А пароход шел, чуть вздрагивая, и слышен был где-то внизу глухой стук машины. Из-за колена реки вынырнула маленькая яркая красная точка и стала быстро приближаться. И вскоре стало видно, что точка эта – моторный катер, мчавшийся вслед "Неве" на большой скорости. Подымая справа и слева от себя высокие, издали – снежно-белые стены брызг и пены, маленький катер то скрывался в волнах и надолго пропадал из глаз, то снова выныривал, упрямо рассекая бурную Волгу и быстро подвигаясь вперед. И оба – и Ольга и Аркадий Иванович – почему-то не отрываясь стали следить за ним, молча и сосредоточенно. И странно как-то было, ибо за этой внимательной слежкой они на какое-то время позабыли о том, что их обоих только что волновало и о чем одном они могли думать. Темно-голубые глаза Ольги слегка сощурились, и от длинных ресниц легла черная тень, погасив блеск глаз; губы плотно сжались, и на лоб набежали морщинки, словно она о чем-то подумала – о чем-то нехорошем и страшном. Она инстинктивно подвинулась ближе к Аркадию Ивановичу и взяла его под руку. И опять-таки странно: он как бы не почувствовал этой ее близости, не пошевелился, не изменил позы и не ответил на ее легкое и робкое пожатие. Что произошло? Ни он, ни она не понимали. Мчится, приближаясь к пароходу, катер. Катер, каких тысячи на Волге. И – больше ничего. Во всем этом не было ничего необычного. Однако именно эта обыденность рождала и в Ольге и в Аркадии Ивановиче какое-то смутное, необъяснимое беспокойство. И это было страшно. Аркадий Иванович первый легко и быстро освободился от этого странного чувства. Он уже любовался и бурной Волгой, и мчащимся катером, и все, все кругом снова засверкало в радужных красках.
– Летит…
И Ольга поняла, что Аркадий Иванович имеет в виду катер, что летит катер, а не парусная лодка, что неслась справа по борту, и не чайка, что с криком метнулась к стоявшей у поручней девочке и протягивавшей в воздух кусочек хлебца.
Катер теперь отчетливо был виден. Вот он поравнялся с "Невой", резко отвернул от волн за ее кормой и, убавив ход, пошел рядом с пароходом.
– Катер Управления! – крикнул кто-то сверху. – Принять пассажира!..
Пароход тяжело, сипло свистнул и тоже замедлил ход. Двое матросов пробежали мимо Ольги и Аркадия Ивановича и ловко, как кошки, прямо через борт спустились на нижнюю палубу, на корму.
Катер стал подруливать к "Неве". На его мокрых красных бортах сверкали солнечные блики. В катере находились двое: один, в форменной фуражке и полосатой тельняшке, выполз на крытую палубу носа с чалкой в руках, готовясь бросить ее матросам на "Неву". Другой – Денис Бушуев – стоял во весь свой огромный рост за штурвалом и внимательно следил за тем, как катер подходил на малых оборотах к пароходу.
– "Вьюга"… – вслух прочла Ольга название катера. Чтобы лучше видеть, она встала и облокотилась на поручни. Поднялся вслед за нею и Аркадий Иванович. Он встал рядом и закурил.
"Нева" подвигалась вперед, лениво шлепая плицами. Волны бросали катер из стороны в сторону. Денис широко расставил ноги, уперся ими в копани, чтобы не упасть, и, когда катер подошел к самому борту парохода, резко свернул штурвал влево: катер мягко вынырнул на большую волну и как бы застыл в аршине от "Невы". Матросы с "Невы" – один схватил брошенную механиком Ильей чалку, другой багром подцепил железное кольцо на носу катера. Сбросили веревочный трап.
Мокрый, смеющийся с перекинутым через плечо пиджаком, Денис Бушуев поднялся на корму "Невы".
– Жив, что ль, товаришок?.. – приветливо крикнул ему седенький старичок-колхозник, лежавший на бухте канатов.
– Жив, папаша… – в тон ему ответил Денис, смеясь и показывая белые, крепкие зубы.
