Вся душа у меня плачет. Что же вы, думаю, за люди такие? Люди вы или звери, черт бы вас всех побрал?! Натянул я пальто и шапку, попросил дурную эту бабу посидеть с ребенком и потихоньку поплелся в милицию.
Поднял я там у них порядочный тарарам. Вышел на этот шум молодой чернявый майор, спрашивает, что здесь происходит.
Тут я ему всю музыку про людей и зверей выкладываю и швыряю на столик дежурного свой бюллетень.
- Как, то есть... - майор удивляется. - Разве вы больны, на бюллетене? И температура высокая у вас?
- Тридцать девять и девять десятых температура, дорогой товарищ начальник! Можно было бы и запомнить, вам ведь только что об этом докладывали, причем два раза подряд.
Говорю, а голос дрожит, обрывается. Фу-ты, только этого еще и не хватает. Как бы тут у них не расплакаться, еще и слезу не пустить. Нервы начисто сдали от всяких переживаний. Махнул я рукой, отвернулся - и к выходу.
- Стойте! - майор мне кричит. - Ну разве ж так можно? Мы ведь от вас заявление хотели взять... ну, при каких обстоятельствах был задержан преступник. А уж если такое дело, мы вас на своей машине сейчас домой отвезем...
- Большое спасибо вам, - отвечаю. - Тащить больного в милицию только за тем, чтобы обратно домой его на казенной машине отправить? Очень все остроумно придумано!
- Да откуда ж нам знать, что вы больны, что с высокой температурой явились?! - недоумевает майор.
Еще божьей овечкой прикидывается!
- Вам, - заявляю, - женщина, что сюда приходила, дважды об этом докладывала. Вот здесь, в вашем же отделении милиции. На этом вот самом месте.
Майор и руками развел.
- Ничего, слышь, она даже похожего не говорила. - Спрашивает дежурного: - Ты слыхал от нее что-нибудь, Воробьев?
- Никак нет, товарищ майор, не слышал.
- Вот видите?!
Что они, разыгрывать взялись меня? Но вижу, по глазам ихним вижу, не врут. А майор даже ласково:
- Вы уж нас извиняйте, что так получилось, но поверьте, женщина та нам ничего не сказала, что вы больны, ни словом, про то не обмолвилась. А ведь мы, кроме всего, и поблагодарить вас хотели. Знаете ли, какого важного гуся вы нам задержать помогли?! - И - дежурному: - Воробьев, машину!
4
Дома меня окончательно разгасило, мозг мой, наверно, был здорово воспален.
Довелось мне узнать позднее, что он, этот мозг наш, поделен, оказывается, на отдельные, вполне самостоятельные блоки. Один из блоков заведует тонусом тела, другой - информацией, третий - программированием, регуляцией и контролем. Уж не знаю, какой там из блоков у меня из строя вышел, только было мне очень худо. Метался в постели, стонал, ворочался. А потом начался у меня стопроцентный бред.
Будто бы на заводе я, в своем цехе. Прямо над головой пылает мощная лампа "Сириус", которую видел на ВДНХ. От невыносимого жара раскалывается голова. А может, и не от жара, а от бесконечного лязга металла, - где-то рядом бьют и бьют тяжелой кувалдой по длинному рельсу, и протяженные, лязгающие эти звуки лезут в уши, проникают в мой мозг и причиняют невыносимую боль...
Мне надо срочно наладить станок, но я никак не найду нужной детали. Вся моя боль теперь связана с ней. Найду - и погаснет тогда раскаленный "Сириус", прекратится лязганье рельса и голову тотчас же перестанет ломить.
Шарю кругом, ищу, шарю судорожно, лихорадочно и сам сознаю: напрасно. Нужной детали я все равно не найду, лязг железа не прекратится, лампа будет гореть, жечь мой мозг. И сознание бесконечности этой пытки рождает во мне отчаяние, все сливается в красный горячий туман...
