- Конечно, мы ее жалеем, хотя и не оправдываем. Но и его, Валерку, не хвалим… Так пусть его лучше уберут от нас - нам работать с ним совершенно неинтересно… Отказываемся… А ведь как жаль Нюсю, - говорила она, - славная была и простая. Мы редко когда ее Анной Петровной звали, все больше Нюсей, по старой привычке. Вся ее жизнь на наших глазах шла. Только-только, можно сказать, на ноги стала. Разогнулась. Ведь без мужа, одна детей растила. А они мальчишки, сорванцы, на них все пылает… Ей на себя всегда не хватало. "Поверите, говорит, тетя Надя, впервые себе туфли модельные купила и чулки капрон". Только на свое горе начала она модничать… - И вдруг тетя Надя вошла в раж. - Я так понимаю равноправие! Это значит равные права у мужчин и у женщин, и ответ равный. А все-таки, выходит, права-то равные, а ответ не равный… Мужикам все привилегии, как и было, а слезы - бабам. Не годится так… Но не думай, Анна Петровна, - она строго посмотрела на Нюсю, - что я тебя оправдываю. И никто тебя не оправдывает…
Туфли!
Это верно, что у нее никогда не было модельных туфель. Откуда?
Это ведь так только говорится - много ли ребенку надо? Много ли, не много, а и хлеба белого, и молока, и масла надо купить для ребенка, а не маргарин. И конфетку ребенок просит, и флажок на Первое мая…
Конечно, это большая подмога, что дети ходили в детский сад, но ведь и вечером покормить надо, и в воскресенье, или объявят карантин - и держи тогда ребенка дома целую неделю, а то и две.
Потом пошла школа - учебники, форма, пеналы, карандаши.
Конечно, ни она, ни дети оборванными не ходили: все-таки она швея, иголкой владела, сама могла и сшить, и перелицевать, и починить. А как хотелось иногда самой одеться пошикарнее. Молодые девчонки в ателье диво как наряжались!
Конечно, им не приходилось себе ни в чем отказывать, еще и родители помогали. А Нюсе приходилось.
Зато нарадоваться не могла любой покупке: приемник ли приобрела вместо репродуктора, ватное одеяло или глубокие тарелки с цветочками.
Соседка, все та же тетя Дуня, не всегда одобряла, а Нюся стояла на своем:
- Должна я давать детям развитие? Они в детском садике привыкают к порядку, а я их из мисок буду кормить? Нет, тетя Дуня, я живу для них…
- Рано, рано обет на себя наложила, - говорила тетя Дуня. - Отвергла хорошего человека, а зря…
- Нехороший он, тетя Дуня…
- Он? Ну, жди, может, министр какой к тебе посватается. Ветер у тебя в голове. Вот что…
Немножко "ветра", конечно, было. Нюся охотно смеялась и играла с детьми, бегала с ними в кино на утренние дешевые сеансы и потом долго обсуждала с Костиком фильмы: Витя еще мало что понимал. А иногда, когда Витя рисовал картинки, она и себе брала листочек и малевала березку, дорогу, домик на опушке.
Из "Огонька" вырезала и повесила на стенке портреты. Сказала сыну:
- Как хочется, чтобы было красиво…
- У нас и так красиво, - мрачно отозвался Костя. - Чего еще надо…
- Глупенький… - Нюся смеялась. - Вот вырастешь, Костик, станешь инженером, тогда все будем покупать. Не пожалеешь для нас?
Всему она умела радоваться.
Премию получит - счастлива. Книжку интересную достанет - ночь не будет спать. Костика на школьном собрании похвалят - сама не своя от гордости. Только Костика хвалили редко: дерзкий… А Витю в детском садике хвалили часто, говорили: "Очень ласковый ребенок".
- Вот и ты бы, Костик, поласковее был с людьми, - советовала Нюся.
- Зачем это?
- А как же? Людей надо любить.
- Подлизываться я не стану.
- Глупенький, а кто тебе велит подлизываться? Разве я подлизываюсь?
Нет, они хорошо втроем жили, дружно. Нюся любила своих детей и гордилась ими. И в ателье любили и жалели Нюсиных ребят - она приводила их туда на елку или на праздничный вечер.