Он был насквозь мокрый. Клетчатая рубашка прилипла к телу. Мокрые белокурые волосы спутались в комок, и короткие пряди их лезли на лоб. Отряхиваясь, он взглянул наверх, закинув голову, и на какое-то мгновение встретился с глазами Ольги, прямо и открыто смотревшей на него. И взгляд его карих глаз показался ей удивительно мягок и добр. По широкоскулым щекам его текли с висков и лба капли воды, в них играло солнце – и это почему-то ей особенно запомнилось.
В том, что они на миг встретились глазами, не было ничего странного или значительного, но то, что ей еще раз захотелось – и непременно – заглянуть в эти карие глаза, – и не понравилось ей, и удивило ее. Но в тот миг, как только он опустил глаза, она поняла, что он обязательно, сейчас же взглянет еще раз. И когда действительно он снова взглянул на нее, но взглянул на этот раз как-то хмуро и растерянно, она уже не к удивлению своему, а к ужасу поняла, что охвачена тихой и светлой радостью. И, не сумев скрыть этой радости, она бессознательно, но искренне улыбнулась ему, улыбнулась еле заметно и тоже растерянно.
Аркадий Иванович ничего не заметил.
XIX
Бушуеву отвели каюту рядом с салоном 1-го класса. Зашедшему навестить его капитану Бушуев назвал себя, но попросил никому не говорить его настоящего имени. Капитан охотно согласился. Условились: Денис – работник Горьковского райкомвода, Иван Иванович Иванов.
С наслаждением вымывшись, Денис прилег отдохнуть и подумать. Очень хорошо он сделал, что посмотрел "Братьев" в трактовке Горьковского театра. В самом деле, образ повстанца Еремина в исполнении замечательного талантливого молодого актера Коровина вышел несколько иным, чем его задумал автор, и резко отличался от образа, созданного Топорковым в МХАТе. В нем было столько внутренней правды и силы, что он затмевал собою все и всех, и образы врагов его – коммунистов – теряли рядом с ним всю свою убедительность и силу. От этого спектакль принял явно контрреволюционную окраску.
Бушуев вспомнил свой разговор с Муравьевым и подумал о том, что во многом Муравьев прав.
"А ведь в самом деле, – мысленно признался Денис, – отрицательные персонажи у нас получаются куда лучше положительных… И у нас, и у актеров…"
– Э-эх, "Грозного" надо дописать… – вслух сказал Денис и вскочил с койки.
Он взволнованно ходил по каюте, думая над поэмой, над которой давно уже работал. И вдруг, без всякой связи с основным ходом мыслей, вспомнилась ему русая головка и милая, откровенная улыбка там, на борту…
– Это еще что такое? – удивился почти до испуга Денис, останавливаясь перед зеркалом и почему-то вглядываясь в собственное изображение. Лицо его в самом деле выглядело удивленно-растерянным.
Тряхнул головой и довольно громко сказал:
– Чепуха…
И, отойдя от зеркала, еще раз повторил:
– Чепуха страшная…
Однако тут же почему-то подумал, что хорошо бы было пойти поужинать, хотя голода особого не чувствовал. Не торопясь побрился, надел свежую рубашку и запасные серые брюки и без пиджака (пиджак был еще мокрый) отправился в салон.
И первое, что ему бросилось в глаза, когда он вошел в просторный салон 1-го класса, это была Ольга Николаевна, склонившаяся над столом.
XX
Аркадий Иванович с Ольгой пришли в салон за час до прихода Бушуева, заняли уютный столик по левому борту – отсюда был виден "горный" берег Волги – и принялись за ужин. Но – странно – разговор как-то не клеился, беседовали вяло и неинтересно. Аркадий Иванович относил это за счет общего томительного ожидания вечера – и был счастлив.
Ольга же, с самого того момента, как только увидела Дениса, все время пыталась припомнить, где и когда она видела эти карие глаза и почему они ей так знакомы.
Но вспомнить ничего не могла. И ей мучительно захотелось увидеть Дениса еще раз.
Буря почти стихла. Пароход шел, чуть вздрагивая. Глухо вздыхали где-то внизу машины. За окном салона лениво плыли освещенные закатным солнцем багряные берега.
Официант уже убрал со стола. Перед Ольгой и Аркадием Ивановичем стояли лишь стаканы с чаем в плетеных соломенных подстаканниках. Народу было мало, и они сидели уединенно.
