- Такой запас неплохо иметь, - заметил Илья.
- О, конечно! Это нас выручает, чтобы зимой ноги не протянуть, прости меня господь!.. Так оно… Как говорят: "белый хлеб на черный день". А то мало ли еще чего придумают наши господа, черт бы их побрал, - раздраженно произнесла женщина, поправляя выпиравший из-под треножника корень.
- И у нас теперь тоже, кто может, начинает готовиться к зиме.
- Вы из одного города с господином Еудженом?
- Да, мы с ним земляки и соседи.
- Говорят, у вас там жизнь хорошая? Все дешево и притом свое.
- Как сказать. У кого свое, а у кого… и этого нет, - показывая на таз, ответил Илья. - Если бы там было хорошо, наши не ездили бы сюда устраиваться на работу.
- Пожалуй, вы правы. Сейчас всюду одинаково, - согласилась женщина. - Ходят слухи, будто скоро выборы. Правда, на них нечего надеяться. И на прошлых всем понаобещали золотые горы, клялись, божились… а толку что? Стало еще хуже. - Женщина тяжело вздохнула. - Налоги нас замучили да марки, чтоб они сгорели вместе с теми, кто их выдумал, прости меня, господь! Ведь клеить эти марки сейчас нужно на все: и на прошение, и на свидетельство, будь оно о рождении или о смерти… А не наклеишь марок, так ведь и не похоронят! И на обувь, и на одеколон и даже на пудру марки клеить надо. Ведь куда теперь ни кинешься, миленький, все оклеено марками. Уж до чего додумались наши господа: стали нынче марки клеить и на выпеченный хлеб!.. Такая жизнь пошла…
Илья слушал. Все, что говорила женщина, было для него не ново. И дома примерно так говорили… Но раньше он не обращал внимания на всякие несправедливости, думая, что в далекой Бессарабии они неизбежны. Но здесь, в столице! Странно…
Помешивая варившиеся ягоды и зажмурившись от едкого дыма, выбивавшегося из-под тазика, довольная, что нашла слушателя, женщина продолжала:
- Таков уж порядок. Одному густо, а тысяче пусто. Да притом и пикнуть не смей! Как что, так они сразу в полицию, а оттуда уже известно куда… Смотрели бы лучше за порядком, а то до чего дожили… Слыхали? Это сын-то изрезал своих родителей на кусочки! Прости меня, господь! А! Нужно же дожить до такого зверства, чтобы из-за миллиона лей, будь они прокляты, родную мать и отца зарубить? А они, бедненькие, его еще учили, этого изверга, чтобы дохтором или, как он там назывался, хирургом стал. Вы, понятно, знаете, насчет кого это я?..
- Как же. Знаю. Об этом в газетах было. Силе Константинеску его звать, - показывая свою осведомленность, ответил Илья.
Запах ванилина, смешанный с горьковатым дымком, исходившим от тлевших корней, напомнил Илье его родной дом накануне праздника. Тогда сквозь решетчатый забор доносился из соседнего двора такой же аромат.
Помешивая варенье, женщина вдруг спросила:
- А вам сколько лет, простите пожалуйста?
- Я с девятнадцатого…
- Так вам, значит, сейчас… - и, подсчитав в уме, неуверенно добавила: - восемнадцать, что ли?
- Да нет… девятнадцать… и уже пошел двадцатый… - смущенно ответил Илья. Не любил он, когда спрашивали его о возрасте.
- Так вы еще совсем молодой! - заметила женщина. - А выглядите постарше своих лет.
"Ну, - подумал Илья, - так я и знал. Надо было сказать, что двадцать два…" - И, чтобы избавиться от неприятного разговора, он схватил топор и стал рубить корни, не влезавшие под тазик.
- Нет, нет! Что вы!.. Не надо, я сама… Я все сама делаю, привыкла.
Но Илья не слушал. Топор был тупой, то и дело соскакивал с топорища, а все же Илья рассекал крепкие, жилистые корни.
