Извилистый ход сообщения прорезал цветущие сады. Когда дивизия вышла к Днестру двенадцатого апреля, то цвели одни черешни, не успев еще выбросить листья, а теперь все было охвачено белым пламенем - и вишни, и яблони, и сливы. От всей этой чистейшей белизны вокруг слезы проступали на глазах. Пышные ветви кое-где свисали в траншею, приходилось осторожно отводить их от лица или пригибаться ниже.
Но чем дальше от реки, тем чаще попадались искалеченные, спаленные огнем кроны яблонь и черешен с перебитыми, пожухлыми ветвями. Щетинистый лужок был сплошь усеян лепестками, до срока опавшими наземь от жарких взрывных волн.
Потом начались аккуратные рядки тонкоствольных молодых вишен с посеченными макушками. Значит, до переднего края совсем недалеко. И, словно в подтверждение, гулко застучал где-то очень близко наш "максим". Сады ответили звонким эхом. Вслед за ними ответил сам батюшка-Днестр, но погуще, посолиднее - будто стреляло несколько пулеметов.
Наконец Полина вышла на уютную полянку, где ее встретил начсандив подполковник Лихоносов.
- Будете располагаться тут, - объявил он. - Землянка для вас готова.
Она привычно осмотрелась. На опушке густого орешника стояли рамочные ульи - два красных, один желтый, два синих. Ну, чем не рай!..
Девушки взялись устраивать перевязочный пункт в большой землянке под двойным накатом из старых бревен - в ней остро пахло свежей глиной.
Командовала всеми приготовлениями Мелешко, по праву хирургической сестры. Полина не вмешивалась: она знала, что Галина сделает все лучшим образом. Сильная, ловкая дивчина была рождена для полевой хирургии; жаль только, что не успела до войны закончить институт.
Немало уже спасли они солдат и офицеров. Разумеется, чудес на свете не бывает: против тяжелых ранений, особенно в живот, они оказывались бессильными. Но многие из тех, кто прошел через санбат - главный перевал между смертью и жизнью, - навсегда запомнили их руки. Еще ни на одной войне и ни в одной армии медики не находились так безотлучно под огнем. И Полина гордилась этим.
Южные вечера обходятся без сумерек. Едва закатилось солнце где-то там, за Кишиневом, как уже сгустились тени до жгучей черноты. Отоспавшись за день, немецкие осветители театра военных действий приступали к своей работе. Над прибрежным лесом, над виноградными косогорами взмывали к небу длиннохвостые ракеты. Достигнув зенита, они зависали в вышине и, дробясь, пощелкивая, знобким светом обливали землю. Чего бы ни касался их странный свет: лица человека, верхушки дерева, речного стрежня, - все теряло живые краски. Видно, самим немцам надоедал этот мертвящий свет, и они начинали забавляться каскадами цветных ракет. Тогда делалось повеселее от фейерверка над плацдармом. Вот и сейчас Полина стояла около землянки, наблюдая за бесконечной игрой огней в бессарабском небе. Из-за реки послышалось тарахтение наших "кукурузников" по небесному тряскому проселку. Она подумала, что и за штурвалами этих, работящих тихоходов, которые громко именуются ночными бомбардировщиками, тоже сидят храбрые девчонки скороспелой осоавиахимовской выучки... Самолеты прошли низко над головой, развернулись вдоль светящегося пунктира и забросали немцев взрывчатой "карамелью". Немцы хватились поздно, не сразу прекратили свою иллюминацию. "Кукурузники" спокойно отбомбились, легли на обратный курс.
Полина вдоволь надышалась волглым, пряным воздухом и спустилась вниз по сыпучей земляной лестнице. Девчонки сладко спали на топчанах, что были привезены для раненых. Она разделась, положила пистолет под телогрейку, давно заменявшую ей пуховую подушку, и в ту же минуту забылась в глубоком окопном сне.
Чуть свет немцы открыли сильный артиллерийский огонь. После первого же залпа Полина вскочила, окликнула девчат. Ах, как неохота подниматься в такую рань, тем более на войне, где возвращение к яви всегда разочаровывает. Но ничего не поделаешь, надо вставать.
- Наверное, атака, - сказала Полина.
- Почему именно атака? - сонно отозвалась Ольга. - Может, просто немецкое гутен морген.
- Нет, атака.
- Вам бы, товарищ капитан, командовать полком.
- С тобой не справляюсь.
- Черти в лягушечьих мундирах, не дали досмотреть такой сон!
- После войны досмотришь, - сказала Галина.
- Тогда я обойдусь и без красивых сновидений.
- Какая самоуверенная, - сказала Люда Иванова, которая все больше отмалчивалась, слушая других.
- Да уж только бы бог помиловал...
Ольга не договорила: неподалеку трескуче загремела череда разрывов, сухие бревна на потолке заиграли наподобие ксилофона.
