через всю Волгу, в Астраханскую пойму. Ты не сомневайся: я веслами "щук не ловлю". Эй, на фалах!.. На румбе десять градусов! Положить марсели на стеньгу! Гив вай фор энд эфт!
- Ну и ну! Даже я, прослужив три года на флоте, не знаю всей этой премудрости.
- А еще моряк! Решено: идем на байдарке!
Эта девчонка, над которой всего несколько дней назад я добродушно подсмеивался, уже чувствует свою власть надо мной, уже командует!
- Ребята бывали в Астраханской пойме. Рай для туристов! Возьмем палатку, спальные мешки, удочки. Готовить я умею. Вот увидишь, как все здорово будет. Ты только вообрази: ночь, степь, Волга, меж звезд летят махаоны, и мы с тобой вдвоем на всем свете… Я уже понемножку откладываю деньги на байдарку.
- Фантазерка. Никаких махаонов. А как у тебя с учебой?
- Нормально. Сдам сессию до отпуска. А вообще-то я мечтаю перейти на дневной. Хотелось бы заняться математикой всерьез.
- А что именно тебя интересует?
- Тебе будет трудно понять.
- Рискни.
- Меня привлекает функциональный анализ. Это совершенно новая область. О методе конусов слыхал? Его развитие привело к целому ряду достижений в смежных науках. Да ну ее, математику! Давай лучше помечтаем об отпуске. Знаешь, что я надумала?
- Представления не имею.
- Уйти от Юлии Александровны.
- Куда?
- Мне положена жилплощадь. Ты же не хочешь ходить к нам?
- Неловко.
- Я тоже так считаю. Юлия Александровна всюду сует свой нос. Да и кто мы с ней? Когда Леонид Петрович умер, я сразу же устроилась на курсы и все мечтала уйти от нее.
- Она тебя обижает?
- Нет, конечно. Она ни добрая, ни злая. Ей нет никакого дела до меня. Мы с ней так и не подружились. Хотя она всего на тринадцать лет старше меня. Я ей тоже мешаю жить. Она молодая и красивая, ей замуж нужно.
- А родителей своих ты помнишь?
- Немного помню. Они погибли в автомобильной катастрофе. Уехали в отпуск, а меня оставили на бабушку. И погибли в дороге. Папа был торговым моряком, а мама - чертежницей. Они, наверное, любили меня и строили планы. Это все очень грустно. Бабушка потом умерла. А ты отца помнишь?
- Моего убили в Берлине. Уже после войны. Стоял на посту. Откуда-то с чердака выстрелили. Ему было тогда столько же, сколько мне сейчас. Даже на год меньше. Мне хочется побывать в Берлине.
- А что делает твоя сестра?
- И сестра, и мать, и отчим - все работают на солепредприятии. Добывают соль. И я там работал.
- Ты меня любишь?
- Ты же знаешь.
- Ничего я не знаю.
Что же, она права: мы мало знаем друг друга. Какая она, Леночка? Молодая. Красивая. Искренняя. Упрямая. Вот и все, пожалуй, что я знаю о ней.
Заговори я сейчас о женитьбе, она без всяких раздумий пойдет за меня. Но я молчу. И она даже не недоумевает. Ей и так хорошо. Мы встречаемся по десятку раз на день: то в бункерах, то в лаборатории, то в клубе, то в условном месте у обрыва, на жесточайшем морозе.
И с каждой встречей она как бы прирастает ко мне все сильнее и сильнее. Масса ее маленьких вещичек перешла ко мне в карманы: платки, пуговицы, шариковые ручки; и мои пустяковые сувениры перешли к ней: складной ножичек, который ей понравился, спортивные значки. Она словно бы все не верит, что мы вместе. Она не сентиментальна, даже, сказал бы, чуть диковата. И ласки ее неумелы, будто бы вычитанные из книжек: раз так положено, значит, положено… Это переплетение естественности с книжностью делает ее трогательной. Лена, Лена, ты как восторженный телок, который, помню, в детстве тыкался в меня мокрой мордочкой.
В раздаточной отвожу Демкина в сторону и с таинственным видом шепчу, указывая на полуавтоматы Харламова:
- Видал?
- Что это?
- Левый заработок. Хочешь две с половиной сотни?
Демкин сразу оживает:
- А еще кто?
- Мы с тобой. В свободное время. Харламовский аппарат. Надо испытать - и две с половиной сотни бумаг на лапу.