Вот из тумана медленно выплывает розово-красное, прозрачно просвечивающее, будто налитое огнем изнутри. Оно шевелится, похоже на осьминога, но это не осьминог, а моя головная боль. Она отделилась от тела и существует отдельно, сама по себе, но от этого не ослабла, а стала сильнее. Жажду, зову, чтобы кто-нибудь разбил, отрубил этому огненному осьминогу голову, и тогда мне сразу же станет легче. Но отрубить ее некому, никого рядом нет...
В сознание пришел только утром. Открываю глаза.
Возле кровати сидит Зинаида, осунувшаяся, заплаканная. За столом тетя Поля в ватнике, в неизносном своем шерстяном платке.
Зинаида всю ночь глаз не сомкнула, - было мне, по ее словам, очень и очень худо. Вечером в больницу за ней прибежала испуганная тетя Поля, сказала, чтобы бросала все и тотчас же отправлялась домой.
Температура к ее приходу у меня перевалила за сорок.
Тетя Поля к себе не пошла, осталась помогать - кипятила шприцы, готовила компрессы. К утру, когда в нашей комнате выстыло, истопила нам печь и лишь после этого ушла к себе, прилегла на часок. Снова потом вернулась, отвела в сад Валерку. Отвела - и опять сюда. И вот не уходит, сидит...
Ох, и вымотало же меня! Ни рукой, ни ногой. Тело все будто ватой набито, голова пустая, тяжелая. Не человек - манекен. Огородное чучело. Даже веки поднять и то тяжело.
Утро, а в комнате непривычно тепло. На окошках намерзли мохнатые лапчатые узоры - какие-то пышные ветки, вроде пальмовых. И тишина. Глубокая, полная. На столе выстукивает будильник. Стол у нас самодельный, на толстых березовых ножках. И голый, ничем не покрыт. Раскорячился на нем будильник, уперся своими медными ножками и грохочет вовсю: дыг-даг!.. дыг-даг!.. дыг-даг!.. Сухое дерево резонирует, но, странно, громкие эти звуки не нарушают, а только подчеркивают тишину.
- Ну, я пойду коли... - тихо произносит тетя Поля, заметив, что я очнулся.
Зинаида благодарит ее, провожает до двери. На пороге тетя Поля обернулась и, кивая на меня, произнесла:
- Может, чего солененького али там кисленького ему захочется, дак ты только скажи, я девчонок пришлю...
- Спасибо, ничего не надо, тетя Поля, милая!
- Ну скажешь там, если что...
Какая все же она чудесная женщина! Кто, казалось бы, мы для нее? Так, постояльцы, случайные люди, никакой от нас ей корысти. А она и молока Валерке принесет, и нянчится с ним, и деньжонками нас, случается, выручит, хоть нередко сама перебивается с хлеба на квас. Огурцов соленых, капусты, картошки притащит. Чего вам, скажет, с базара-то все носить! Там ведь оно денег стоит, а у меня все свое, некупленное...
Ушла тетя Поля. А супруга берет со стола и протягивает мне какую-то бумажонку зелененькую.
Развернул - три рубля.
- Это Каля велела тебе передать. Сказала, в благодарность за вчерашнее.
Наверно, я и действительно слишком ослаб, потому как не было сил даже взорваться по-настоящему. Швырнул я эту самую трешку, швырнул и сказал жене, чтобы вернула тут же, иначе я встану с постели и пойду к этой Кале сам.
Зинаида перепугалась, стала меня успокаивать. Даже терла виски нашатырем, потому как мне снова сделалось плохо. Схватила пальтишко свое - и к Кале.
- ...Знаешь, что она мне сказала? - спросила, вернувшись, жена. - Если, слышь, этой суммы ему показалось мало, то пусть не обижается: больше я дать не могу.
Я промолчал. Не хочу я снова расстраиваться, выходить из себя.
- А зря ты ее, эту Калю, спасал, - не удержалась жена. - Уж пусть бы давил ее тот бандит, пропади она пропадом!
- Не надо быть злой, - говорю я жене. - Зло не украшает никого, а тем более женщину.
Перед обедом в комнату к нам с блюдом соленой капусты в одной руке и с бидоном в другой вбежала Светка, младшая дочь тети Поли. Возле порога остановилась, похлопала белыми, как мотыльки, ресницами и протянула ношу жене:
- Это вам, теть Зин...