"Вечно достаются нам эти лужайки, - огорчилась Полина. Она знала по собственному опыту, что немцы не оставят в покое ни одну лесную поляну, считая, как видно, что на каждой из них непременно должна находиться русская батарея. - Сами любят устраиваться на полянах, потому и засекают у нас в тылу любой открытый луг, чтобы распахать его снарядами".
Артналет продолжался минут пять. И после малой паузы на передовой разгорелась та сплошная, неистовая пальба, которой обычно встречают атакующих.
- Вы не ошиблись, товарищ капитан, - с досадой заметила Ольга.
Немецкие атаки следовали одна за другой, перемежаемые короткими, но массированными огневыми налетами по всему плацдарму. До восхода солнца гренадеры успели трижды побывать в "нейтральной", зоне и каждый раз, несолоно хлебавши, откатывались назад, к обжитым траншеям.
Легко раненых перевязывали в батальонах, сюда же, на эту укромную поляну, санитары доставляли одних тяжелых. По характеру ранений Полина без ошибки угадывала и характер событий на переднем крае. Сегодня она могла сказать, что нашим повезло, если отбили гренадеров, не поднимаясь в рукопашную. Были раненные все больше в голову, что бывает менее опасно, чем в живот.
Она подготовила к отправке восьмого, кажется, последнего тяжелого, когда в землянку внесли молоденького лейтенанта, судя по погонам, артиллериста или минометчика. Этот девятый был без сознания.
Полина осмотрела осколочную рану ниже грудной полости и глубоко, горестно вздохнула. Делать сложную операцию в землянке на плацдарме она не могла, но и отправлять такого на левый берег рискованно. "Бедный, бедный мальчик..." - думала она. Сама сделала уколы, чтобы вернуть его из шокового состояния, перевязала и решила все-таки сейчас же эвакуировать на левый берег.
- Галя, собирайтесь, не забудьте шприц, - сказала она Мелешко. - Пока там не положат его на операционный стол, не возвращайтесь.
Лейтенант открыл глаза, уставился на докторшу. Поняв наконец, где он, торопливо, судорожно глотнул воздух.
- Я умираю...
- Нет-нет, вы будете жить
- К чему обманывать?..
Полина не спускала глаз с этого тщедушного юнца-подростка, чем-то очень похожего на ее Марата. Она видела, что он обречен. Но молодость выручает иногда и в самом безнадежном положении. Кроме медицины, есть еще. тайная мудрость человеческого организма - тот его спасительный потенциал, который до сих пор остается за пределами науки. Она поспешно оглянулась на Мелешко.
- Я готова, Полина Семеновна.
- Вынесите меня, - одним выдохом, требовательно произнес юный лейтенант.
- Да-да, конечно, - ответила Полина и дала знак солдатам, что стояли поодаль, хмурые, подавленные.
Его вынесли наружу, хотели было нести дальше, к переправе. Он воспротивился:
- Никуда не надо, оставьте...
Полина заколебалась: она не раз жалела о том, как, спасая человека, пренебрегала его желаниями, которые оказывались последними. И, подумав сейчас о тех случаях, она уступила раненому.
Лейтенант смотрел в небо с ребячьим удивлением, немигающими глазами. Оно, это майское небо, косо подсвеченное из-за деревьев ранним солнцем, было ослепительно чистым: верховой свежий ветер развеял и отогнал на юг тучи синего порохового дыма, перемешанного с белесой пылью. Небо сияло торжественно, будто в мире ничего жестокого не происходило, будто на весенней земле не погибали каждую минуту молодые люди.
- Похороните меня на батарее. Туда, в тыл, не надо... - упрямо, задыхаясь, повторил он и умолк, чтобы собраться с силами. Однако, больше не сказал ни слова.
Даже умирая, он не пожаловался на свою судьбу, что настигла его так страшно рано.
Полина взглянула на своих помощниц: Ольга плакала, не стесняясь подруг; Мелешко стояла суровая, никого не замечая; Люда Иванова низко опустила голову, чтобы не разреветься. Сколько людей умирало на их глазах, но кончина лейтенанта-мальчика потрясла и ее, Полину: какое спокойное, не по возрасту, отношение к смерти...
- Что ж, товарищи, - сказала она солдатам, - нужно исполнить волю офицера. Отнесите его на батарею, пусть там и похоронят, как он просил.
- Мы все, как есть, доложим комбату, - тихо отозвался пожилой солдат, который годился в отцы погибшему офицеру.
- Ступайте. Вы, девочки, тоже идите.
Она осталась одна и только сейчас обратила внимание, что вся поляна в зияющих воронках. Где же ульи? Поискала глазами и остановила блуждающий взгляд на единственном пчелином домике, остальные были разнесены в щепки. Она пошла к нему, огибая широкую воронку.