– Хочешь чего-нибудь выпить? – предложил в третий раз Аркадий Иванович, надеясь, что рюмка вина подымет настроение Ольги.
– Ты так упорно просишь меня выпить, что толкаешь на нехорошие подозрения, – полушутя, полусерьезно сказала она. – А знаешь что: я выпью. Спроси рюмку шартреза.
Аркадий Иванович подозвал розовощекого разбитного официанта. Когда официант принес ликер, Аркадий Иванович вдруг спросил у него:
– Скажите, почтеннейший, а кто этот веселый товарищ, которого "Нева" приняла недавно с катера? Уж не ответственный ли какой-нибудь товарищ?
Ольга вздрогнула, тревожно мельком взглянула на Аркадия Ивановича и опустила глаза. Аркадий Иванович весело смотрел на официанта.
– А кто ж его знает… – ответил официант. – Кажись, работник райкомвода. Горьковского, что ли… Еще что прикажете?
– Да пожалуй, что и ничего. Ты что-нибудь еще хочешь? – обратился он к Ольге.
– Нет. Спасибо.
Официант ушел.
В эту минуту вошел в салон Денис Бушуев. Остановившись на секунду в дверях и увидев склоненную голову Ольги, – Ольга его еще не видела – он направился к ее столику, бессознательно, автоматически.
– Легок на помине… – шепнул Аркадий Иванович, заметив Дениса. И – улыбнулся.
Ольга рывком подняла голову и взглянула в лицо Бушуеву, чуть, еле заметно и мгновенно покраснев. И опять ничего не заметил Аркадий Иванович, он тоже смотрел на Дениса. А Денис шел ровным и спокойным шагом прямо на них, и оба они – и Бушуев и Ольга – продолжали упорно смотреть в глаза друг другу. Она не выдержала и отвернулась. Когда он прошел мимо нее, она почувствовала движение воздуха и по шуму отодвигаемого за ее спиной стула догадалась, что он сел за соседний столик.
– Нахал, видимо, порядочный… – шепнул Аркадий Иванович.
То, что Денис сел возле них, не понравилось и Ольге.
Денис, между тем, как всегда, немного подивился на себя и, позвав официанта, заказал ужин. Беспечно выпив две больших рюмки водки и закусив их розовым балыком, он стал дожидаться ухи, думая о сыне и о том, как он с ним встретится. За его спиной шла тихая, неторопливая беседа.
Официант принес дымящуюся стерляжью уху.
– Хороша, брат, а? – поводя носом, осведомился Денис у официанта.
– Хороша, товарищ… – восхищенно подтвердил официант.
– Сурская стерлядочка-то?
– Сурская.
Голос Бушуева показался Ольге тоже удивительно знакомым. Да откуда же, наконец, она знает этого человека?
Перед ухой Бушуев выпил еще рюмку водки – третью. С некоторых пор, со смерти Манефы, он стал иногда пить. Вначале пил понемногу, потом стал пить все чаще и чаще. В последнее время стал осторожнее – боялся, как бы не втянуться. И всякий раз, берясь за стакан, вспоминал деда Северьяна и то, как старик тем, что напоил его когда-то на свадьбе до полусмерти, надолго внушил ему отвращение к водке и страх перед нею.
Вдруг до его слуха отчетливо донеслось его имя. Он насторожился.
– …А я тебе говорю, что Бушуев все-таки типичный советский писатель… – говорила Ольга.
– Тише, пожалуйста… – попросил Аркадий Иванович, боясь, видимо, что Ольгу услышит незнакомец за ее спиной. – Ну, вот что: вернемся в Москву и сходим на "Братьев". Говорю тебе – я был потрясен этой вещью.
– Не пойд у.
– Почему?
– Да потому что не пойду. Теперь уж наверное не пойду, после нашего неудачного похода. Помнишь? И забери ты, пожалуйста, от меня его книгу. А я уж Чехова лучше почитаю.
В голосе слышалось раздражение.
– Ну, вот сегодня вечером и заберу… – тихо и нежно сказал Аркадий Иванович.
Ольга ничего не ответила.