- Топор у вас, сразу видно, столичный! - заметил он. - У нас таким, говорят, только лягушек пороть, да и то, наверное, сразу не удастся.
- О, миленький вы мой, - снова вздохнула женщина. - Трудно за всем уследить… Многое нужно, да вот не успеваю. Раньше, бывало, за всем этим муж смотрел. А теперь самой приходится всем заниматься. Не знаешь что раньше. Спасибо, что хоть дочки у меня, слава богу, - тьфу, тьфу, не сглазить - хорошие. Не знаю, как будут позже, когда замуж выйдут, прости меня, господь, но пока, дай им бог здоровья, жаловаться я на них не могу. Они, бедняжки, сами приходят с работы усталые. По четырнадцать часов приходится быть на ногах…
- А муж ваш умер? - спросил Илья сочувственно.
- Да, умер… - тяжело вздохнув, ответила женщина и, немного помолчав, добавила: - Убили его…
- Как убили? Кто?
- В тридцать третьем… Во время забастовки железнодорожников на Гривице. Это у нас тут такая улица есть возле вокзала. Там же и мастерские.
- За что же его убили? - спросил Илья.
- Ох, миленький, рассказывать долго. Был он чеферистом, а они тогда бастовали, требовали, чтобы не увольняли их товарищей с работы и чтобы с ними считались, как с людьми. А им на это ответили выстрелами из винтовок да пулеметов. На весь мир тогда прогремел этот случай. Но нам-то от этого не легче…
В воротах показалась мадам Филотти со множеством свертков.
- Вот хорошо, что вы здесь, - сказала она, когда Илья подбежал помочь ей. - Господин Еуджен уже беспокоится. Если хотите, можете сходить к нему. Он работает недалеко, тут на Дудешть… Два квартала.
Еще издали Илья узнал Женю. Прямо на улице, стоя на табурете, он расписывал на оконном стекле рекламу бодеги. Хотя Женя старше Ильи лет на девять, они были друзьями. Когда Женя, бывало, приезжал домой на праздники, они всегда вместе проводили время.
- А я уже было подумал, что ты, как тот "пейзан" на ярмарке! - обнимая Илью, заулыбался Женя. - Нет, нет, я серьезно говорю. Беспокоиться стал… Приехал, понимаешь, вещи оставил, а сам исчез.
- Да что могло со мной случиться! - оправдывался Илья. - Я за это время чуть не полгорода осмотрел!
- Ты что это так уставился на меня? - вдруг спросил Женя.
- Но ты, Женя, так изменился… - не без удивления произнес Илья. - Последний раз мы с тобой виделись зимой, под новый год? А теперь вот смотрю на тебя и не пойму: постарел ты, что ли?
- Да это я небритый…
- Или, может быть, ты… - Илья, прищурив глаз, многозначительно улыбнулся.
- Что ухмыляешься? - смутился Женя.
- Да так просто… Влюбился, быть может?
- Ну да. Этого мне еще не хватает, - и, отвернувшись, Женя стал перекладывать краски в чемоданчике. - Туговато, Илюша, вот и вся причина. Ты думаешь, если столица, то тут рай?
- Не рай, но все же я вижу…
- Знаешь, Илюша, русскую пословицу: хрен редьки не слаще. Вот то же можно сказать о жизни в провинции и в столице. Иногда бывает ничего, а в последнее время уж больно трудно стало. Господа хотят, чтобы им работали на дурницу, и шомеров развелось - уйма! - почесав висок концом длинной кисти, Женя нахмурился и решительным тоном добавил. - Ну, хватит об этом… Расскажи лучше, как там наши? Что хорошего?
- Да так, ничего… Болград живет по-старому. Все живы, здоровы… Впрочем не все. Танасика Волчану застрелился! О, дурак!.. Чего ему не хватало?!
- Погоди, погоди… Ведь он сын помещика? И, кажется, года два или три как кончил лицей. Так из-за чего же это он?..