- Да мы же ведь не просили!
- Ну, я не знаю... - смутилась Светка. - Мама сказала, поди отнеси.
- А в бидоне что?
- Эти, как их... моченые яблоки.
- Спасибо, Светик. Маме спасибо передай!
Девчонка убежала.
На ней скафандром сидел старый материн ватник, рукава которого были много длиннее ее рук. На голове старая шапка-ушанка, из-под которой хвостиками торчали две жалкие беленькие косички, на ногах разбитые валенки с обтрепанными голенищами. Да и вся-то была она худая и тоненькая. Восковое, в реденьких конопушках лицо, жидкие бровки, чуть вздернутый носик, широкий рот... Заморыш, вылитый лягушонок.
Валентина, старшая, та успела уж налиться девичьей силой, ходила вальяжная, томная. Не девка - готовый товар. Зеленоватые, с поволокой, глаза ее скользили по окружающим, не замечая их, а были обращены в себя, будто вглядывались там в нечто такое, что владелица их открыла в себе лишь недавно и не успела еще рассмотреть. Одеваться она норовила по моде, потому как невестилась, - у нее был жених. Светка еще училась в восьмом, а Валентина уже работала, приносила в дом деньги, и потому все внимание свое тетя Поля сейчас отдавала старшей, замуж готовила ее так, чтобы перед людьми не было совестно.
Делами по дому она Валентину не загружала. С чем не поспевала управиться сама, перекладывала на худенькие плечи младшей. Зимой по утрам Светку часто можно было видеть у крыльца с деревянной лопатой в иззябших прозрачных пальцах. Она либо разгребала снег, либо мыла полы, либо, тростинкой мотаясь между тяжелыми ведрами, таскала с колонки воду.
Из одежды мать ничего ей не покупала, приходилось Светке донашивать то, что оставалось после старшей. Да и вообще-то Светка была неприхотлива: ела что давали, одевала что попадалось под руку. И она ни капельки не стеснялась своего затрапезного вида - потому, наверно, что еще не чувствовала себя девушкой.
К самой тете Поле изредка наведывался неразговорчивый, хмурый Степан, демобилизованный старшина-сверхсрочник, потерявший в войну жену и детей. Приходил и молча, не снимая длинной, со споротыми погонами шинели, садился за стол. Садился, вынимал кисет и закуривал. Долго курил, молчал. Потом вставал, уходил. Иногда тетя Поля кормила его обедом.
Человеком он был обстоятельным и серьезным, давно предлагал одинокой хозяйке совместную жизнь, готовый делить с ней заботы о дочерях и взять на себя все тяготы по хозяйству. Но тетя Поля считала, что поздно теперь ей, стара. Не только ведь от соседей, а и от дочерей будет совестно: взрослые. Уж одна теперь как-нибудь и дочек своих подымет, да и с хозяйством управится.
День этот для нас с Зинаидой оказался, что называется, табельным: вечером снова кто-то к нам постучался. Зинаида пошла открывать.
5
В дверь боком протиснулся Василий Андреевич, законный Калин супруг. Был он толст и сам по себе, а на этот раз все карманы его были набиты, а руки заняты кульками, пакетами, свертками. В черном, из толстого драпа пальто с каракулевым воротником, в высокой, черного же каракуля шапке Василий Андреевич встал у порога, аккуратно пошаркал коротенькими, в новеньких бурках, ножками о половик, раскланялся и начал:
- Здравствуйте! Добрый вечер!.. Здравствуйте... Простите, пожалуйста, за несвоевременное вторжение, - я знаю, Сергей очень болен, - и извините супругу мою, не обижайтесь на нее. Калерия Валентиновна не представляет сама, как глубоко могла вас обидеть. Но мы, в свою очередь, вас... ваш благородный поступок, Сергей, не можем оставить без благодарности, прошу понять меня правильно...
Проходит к столу - и вываливает все эти свои кульки, пакеты и свертки. Лезет за пазуху, достает и стукает рядом что-то завернутое в бумагу и подозрительно напоминающее бутылку. Разгрузился - и тут же еще одна речь.