"Что это за ненависть такая ко мне?" – подивился Денис, снова принимаясь за уху.
– Пойдем… – предложила Ольга, поднимаясь.
– Да, пойдем-ка, – охотно согласился Аркадий Иванович.
Выходя из салона, Ольга не обернулась и не взглянула на Бушуева.
………………………
Что-то резко и сильно надломилось в отношении Ольги к Аркадию Ивановичу. Случилось что-то необъяснимое и непоправимое. Наспех простившись с ним, она пришла в свою комнату, заперлась и повалилась на кровать. Да любит ли она Аркадия Ивановича? Любила ли она вообще его? Не был ли это только мираж? Всего скорее – любви и не было, была лишь усталость от одиночества и желание скорее покончить с ним, тем более, что встретился человек, который и ее любил, и ей нравился. Но почему все эти мысли пришли теперь и так вдруг?
И тут она невольно вспомнила кареглазого незнакомца, вспомнила таким, каким увидела его впервые, когда он с катера взобрался на корму парохода – мокрого, смеющегося, с золотой искоркой в глазах, мягких и добрых.
Кто этот человек? Почему ее так потянуло к нему? Почему? Конечно, она не могла вот так сразу влюбиться. Это чушь. Но появление его убедило ее в другом: ведь Аркадия-то Ивановича она не любит и не любила, видимо, никогда. Все, как взрывом, было сожжено до тла.
Это было страшно.
И, повалившись на кровать и закусив подушку, она сначала тихо, а потом все громче и громче – заплакала. Потом затихла, подложила ладошку под щеку и задумалась.
И так пролежала до позднего вечера.
А вечером, когда Аркадий Иванович, сгорая от желания, осторожно постучался к ней в каюту, она встала, подошла к двери и, не открывая двери, спокойно сказала, удивляясь своему спокойствию:
– Аркадий Иванович, я вам сейчас ничего не могу объяснить. Этого никогда не будет. Мне кажется, что я и себя, и вас обманываю. Оставьте меня на некоторое время в покое. Там увидим…
XXI
Агент Транспортного отдела НКВД, лейтенант Государственной безопасности Михаил Николаевич Постников, высокий рыжеватый человек, с добрыми голубыми глазами, уходил на ночную службу – вызывали для проверки скорого поезда Ростов – Москва. Натягивая в передней длинный брезентовый плащ, он устало говорил жене, маленькой, аккуратно и чисто одетой женщине:
– Не забудь утром позвонить врачу и спроси, нужно ли Лизочке давать полосканье…
Сунув револьвер в карман плаща, он обнял жену и крепко поцеловал.
– Ну, будьте здоровы… Так не забудь врачу позвонить.
Когда он уже выходил из дому, жена остановила его.
– Миша, когда же, наконец, решится вопрос о твоем переводе в Москву? – спросила она тихим и мягким голосом. – Мне так не нравится эта твоя теперешняя работа.
– Мне самому не нравится… – угрюмо ответил муж.
– Возьми поскорее отпуск. Поедем с детьми в Крым. А пока будем отдыхать, может быть, и твой перевод будет решен. А? Миша?
– Пожалуй… – нерешительно ответил он, застегивая плащ. – Я поговорю завтра с полковником.
Она вздохнула и вдруг, крепко обняв его, прильнула лицом к его груди.
– Ты… ты что? – удивился он.
– Так…
– Да в чем дело? – уже раздраженно спросил он.
– Мне так тяжело. Я не знаю почему.
– Пустяки.
Он осторожно освободился из ее объятий, наспех еще раз поцеловал и вышел.
Ночь была темная, душная. Идя на железнодорожную станцию, он думал о том, что жена, в сущности, права. Нервная работа измотала его вконец, дети больны, жена больна, и давно пора взять отпуск, отдохнуть самому и дать отдохнуть семье. Оперативная работа никогда не нравилась Постникову, но от последнего назначения в Транспортный отдел он никак не мог отвертеться. Месяца два назад ему пообещали тихое место в архивном отделе НКВД, и он с нетерпением дожидался перевода.
Впереди, за высокими березами, замелькали огни станции Михеево. Лейтенант взглянул на часы. До прихода поезда оставалось еще тридцать пять минут.