- Точно не знаю… Говорят по-разному. Знаешь, как у нас, в Болграде. Каждый раз новый слух, новая версия, новая сплетня…
- И все же?
- Одни говорят, хотел учиться, а отец заставлял управлять имением. Другие - будто хотел жениться на какой-то бедной девушке, но родители были против… Затем и такой слух, будто… - Илья замялся.
- Какой еще? Говори, чего ты?..
- Да так…
- Секрет, что ли?
- Нет… Говорят, будто схватил дурную болезнь… - Илья смутился. - Вот и пустил себе пулю в лоб.
- Чудак! - тихо проговорил Женя. - В прошлом году из-за провала на бакалавра Мумжиев тоже застрелился. А в позапрошлом Володька, что футболистом был, утопился из-за девчонки. Малахольные они, вот и все! Думали, наверное, что удивят кого-нибудь. Пошли бы лучше работать, так все бы с них сразу сошло…
- А ты знаешь, какие похороны Волчану устроили!. Оркестр, машины, кареты… Народу!.. Траур, венки! Жуть!
Женя махнул рукой.
- Ну их к черту, с жиру бесятся. Расскажи лучше, кого видел из друзей?
- На вокзал меня провожал ваш Юра. Твоя мать была у нас. Посылку тебе привез… Кое-кто к автобусной станции пришел провожать.
- Так, так… И кто же был?
- Митика Чоботару, Валя Колев, Йовчу…
- Ну, а… - Женя замялся.
- Ты про кого? - делая вид, что не догадывается, спросил Илья.
- Про кого, про кого? Про Изабеллу!
- О, нет! Там давно послы отозваны и дипломатические отношения прерваны…
- Почему же, если не секрет? - удивленно спросил Женя.
- Очень просто. Дед да бабка против… Узнали о наших встречах и запретили ей видеться со мной. Но ты не думай, она из-за этого не станет вешаться или стреляться…
Женя пожал плечами:
- Чудаки вы оба. Значит, больше не встречаетесь?
- Нет, почему, вначале встречались, правда, изредка, украдкой… А потом старики стали следить за каждым ее шагом. Я же последнее время, как тебе писал, работал у Гаснера. Там все приходилось… даже улицу подметать. Это я, конечно, делал очень рано, пока все еще спали. Ну, а потом в течение дня приходилось шагать за хозяйкой на базар, с корзинами… А тут как-то раз мне навстречу попадается Изабелла… Удовольствие тоже не бог весть какое! Хотел было я скрыться за угол дома, но она, видишь ли, соизволила меня окликнуть. Постояли мы немного, поговорили, а тут мадам Гаснер кричит на всю улицу. "Ну, что ты стоишь? Нашел когда останавливаться! Тебе еще нужно будет сходить курочки резать к хахаму…" И мадемуазель Изабелла, должно быть, догадалась, если еще раньше не знала, о моем "университете" в мануфактурном магазине.
Илья помолчал и, усмехнувшись, добавил:
- Затем, извольте знать, господин Еуджен, что в дом к Раевским повадился ходить некий Попа. Ты его не знаешь. Сынок одного богача. Жили они раньше в Галаце, а теперь отец его переехал в Болград. Говорят, будто мать его из нашего города. Парень в этом году заканчивает лицей. Автомобиль у них имеется, правда, потрепанный. Что же касается меня… Раньше, когда я учился, у нас с Изабеллой еще было кое-что общее. Но сейчас…
- Разве только тогда у вас было общее? - прервал его Женя.
- Не знаю… Должно быть, мадемуазель Изабелла насмотрелась кинокартин, и я, конечно, не герой ее романа…
- Иди ты к дьяволу, Илья! Забыл что ли, как я вас тогда вечером мирил.
- И что с того? - сухо спросил Илья.
- Ну так как же? Ведь она плакала и просила, чтобы я помирил ее с тобой…
Илья усмехнулся:
- Мы с тобой, Женя, были простачками, вот и все!