- Ну, спасибо, бригадир. Хоть сейчас. А где испытывать?
- Крупногабаритный резервуар. Сварка внутри емкости и снаружи. Коробы газо- и воздухопроводов, пылепроводы крупного сечения.
- Знаю. Так то ж не наш участок.
- А зачем тебе наш участок? Заработок-то левый!
- Правда. Но это же на морозе?
- Совершенно точно.
- А нельзя ли их испытывать в теплом помещении?
- Можно, но эффект не тот. Впрочем, ты как хочешь, можешь отказаться. Возьму хотя бы Тюрина.
Демкин снимает шапку, чешет затылок.
- Раз выбрал меня, значит, быть тому. Две с половиной сотняги на снегу не валяются…
- Безусловно. Дело требует умения и выдержки. Покажешь, на что ты способен.
- Хоть бы потеплело. А как же с боксом?
- Будем ходить. Нельзя из-за каких-то испытаний жертвовать спортом!
- Слушай, я, пожалуй, мотоцикл куплю!
- А я - гармонь.
- Ты играешь?
- Буду учиться. Нужно же куда-то даровые деньги девать! Харламыч небось и не подозревает, что мы на нем уже зарабатываем…
14
Работаю внутри резервуара. Демкин стоит снаружи. Его обязанность - обеспечивать безопасность работ и в случае чего оказать мне первую помощь. Потом роли переменятся. Я знаю, что при сварке вот таких резервуаров, когда приходится лежать на металле, особенно велика опасность поражения током. Потому-то очень придирчиво всякий раз проверяю, заземлил ли Демкин корпус выпрямителя, в целости ли изоляция проводов.
Цилиндрический резервуар, заиндевелое, мерзлое железо. Мы сваривали стальные листы в длинные полосы для верхнего и нижнего поясов обечайки, производили их вальцовку, стыковку, собирали днище и крышку…
- Теперь полезай ты! - говорю я Демкину, выползая из резервуара.
А мороз жарит и жарит. На мне ватные брюки, валенки, полушубок, меховые рукавицы, лицо защищено шарфом - и все равно пробирает. Грею руки над небольшим костериком.
По сути, испытания уже проведены. Успешные испытания. Можно созывать комиссию, писать протокол. Но Скурлатова и Шибанов не торопятся: "Еще немного, ребята, для абсолютной уверенности…"
Приходит Леночка:
- По тебе соскучилась.
- Шла бы в тепло. Нос отморозишь.
- Вот почитай, - она протягивает конверт. - От Харламова. Пишет, что его оставляют в исследовательском институте. Спрашивает: как быть? Если, мол, ты не хочешь в Москву, то и я не останусь.
- В ваши отношения я не вмешиваюсь.
- Дурачок ты. Мне, кроме тебя, никто не нужен. Так ему и напишу.
- Ты мне мешаешь, Лена. Иди. Моя очередь лезть в резервуар…
Я раздосадован. Сама дала повод Харламову писать такие письма…
- Почему ты сердишься? Не хочу, чтобы ты думал, будто у меня есть какие-то секреты от тебя.
- Иди, иди. Я ничего не думаю. Не воображай, что я уж так влюблен в тебя, чтобы устраивать сцены…
Из резервуара выходит Демкин.
- Бока насквозь промерзли. Знал бы, что такое дело, ни за какие тысячи не согласился бы!
- Ладно, сегодня - последний раз. Для того чтобы комиссия могла сравнить, несколько швов мы сделаем обычным способом, электродами высокого качества. Сейчас я этим займусь.
Резервуар узкий, длинный. Работаю согнувшись. Скоро начинаю сильно кашлять от газа. Качественные электроды сильно чадят. Да, харламовский аппарат имеет много преимуществ. Конечно, Харламов - башковитый парень. Как это он все ловко придумал: подающий механизм, кассета с проволокой. Там, в научно-исследовательском институте, конечно же сразу заинтересовались. И не прошло месяца - извольте: предлагаем остаться в Москве! Вот в чем разница между мной и Харламовым. Меня приглашали на должность слесаря, Харламова берут без диплома на научно-исследовательскую работу; он выдающийся талант, самородок. Что ж, он парень упорный, окончит вечерний, получит диплом. А там, глядишь, и за диссертацию возьмется.
Да ты, никак, завидуешь?