А одна мастерица, немолодая уже, подкрашенная, носившая, как стало модно, темные очки от солнца и янтарные бусы на худой поблекшей шее, призналась ей как-то, когда они, идя с работы, остановились, чтобы выпить на улице газировки:
- Говорят, мне хорошо. Зарабатываю. А в чем моя радость? Одна как перст. Площадь у меня маленькая, в подвале, а в первую очередь переселяют тех, кто с детьми. Вдвойне наказывают! Будь у меня ребенок, мне бы и в подвале солнце светило. А как на субботник ехать или на уборку в колхоз, так опять же: "Поезжай, Свиридова, мол, ты одна, без семьи…" А что мне, сладко, если я без семьи? Где взять мужа, мои женихи на войне остались…
- Трудно все-таки с детьми, - возразила Нюся, больше из деликатности. - Все им, о себе некогда подумать.
- Зато ты их видишь, деточек своих, а у меня что? Одинокие слезы? Нет, ты счастливая, Нюся…
- Это точно… - Нюся не стала спорить. Задумалась. - Только вы не поверите, все иногда мерещится, что будет и у меня что-то еще в жизни интересное… Чего только не перемечтаешь, пока сидишь над шитьем…
- Ты и так многого добилась, уже старшая по смене… начальник тебя отличает…
- Этого я не отрицаю, - гордо сказала Нюся. - На работе я очень стараюсь…
Когда дети чуть подросли, она смогла поступить на курсы при комбинате и училась там успешно. Хорошо училась. Учителя говорили: "У вас очень хорошая основа. Как это вы, Козлова, ухитрились не перезабыть то, что знали?" - "Все радио, - поясняла Нюся. - Слушаешь - и все узнаешь. А еще я читаю, в кино хожу". - "Да, искусство облагораживает". - "И как агитатор я над собой работаю - может, и это мне кругозор дает? Нас очень понятно и толково инструктируют…"
Когда ее назначили заведующей ателье, она ничуть не загордилась. Даже испугалась немного. Все-таки большая ответственность. Шить стали из добротных и дорогих материалов, клиенты пошли разборчивые, требовательные. И все только одно кричали: "Вкус! Вкус! Хороший вкус!" Она ходила на лекции в Дом моделей, чтобы узнать, что же это такое - "умение хорошо и со вкусом одеваться". И когда возвращалась домой, переполненная впечатлениями, и на кухне громко и возбужденно рассказывала жиличкам, какие намечаются фасоны на будущий сезон, женщины заискивающе просили: "Нюсь, а Нюсенька, выкройку не принесешь ли?" А тетя Дуня сказала ей однажды, как всегда держа на руках и милуя своего кота:
- Вот, Нюсенька, он, - она имела в виду Петра Филимоновича, - он думал, что ты к нему придешь, поклонишься, а надо было ему самому тебе поклониться. Встретила я его, совсем облысел.
- Неинтересный он мне вовсе, - сказала. Нюся. - И раньше был неинтересный, а теперь так уж вовсе…
- Да, ты совсем другая стала, смелая… - сказала тетя Дуня. И кот, выгнув спину, стал вытягивать лапы и щуриться, как будто тоже признавал, что Нюся стала смелая.
- Да, у меня теперь все по-другому пошло…
Нюся была очень довольна своей новой жизнью, очень дорожила ею.