- По-твоему, это была игра? Нет, не поверю!
- Дело твое. Я знаю одно: Попа у них бывает. А он для стариков более подходящий, чем ваш друг Илья Томов…
- А как на это смотрит Изабелла?
- Не знаю. Во всяком случае, у них в доме так заведено: что бы ни сказали дед да бабка - закон! Изабелла мне говорила как-то, что Попа ей безразличен, но, мол, выгнать она его не может. А когда мы с ней виделись в последний раз, незадолго до отъезда, она мне недвусмысленно сказала, что ее дедуля против нашей дружбы… Чего уж тут… Кажется, яснее ясного. Затем из ее же слов я понял, что мы - не пара. Это только в романах все равны. А они как-никак помещики, люди знатные. Изабелла уже, должно быть, взвешивает, какую я смогу ей жизнь устроить. Смешно ведь с ними равняться. На что она может у меня рассчитывать, кто я такой? У Гаснера на побегушках был? Так ведь? Так! А теперь, дорогой Женя, ну их всех к дьяволу! Я приехал в столицу, чтобы стать летчиком. Остальное меня не интересует.
Табакарев поморщился:
- Как знать, может быть, ты и прав. Тебе виднее. Однако мне кажется, что если бы Изабелла тебя не любила, то… Вы сколько дружите? Лет шесть-семь?
- Не хочу я больше говорить об этом, Женя. Надоело! Ну их…
- Ну, хорошо, хорошо. Не будем. Так ты говоришь, Валя Колев тоже приходил тебя провожать? Он как?
- Да так, все по-старому. Вечером на бульваре семечек пощелкаем или у кофейни постоим, поговорим. На бакалавра Валю засыпали, это ты знаешь. Нужно было дать взятку, а его отец не дал - запросили большую сумму. А он что? Учитель! Вот и сидит теперь Валя дома. Собирался инкассатором идти на мельницу Титорова. И я хотел, да не взяли. Гарантия нужна. А у Колевых все же свой дом, может быть, возьмут. Когда прощались, просил, если здесь что-нибудь подвернется, написать ему. На дорогу, говорил, деньги найдет. Продаст велосипед.
- Вообще-то можно будет, - заметил Женя. - Но это позднее. Сейчас трудно. Повсюду увольняют. Чем все это кончится, понятия не имею.
- А со мной, как ты думаешь? - спросил Илья. - Удастся мне поступить в авиационную школу?
- Несколько дней тому назад я опять говорил с Сережкой Рабчевым. Обещал помочь. Он, конечно, любит хвастать, что правда, то правда, но у него теперь большие связи: его утвердили механиком авиационной школы "Мирча Кантакузино". Не знаю, насколько это верно, но он мне хвалился, будто обслуживает спортивные самолеты его высочества принца Николая и воеводы Михая.
- Что ты говоришь? Так значит, он теперь стал большим человеком! - радостно произнес Томов.
- Как тебе сказать. Большим - не большим, а, должно быть, зарабатывает неплохо. Приемник себе взял. Это я сам видел. Теперь собирается купить мотоцикл. Шут его знает, как ему удалось попасть на такую должность. Вот в воскресенье съездим к нему. Домик у него там свой. В приданое получил. Живет он за городом, здесь недалеко, около аэропорта, в деревне Бэняса.
- Здорово! - удивленно и радостно произнес Илья.
- Да. Он молодец! Умеет или ему везет, не знаю… Вот съездим, посмотришь…
III
Прошло несколько дней, и Томов, незаметно для себя, привык к Бухаресту. Женя продолжал работать над окном-рекламой бодеги. Подобные кафе-ресторанчики в столице Румынии встречались на каждом шагу.
Женя, по специальности слесарь-механик, раньше работал на авиационном заводе "СЕТ" вместе со своим земляком Сережкой Рабчевым. Когда там начались увольнения, Женя стал безработным, а Рабчеву, невзрачному, юркому парню, каким-то образом удалось остаться.