Конечно же завидую. А почему бы и не завидовать таланту? Придумай хоть сотню философских гипотез, на научную работу не возьмут: нужны систематизированные знания. Век философов-самоучек кончился давным-давно.
А Леночке все-таки не следовало бы лезть ко мне с этим письмом. Жизнь, жизнь, жизнь… (Ловлю себя на том, что я слишком часто стал употреблять это слово, будто превратился в старика.)
Леночка, почему бы тебе, в самом деле, не уехать в Москву к Харламову? Ведь он любит тебя, и он конечно же в скором времени получит все блага. А я не могу обещать ничего. В Москве ты будешь учиться на дневном, твои математические таланты заметят профессора. И вообще твоя жизнь сразу войдет в новое русло. Ты влюблена в меня, я не сомневаюсь в этом. Но, может быть, ты все-таки поспешила? И не было ли у тебя на лице, когда протягивала письмо Харламова, того самого выражения, которое великий Репин назвал: "Отыде от мене, сатано". Или, может, ты хочешь, чтобы я помог тебе, уберег тебя от соблазнов, высмеял Харламова и доказал, что здесь в тридцатиградусный мороз лучше, чем на проспектах Москвы?.. А я обошелся с тобой неласково, и правильно сделал. Ты сама должна решить.
Что-то не ладится со сваркой. Перед глазами почему-то прыгают зеленые цветы. Во рту металлический вкус. Руки тяжелые, ноги тяжелые. И кожа на голове сильно натянута. Уж не отравился ли я?..
Продолжаю следить, чтобы электрод совершал колебательные движения поперек шва, но в зеленом тумане почти ничего не вижу. Голова раскалывается. Трудно отличить шум дуги от шума крови в висках. Стоп, стоп… Но уже ничего не вижу и не слышу. Все ползет куда-то в сторону.
Издали, сквозь туман, доносится голос Демкина:
- Бригадир, бригадир… Да очнись ты! Сейчас "скорую помощь" вызову… Да как же это так?!
А потом: колышется мир, круги, туман, туман…
Неопределенность всего. Какие-то люди, какие-то стены. И вроде бы сизая дымка. И вроде бы портовые огни в дыму. И вроде бы скрежещет якорная цепь, тихие всплески…
Заплаканное лицо Леночки.
И чей-то негромкий голос: "Пришел в себя…"
И тут же голосом Леночки: "…о виденных, о слышанных сегодня, бросающих на память якоря!.. О женщине, сбегающей по сходням готового к отходу корабля…" - это тогда она читала, над обрывом. Глупенькая. Не сходни, а трап… У корабля - трап.
И опять туман… Голову ломит, как от удара. С усилием поднимаю ее от подушки и вижу женщину в белом халате. Золотая прядь волос выбивается из-под шапочки. Серые глаза смотрят участливо и спокойно. Подходит ко мне, наклоняется над койкой и говорит:
- Покажите язык!
Высовываю язык. Она, видимо, удовлетворена:
- Все в порядке. Закройте рот. Ничего страшного. Через неделю будете дома.
Что со мной? Давно я здесь?
Мелкая дрожь пронизывает тело. Плотнее кутаюсь в одеяло. А женщина-врач уже отвернулась к другой, помоложе, и говорит с ней, будто меня и нет тут:
- Вы, милочка, поймите одно: самое важное, чтобы волосы были здоровые, блестящие и не выглядели, как сухая солома. Тогда, как бы вы их ни уложили, они всегда будут красивы. Что касается массажа, то его вы можете делать сами…
Первым в палату заявляется Демкин.
- Ты все еще жив, бригадир? - говорит он и улыбается во весь рот. - Ишь ты, обрядили в погребальные одежды.
- Рано обрадовался, отравитель. Все равно такого разгильдяя, как ты, бригадиром не назначат.
- Проветрить нужно было.
- Ты, Демкин, мыслитель. Только бы очухаться да боксерские перчатки надеть. Эх и достанется тебе! Какой же ты, к черту, дежурный наблюдатель? Ворон ловил? А теперь скажут, что полуавтомат Харламова не пригоден для работы внутри резервуаров.
- Не скажут. Комиссия составила подробный протокол о результатах испытаний и отослала в Москву. Наш Харламов на коне, а мы - при деньгах. Я тебе вот подарок принес.
Он кладет на подушку маленького деревянного осла-попрыгунчика.
- Спасибо, Демкин. Слушай, а на кого похож этот осел?
Демкин становится непривычно грустным, задумчивым.