- Прошу убедительно принять вот это... вот эти подарки, не посчитать, так сказать... Я лично пришел просить вас: пожалуйста, не откажите! Все, так сказать, от души. - И прижимает ручки к груди. - Не откажите, иначе вы нас с Калерией Валентиновной очень обидите. Вы ведь, Сергей, и сами не представляете, что сделали для нее. Вы ведь ее, Калерию Валентиновну, можно сказать, от смерти спасли...
"Уж тебе-то, - думаю, - радоваться совсем тут нечего, разнесчастный ты человек. И благодарить меня не за что. Другой бы на месте твоем поставил мне эту поллитру только за то, чтобы я эту Калю твою впредь никогда спасать не пытался".
Попятился он, пошел. До самых дверей пятился. И не уставал благодарить и кланяться, кланяться и благодарить.
Чудной он какой-то, этот Василий Андреевич! Начальник самого крупного цеха на большом машиностроительном заводе, сотни людей у него в подчинении, инженеров сколько одних, а вот дома жены своей, этой дуры набитой, боится пуще атомной бомбы. Говорят, фронтовик, воевал, даже много раз ранен. Верно, рука у него плохо в локте сгибается, ногу левую до сих пор приволакивает, в слякотную погоду с палочкой ходит, но не знаю, не знаю... Я всегда, на его фигуру глядя, думал, что если кем он и был в войну, то не иначе как интендантом, отъедался небось по тылам. Всей фигурой своей походит он на снабженца, на бывшего интенданта. А что ранен... В общем, не знаю - и все.
Ну, ушел наконец. Развернула моя Зинаида свертки, раскрыла пакеты, кульки - ух ты! Тут и яблоки, и мандарины, и колбаса, и конфеты всякие. Даже баночка черной икры. А в бутылке не водка - коньяк оказался. Вот уж никак не ждал, что Тюфяк такой щедрый!.. А супруга моя:
- Сейчас, - говорит, - мы с тобой, дорогой муженек, пир горой тут закатим, плодами твоего геройства и я попользуюсь.
- Пользуйся, пользуйся! - говорю.
6
Грипп - это штука такая: будешь лечиться - проболеешь неделю, не будешь - семь дней. В этом вся разница.
Прошло какое-то время - и я поправляться стал. На столе повестка. В суд меня вызывали. Бланков, что ли, у них там не оказалось новых, на старом повестку прислали. "Предлагаем явиться". И тут же: "В случае неявки Вы будете привлечены к уголовной ответственности по такой-то статье..."
Чудно, ей-богу! Выходит, за то, что я жулика задержал, меня же еще и наказать могут.
Но хоть я и отвечал за неявку по этой самой статье, все же в суд не пошел, потому как находился на бюллетене и вообще был слишком еще слаб, а вместо меня в суд отправился объясняться Василий Андреевич. Разумеется, с Калей. Супругу его тоже вызвали. Как потерпевшую.
Он, Василий Андреевич-то, и принес мне ту самую повестку вечером накануне. Принес, поздоровался вежливо, уселся возле моей кровати. Советует, как лечиться от гриппа. Потом говорит:
- Выздоравливайте, поправляйтесь, Сергей, поскорее. И пусть повестка эта вас не беспокоит, в суд я завтра сам пойду с Калерией Валентиновной. Объясню там, как было, все расскажу... Я ведь, кроме всего, и опыт по части обращения с разного рода жульем имею, после демобилизации заместителем начальника исправительно-трудовой колонии был.
И просит меня повторить ту историю - ну, как все тогда получилось. А мне что? - пожалуйста. Я повторил.
Выслушал он. Спрашивает:
- Так он вас з а д е л а т ь грозился?
- Было такое.
- И это вас не беспокоит?
- А почему беспокоить должно?!
Потер он свой подбородок: мда-а... У многих, слышь, существует неверное представление о подобного рода типах. Обычно ведь как думают люди? Если уж человек хулиган, то тем самым он и блатной, и урка. А это неверно. Можно быть самым отъявленным хулиганом и не иметь ни малейшего отношения к ворам. Можно красть, можно систематически воровать - и опять же не быть блатным, уркаганом. Можно даже убийцей заделаться - и все равно к воровскому миру, к блатным этим самым не принадлежать, не иметь никакого отношения к профессиональным преступникам.