Как-то она пришла к Леонтию Ивановичу на комбинат доложить о своей работе, рассказать, какие замечательные занавески повесила в ателье и цветы в вазонах всюду расставила. И только хотела перейти к главной цели своего прихода, попросить, чтоб дали больший выбор фурнитуры - разных там пряжек, пуговиц и крючков, как Леонтий Иванович, начальственно оглядев ее, не то посоветовал, не то приказал:
- Козлова, ты бы принарядилась сама, что ли… Все-таки марка, заказчики…
Нюся коротко ответила:
- Хорошо, я это учту…
И вот тогда-то справила она себе зеленый костюмчик, блузку, завилась, купила модельные туфли и шелковые чулки…
Всего этого, как понимала Нюся, суд не знал. Не мог знать. Суду было видно из документов, приобщенных к делу, что подсудимая растратила казенные деньги, посещая рестораны вместе со своим дружком. Была она старше своего кавалера, иными словами, содержала его. Случай, в общем, интереса для криминалистов не представляющий. Картина личной жизни Козловой была им ясна… Они-то думали, что эта женщина живет только для своего удовольствия. "А что они могут подумать другое? - считала Нюся. Ведь если бы они размышляли по-другому, то разве прибавили бы к ее мукам еще одну, невыносимую, разве вызвали бы на потеху публике, присутствующей в зале, свидетелем Валерика? А они постановили, учитывая общественное мнение и интересы рассматриваемого судебного дела, вызвать его и допросить. - Зачем это? - в отчаянии думала Нюся. - И Костик его увидит… Да и сам Валерик. Еще растеряется, бедный, станет брать вину на себя. Зачем это и к чему?.."
А ведь все началось с того дня, как по совету Леонтия Ивановича она пришла на работу завитая, в новом костюмчике, в туфлях на высоких каблуках.
Валерик, он уже несколько месяцев работал у них закройщиком, сразу же заметил:
- Анна Петровна, у вас сегодня праздник?
Валерик этот был ей очень симпатичен своей особой вежливостью. Никогда не приходил на работу выпивши или после пьянки, как это случалось с другими портными, был в меру приятно приветлив, не приставал к девчатам, не грубил заказчикам, не рассказывал анекдотов. Но никакой не сухарь, не молокосос - здоровый, рослый парень с косыми бачками, какие наклеивают себе артисты, когда поют в "Евгении Онегине".
Когда она приходила в ателье и видела Валерика, то сразу веселела, сама не понимая, что именно встреча с ним и является причиной ее отличного настроения. По долгу службы она часто подзывала Валерика к своему столу и обсуждала с ним принятые заказы, а если бывала долго занята с кем другим, то Валерик сам заглядывал к ней, обижался, что давно его не зовут.
Она как с ума сошла с этим Валериком.
- Хорошие у нас молодые кадры, - расхваливала Нюся Валерика. И его звали "любимчиком Анны Петровны", ничего не подозревая. И сама Нюся ничего не подозревала. Конечно, Валерик уже был не мальчик, а мужчина, но она внушала себе, что относится к нему как к мальчику.
И когда Валерик спросил, праздник ли у нее сегодня, ответила в шутку:
- Да, день рождения…
- Приглашайте на пирог…
Нюсе не хотелось звать Валерика домой, неловко было, что у нее такие большие парни. Она сказала:
- Хорошо, приглашаю тебя в ресторан.
Когда она произносила эти слова, то сама не думала, что всерьез. Сказала - и все. Но чем ближе было к концу смены, тем сильней ей хотелось действительно посидеть где-нибудь вдвоем с Валериком, узнать, есть ли у него девушка, понять его. Настроение у нее было замечательное, все хвалили ее костюм и прическу, удивлялись, она ли это, и ей стало казаться, что и правда сегодня праздник, особенный день…
И она сказала Валерику негромко:
- Я не шучу. Не знаю только, куда идти. И имей в виду, я пригласила, я плачу…
Они условились встретиться около ресторана "Заря".
Валерик пришел в темном костюме, с галстуком бабочкой.
Когда вошли в ресторан, она чуть не потеряла сознание от волнения. Но Валерик твердо, как мужчина, как кавалер, держал ее за локоть. Только спросил учтиво:
- Не угодно ли в дамскую комнату?
- Зачем? - не поняла Нюся.
- Ну, поправить волосы, попудриться…
- Нет, не надо…
Ей хотелось скорее дойти до столика, сесть, прийти в себя. Валерик выбрал место, отгороженное занавесками, как кабины для примерки в их ателье. Нюся села на плюшевый диванчик. Солнце еще не зашло, и в луче столбиком золотилась пыль. Нижняя половина стен уже тонула в сумерках. Свет был неверный, зыбкий, и все вместе взятое - углом составленные диванчики, скатерть с чуть заметным пятном от красного вина, рюмки и приборы, букет искусственных цветов - понравилось ей.