После этого почти два года Женя работал на паровозостроительном заводе миллионера Малакса, известного не только в Румынии, но и за границей. Однако и отсюда три месяца назад его, как и многих других, без всяких причин уволили.
Женя увлекался живописью. В свободное время он писал родные пейзажи, старинные замки, натюрморты. А теперь, когда он стал безработным, это увлечение, как он сам выражался, стало его "аварийной" специальностью. Он писал картины, которые продавал по дешевке, и хотя ему удавалось это редко, Женя не унывал. Чтобы продержаться до наступления лучших времен и, как говорят румыны, "не дать заработать попу". Женя писал рекламы, вывески для небольших магазинчиков, бодег, ресторанчиков, сапожных мастерских, парикмахерских. Иногда ему платили наличными, а иной раз, вот как сейчас, он работал за абонемент на пятнадцать стандартных обедов. Владельцу бодеги, конечно, выгодно было расплачиваться не деньгами, а обедами. Женя вздыхал: "Хочешь - не хочешь, а ешь по его цене и именно то, что у него имеется…"
В те жаркие июньские дни в Бухаресте можно было видеть людей, мечтавших о хлебе, и людей, бесившихся с жиру. Лето было в разгаре. Те, кто имел возможность, отдыхали. Одни уезжали на курорты, другие уже возвращались, темно-коричневые от загара; кто лечился в Херкулане, кто сбрасывал жир, а кто и просто проводил время на море в Мамайе, в горах Синая, Кэмпулунга или Брашова; кто пил минеральную воду Бузиаша, Кэчулаты. Многие могли только мечтать о курорте, каждый год откладывая свою поездку "до наступления лучших времен, дел, заработков". Но большинство и мечтать не могло: "лишь бы свести концы с концами". А ведь среди этих людей были такие, что харкали кровью.
"…Дай бог, чтобы в доме был хлеб или хотя бы мамалыга, чтоб можно было выкупить из починки обувь, уплатить лавочнику долг, да не повысил бы хозяин плату за квартиру", - вот к чему сводились заботы большинства жителей Бухареста да и всей Румынии.
С наступлением темноты улицы этого района столицы, района ремесленников и кустарей, лавочников, и мелких торговцев, становились более шумными. На всех углах предлагали мороженое, лимонад, пирожки с брынзой, каштаны. У бодег, прямо на тротуаре, на угольных жаровнях румянились мититеи, кровяные лангеты, сочные антрекоты. Мальчишки-ученики, отданные родителями, чтобы "вышли в люди", стремглав выбегали из глубоких холодных погребов с большими глиняными горлачами виноградного. Внутри бодег пиликали за четвертинку кислого вина, собранного из недопитых остатков, вечно оскорбляемые бродячие музыканты, в детстве мечтавшие о консерватории. Между столиками, как заводные, шумно передавая заказы, сновали официанты в коротеньких, когда-то белых пиджачках. Эти ловкачи на ходу соображали, кого и на сколько можно обсчитать. Подвыпившие торговцы зеленью, переругиваясь, делили барыши. А на улице, прижимаясь к подъездам домов, окликали прохожих мужчин "девушки" с залеченными венерическими болезнями и густо накрашенными губами.
Тут же, за углом, начиналась улица Круча де пятрэ, известная в Бухаресте своими притонами и публичными домами. Почти рядом, на углу Дудешть и Нерва-Траян, неподвижно сидели на грязном, заплеванном тротуаре безногий инвалид с замусоленной ленточкой боевого креста на груди, слепая старушка и женщина, растрепанная и оборванная, с уснувшим грудным ребенком; склонив головы, они жалобно смотрели на прохожих, взглядом прося о подаянии, и если кто-нибудь бросал им монету, низко кланялись, желали здоровья, удачи…
Похрустывая горячими флоричелями, Женя и Илья медленно шли к пансиону мадам Филотти.