- А ведь и взаправду я осел? Объясни, бригадир: почему со мной всегда что-нибудь случается?
- Случилось-то пока со мной, а ты жив-здоров.
- Скурлатова грозилась выгнать вообще: мол, не оправдал доверия и так далее.
- Не выгонит. Возьму вину на себя.
- Да не боюсь я Скурлатовой. Перед ребятами стыдно. Как я прозевал? Хорошо, ты электрод выронил, и он отлетел в сторону. Я тогда и заметил. А то бы тебе совсем каюк.
- Нужно радоваться тому, что есть.
- Шибанов назвал меня сукиным сыном. "Если, говорит, бригадир не оклемается, отдам тебя, сукина сына, под суд, чтобы по всей строгости закона".
- Будем считать, что всего этого не было. Докладывай, что там в бригаде…
Приходит Скурлатова. Белый халат ей очень идет. И чувствуется, что она знает об этом. Губы и щеки ее ярки без косметики, вся она яркая, цветущая.
- Как вы себя чувствуете?
- Пью кофе. Как на Пер-Лашез.
- Все такой же. А я перепугалась насмерть. Пришлось писать докладную в трест. Кстати, ваш дружок Харламов пошел в гору. Вот полюбуйтесь! Цветной портрет в журнале. Можете ликовать.
- Да, я тут лежу и ликую. Изобретите теперь вы что-нибудь. Люблю встречать портреты знакомых на страницах столичной прессы.
Но Юлия Александровна настроена отнюдь не шутливо. Если бы я даже лежал на смертном одре, она все равно задала бы вопрос, ради которого пришла сюда.
- Я хочу знать: с Леночкой у вас серьезно или попросту кружите ей голову?
И это так, сразу, без всяких переходов от производственной темы.
Ее красивое лицо становится некрасивым. Сейчас она выглядит намного старше своих тридцати двух лет.
- Я спрашиваю не ради праздного интереса. Она моя приемная дочь. Харламов сделал ей предложение. Он написал мне письмо, где все объяснил. И Лене написал. А ей взбрело в голову, что она влюблена в вас.
- Вы предлагаете ей выйти за Харламова?
- Я ничего не предлагаю. Она совершеннолетняя и вправе сама устраивать свою судьбу.
- Так чего же вы хотите?
- Не так давно вы объяснялись в любви мне. Слава богу, я не поверила. Теперь задуряете мозги девчонке. Странное донжуанство. Что, на нашей семье свет клином сошелся? Что за путаницу делаете вы из своей жизни? Да и неприлично все это: сперва сватался к матушке, а потом - к дочери. Не воображайте: я на вас не претендую. Но не хотелось бы иметь такого зятя. Вы несерьезный, взбалмошный человек. Что вы можете дать ей? И, кроме того, не совсем этично, пользуясь отсутствием товарища…
- Вы разговаривали на эту тему с Леной? И приводили эти самые доводы?
- Да.
- И что она?
- Вы сумели заморочить ей голову. Она и слушать не хочет.
- А вы думаете, я хочу? Я угорелый, и мне такие разговоры противопоказаны.
- Ничего с вами не случится.
- Я врачу пожалуюсь.
- Ну и жалуйтесь. Трусливая манера прятать голову в кусты. Оставьте Лену в покое!
- А если не оставлю?
- Тогда будете иметь дело со мной. Я не позволю обманывать девочку, мою дочь.
- Она вам не дочь. Вы никогда не были ей матерью и сами прекрасно это знаете. Не советую вмешиваться в жизнь Лены. Пусть выбирает сама.
Еще долго после ее ухода злой петух клюет меня в висок. Никогда не думал, что может так болеть голова… Я несерьезная личность, бесперспективный женишок. Что я могу Лене дать?.. А что ей нужно? Ей нужен я, и пусть Харламов катится со своими изобретениями и жизненными благами к чертовой бабушке!
Леночка входит бесшумно, присаживается к койке, кладет прохладную руку на мой лоб.
- Хороший ты мой, поправляйся скорее. Мне сказали, что здесь была Юлия Александровна. Не слушай ее. Она как обезумела: на всех бросается. Мне обещали комнату. На той неделе переезжаю или, вернее, перетаскиваю чемодан. Я ведь взрослая, правда?
- Правда.
- Хочешь, стихи почитаю!
- Читай.
Наговориться бы, напиться
Из рук твоих живой воды…