- Красиво, - сказала Нюся.
- Ничего, - согласился Валерик. - Но все-таки ресторан второго разряда. В "Арагви" или в "Метрополе", там в сто раз лучше…
Нюся засмеялась:
- Там не про наш карман…
Вошел официант, смахнул со стола, хотя на столе было чисто, и протянул меню.
- Выбирай, Валерик.
- Нет, нет, Анна Петровна, выбирайте первая, вы дама.
Перед ней мелькали названия, она не могла их ни прочесть толком, ни выговорить. Попалось только одно знакомое слово. Она ткнула пальцем:
- Вот это… По-деревенски…
- Бифштекс по-деревенски один, - записал официант. - Прикажете закуску? Селедочку, осетрину с хреном, салатик? Будете пить белое? Сухое вино? Нарзан?
Нюся засмеялась:
- Валерик, выпьешь? Я рюмочку белого, пожалуй, выпью… - И отдала ему меню: - Выбирай, выбирай, не стесняйся… Ты парень молодой, у тебя и аппетит должен быть хороший…
Все то же непривычное ощущение приподнятости, отчаянности не покидало ее, она все пыталась держать себя как взрослая женщина, которая привела знакомого парнишку в ресторан, чтобы покормить его. Но с каждой секундой положение менялось, менялись их отношения. Валерик, снимая с нее жакетку, надолго задержал свои руки на ее плечах, даже сказал:
- Прекрасная у вас фигура, Анна Петровна.
- Что ты, Валерик, какая там фигура. Когда-то была, это верно…
Но Валерик, смотрел на нее оценивающе, как будто мерку снимал.
- Этот ваш жакет прямой, а я бы вам сделал в талию. На вас все можно хорошо сшить…
- Что ж, завтра оформим заказ…
- Если бы мы жили в Древней Греции, греки сделали бы с вас статую и поставили в парке, чтобы все любовались на вашу фигуру.
Она захохотала:
- Ох заливаешь, Валерик, ох заливаешь. Смотри, узнаю, что ты заказчикам такое болтаешь…
Нюся выпила белого вина, но опьянела не от вина, а от счастья, раскраснелась, оживилась:
- Валерик, ты в кого-нибудь влюблен? Скажи. Разве мало у нас хороших девчонок! Вот Лена Трошина, например…
- Вы сами знаете, в кого я влюблен…
- В Тоню Кукушкину, да?
Вошел официант с подносом. Ловко все раздвинул, разобрал, расставил. Перед Нюсей оказалась большая тарелка с огромным куском жареного мяса, обложенного салатом и ломтиками румяного картофеля, поверх мяса золотисто переливался и шипел только что вынутый из масла лук.
- Не знала я, что в деревне такое готовят, - простодушно сказала Нюся.
- Разве что до коллективизации, - пошутил официант.
Но Нюся оборвала его:
- Кто честно работает, тому в колхозе хорошо…
Официант ушел, но перебитый им разговор уже не удалось возобновить. Не спрашивать же снова: "Ты в кого-нибудь влюблен?"
Запах мяса раздразнил ее аппетит. Она накинулась на еду.
Конечно, она довольно часто, почти ежедневно покупала мясо, но из экономии варила суп или щи, а если жарила котлеты, то клала в них побольше булки. Такого вкусного блюда ей никогда не приходилось пробовать. Валерик ел лениво.
- Ты что это? - сказала Нюся строго, как будто Костику или Вите. - Ты не ковыряйся, ешь…
- Я дома перекусил…
- Ты с мамашей живешь?
С огромным интересом Нюся узнавала все подробности из жизни Валерика, жадно расспрашивала про мать. Живут вдвоем с овдовевшей матерью, живут неплохо. В армии Валерик отслужил, но и там работал в пошивочных мастерских, не отрывался от профессии. Мать собирает деньги на ремонт дома, дом у них свой, в Измайлове, окна прямо в парк, лучше любой дачи… Нюся понимала, что деньги у Валерика водятся, заказчицы всегда совали закройщику пятерку-другую, чтобы лучше скроил, но, как заведующая, она не могла его об этом спрашивать. Деньги, "металл", как он говорил, Валерик отдавал матери, а мать уже от себя покупала ему костюмы и ботинки, недавно достала югославский плащ необыкновенной красоты.