- Вам, Сергей, приходилось слышать выражение "вор в законе"?.. Так вот, мир воров "в законе", профессиональных преступников, - мир особый, законспирированный, и проникнуть в него не так-то легко. Тем более простому смертному, ф р а й е р у. В том мире теряют всякую силу все человеческие законы и нормы и вступают в силу свои. То, что для нас, для нормальных людей, противозаконно и аморально, для вора - норма. Они и человечество-то делят на две половины. К первой принадлежат они сами, воры, жулики, урки, к другой - все остальные, ф р а й е р ы.
...Долго сидел он, рассказывал мне. Я его не торопил. Зачем? Пускай сидит. Жена на работе, Валерка в саду, а одному все равно делать нечего, скучно.
Кстати, он много и любопытного порассказал. И я понял, что он никакой не тюфяк, кое-где и ему удалось побывать, кое-что повидать, знает немало.
Перед тем как уйти, предупредил он меня, чтобы я по возможности остерегался. Воры угроз своих на ветер не бросают. Либо заделывают жертву, либо выкалывают глаза. Это уж как получится, глядя по настроению. Расправу причем часто вершат не сами, а поручают ворью помельче, разным "штылетам" и "порчакам", как бы давая им этим визу на право вступления в мир профессиональных преступников.
Только уж тут-то Василий Андреевич перестарался, по-моему. Сам был, видно, напуган - ну и меня решил попугать. Да только дудки, не выйдет. Не из пугливых мы. И чепуха все их эти угрозы, на слабонервных рассчитаны.
Кстати, парню тому, которого я помог задержать, целых двенадцать годиков припаяли. По совокупности. Об этом сегодня нам сообщили супруги, вернувшись из зала суда. И еще сообщили, что подопечный мой оказался матерым бандитом по кличке "Вареный". Его уж давно разыскивали.
Вот тебе и бонжур с приветом, приятель! А ты заделать меня грозился, жизни лишить хотел...
7
Время пришло в поликлинику топать, свой бюллетень закрывать.
Двое суток погода бесилась, мело и крутило так, хоть святых выноси. А наутро сегодня затихло. Вышел я после болезни на улицу - мать честная! Аж голова закружилась, аж дух занялся...
Такая строгая бель, чистота кругом, будто природа в бане помылась и белье не по росту надела, напялила на себя. На деревьях каждый сучочек будто ватой обложен, с каждой крыши свисают белые толстые валики. Жерди сухие возле сарая - и эти в богатой песцовой шубе. Лес еловый, будто бы в зимней сказке, замер, застыл. Уткнулись елки вершинами в низкое зимнее небо, к земле опустили оснеженные зеленые рукава... И виноватая тишина кругом. Будто она, природа, после пьяной гульбы утихла. Дескать, побузила - и хватит, простите, братцы. Больше не буду, шабаш.
Вышел - и то ли мне показалось, то ли на самом деле кто там стоял, караулил меня, только от дровяного сарая какая-то тень метнулась. Метнулась - и тут же исчезла, не успел я толком и рассмотреть, кто это был...
Еду в свою заводскую поликлинику, будто бы заново народился. Все-то меня удивляет, все радует. И заснеженные, как на открытках рождественских, дачки с прямыми дымками из труб, и убранный в белое лес, и даже серая ворона на березе, что дерет недуром горло от радости при виде обилия свежего снега. И люди все кажутся милыми, добрыми, будто бы сговорились делать только приятное для меня.
Все-таки жизнь - неплохая штука. Смотришь вот так вокруг - и одно уже это доставляет тебе удовольствие.
Впрочем, это всегда так бывает после тяжелой болезни...
...Бюллетень мне на этот раз не закрыли, велели денек-другой подождать.
Бреду заводским двором. Не спеша бреду, потому как спешить мне некуда. Слева - инженерный корпус, справа от меня - огромный сборочный. Из-за крыш его остекленных видны голенастые краны, - таскают они бетонные блоки, заканчивают монтаж нового корпуса.