- Вот женишься, - дрогнувшим голосом сказала Нюся, - пойдут нелады между женой и матерью…
- Я не женюсь…
Оказалось, что современные девушки Валерику не по душе - слишком свободно себя держат. Товарищей у него мало: школьные все разбрелись, кто в шоферы, кто в институте или на заводе, а один даже поехал на целину по собственному желанию. В портные никто не пошел.
- Ну, а среди наших разве нет достойных ребят?
- Меня интересует иной культурный уровень.
Нюся задумалась:
- Это неплохо, что тебя тянет к культуре…
Опустив подбородок на сложенные руки, она с упоением слушала, как Валерик проговаривает ей нараспев слова из разных песен. И все просила:
- Спой, спой еще.
А он гладил ей руки, гладил пальцы и не столько говорил, сколько намекал взглядами и вздохами, как она ему нравится.
- Что ты, Валерик? - невесело засмеялась Нюся. - Да ведь у меня дети.
И со стыдом подумала: "Поужинали ли мальчики, разогрели ли себе пшенную кашу?"
Когда официант принес вазу с фруктами, Валерик выбрал два румяных яблока и сказал деликатно:
- Возьмите для своих малышей…
И Нюся не стала поправлять его: мол, не малыши они; Костя, так тот совсем большой.
- А ты для своей мамаши возьми…
Какой это был замечательный вечер!
Они вышли из ресторана не очень поздно. Когда официант принес счет, Нюся не сразу поняла, что это за сумма. Она даже не знала, что можно столько заплатить за один ужин. Конечно, виду не подала и, когда Валерик неуверенно полез в карман, решительно отстранила его руку. Только рада была, что хватило, чтоб расплатиться.
Было тепло, почки на деревьях набухли, в киосках продавали нарциссы и увядшую фимозу, пахло весной. Луна, как огромный неразбитый желток, лежала на темном небе, на машинах горели красные огоньки. Валерик держал ее под руку. И напевал, напевал…
Когда она вошла в дом, дети спали. Костик оставил ей на столе кастрюлю с кашей и чистую тарелку. Она растрогалась, но сразу же забыла об этом, разделась в темноте и долго не могла уснуть. Вспоминала все, что говорил Валерик, и грустно улыбалась. А все-таки провела рукой по бедрам, по ногам - да, он правду говорил: не старая еще она…
И вот он стоит перед судом, Валерик. Стоит прямо, смотрит ясно, головы не клонит. На вопросы отвечает вежливо, внимательно слушает, прежде чем ответить.
Нюся с волнением всматривается в любимые черты. Похудел, бедный, побледнел. Она с трудом улавливает общий смысл того, что спрашивает суд, что говорит Валерик. А сердце у нее бьется тревожно и громко, все заглушая.
- Вы ходили по ресторанам с подсудимой?
- Почему не пойти, если приглашают? - поводит плечом Валерик. На нем темный костюм, знакомый Нюсе, а рубашка и галстук новые. И причесан он по-другому. Бачек нет, сбрил.
- Но обычно приглашает и платит мужчина.
И он тоже приглашал, в долгу не оставался. И платил. Вот счета, случайно завалялись в кармане пиджака.
Кругленький заседатель долго, с помощью Валерика, выяснял даты и названия ресторанов, потом, надев очки, посмотрел счета, кивнул головой:
- Факт. Вы не отрицаете, подсудимая?
Кровь прихлынула к лицу Нюси. Она дрожащей рукой взяла счет, тупо вгляделась. С кем же это он был, кому заказывал, как и она, бифштекс? Она хорошо знала, что не ходили никогда в такой ресторан, все их встречи наперечет помнила.
Она и сегодня сгорала в том же пламени, что зажглось, когда они в первый раз ужинали в "Заре". Вот так же любила его - рост, чуть заметную кривизну ног, уверенность в себе, деликатность. Она понимала, что Валерик стесняется взглянуть на нее, и сочувствовала ему и жалела его.
И страдала за него.