Подле уцелевшего улья роились пчелы, много пчел, видно, и часть тех семей, что лишились крова. Было странно видеть их на черной лужайке, где совсем недавно бушевал огонь, где только что умер тихий русский парень. Одни пчелы улетали за орешник, неузнаваемо исхлестанный осколками, другие возвращались с утренним взятком. И такая страсть чувствовалась в их извечном круговороте, так заняты были они своим делом, что казалось, все это происходит не близ передовой, а где-то в тридевятом царстве-государстве, имя которому глубокий тыл.
- Доброе утро, Полина Семеновна!..
Она медленно, нехотя обернулась.
- Какое доброе... - Полина едва узнала майора Богачева в маскхалате, испачканном грязью, с автоматом на груди и целой гроздью "лимонок" на строченом поясном ремне. - Откуда вы?
Богачев небрежно махнул рукой в сторону передовой. Он самодовольно улыбался, попыхивая трубкой, и был настроен, видно, преотлично. "Как всякий штабист, удачно сходивший на передний край", - с неприязнью подумала она.
- Еле разыскал вас, Полина Семеновна.
- Зачем?
- Затем, чтобы просто навестить. Слыхал, вы попали под сильную бомбежку в сельской бане. А сегодня немцы устроили всем нам горячий "душ" на плацдарме. Верите ли, я переживал за вас и сегодня, и тогда.
- Разве вы были в тот день в Буторе?
- Мне рассказал полковник Родионов. Между прочим, понравился вам Сергей Митрофанович?
- Да. Вы словно договорились хвалить друг друга. В прошлый раз назвали его славным стариком, а он окрестил вас славным малым. Скажите, вы в самом деле командовали батальоном?
- Кто же за такую длинную войну не походил в комбатах? Вы, Полина Семеновна, хотели, наверное, сказать, что бывших комбатов на войне не существует? Но я родился в сорочке.
- За десять минут до вашего прихода, на этой поляне скончался лейтенант, совсем еще мальчик, видно, прямо со школьной скамьи ушел на фронт.
Богачев долго раскуривал трубку и, затянувшись наконец, украдкой глянул на Карташеву.
- Простите мою веселость. Знаю, военным врачам достается самая горечь победы. Отстаивать человека до конца психологически труднее, чем удерживать плацдарм. Мы сегодня отбили три немецких атаки - и нос кверху, а у вас на руках умер лейтенант - и вы переживаете эту смерть как собственное поражение. Убитые не страдают, страдают раненые. И вы живете их страданиями...
Она слушала его, бесцельно наблюдая за пчелами.
Он подошел, взял ее опущенную руку, легонько сжал в своей ладони. Она не отняла руки. С минуту постояли молча, уже вдвоем приглядываясь к пчелам, которые сновали вокруг гудящего, полного жизни улья.
- Вы устали, Полина Семеновна, Хотите, вас переведут в армейский госпиталь?
Она высвободила руку.
- Не терплю всякую протекцию, тем более на фронте. Это самый безнравственный протекционизм.
- Я не хотел вас обидеть. Вы же с начала войны бессменно в дивизионном санбате.
- Разве вы не знаете, кто сменяет нас?
- Вот мне и не хотелось бы, чтобы вы дождались того разводящего.
- Никуда я не уйду из своей дивизии. Если уж без малого три года выдержала, то и дальше осилю как-нибудь. Обещайте мне больше не говорить об этом.
- Обещаю. Только не думайте обо мне плохо. - Он не сдержал свою немного лукавую, симпатичную улыбку и добавил: - Ведь я, ей-богу, ходил в комбатах.
Полина тоже нечаянно улыбнулась и поймала себя на том, что не может долго сердиться на Богачева. Не хватало еще, чтобы она ни с того ни с сего потянулась к человеку, с которым мимолетно встретилась на фронтовой дороге.
- Идите, Валентин Антонович, мне пора заниматься делом.
- Гоните? Ну-ну, ухожу. Да сохранит вас, Полина Семеновна, всемогущий Марс! До скорой встречи!.. - Он козырнул и мягкой вкрадчивой походкой бывалого разведчика пошел через ореховую рощу, изреженную немецкими снарядами.
А она все стояла на поляне, где весело гудел на солнцепеке одинокий улей.
4
Поздним майским вечером Полина Карташева получила телефонограмму: завтра в восемь ноль-ноль прибыть в расположение второго эшелона КП дивизии. Подписал начальник политотдела. Она сразу поняла, зачем ее вызывают. На днях подполковник Гладышев вручал партбилеты на плацдарме - в стрелковых батальонах, но тут, видно, кто-то посчитал, что раз санбат находится на левом берегу Днестра, то чего проще позвонить медикам. Как бы там ни было, а завтра надо чуть свет идти в дивизионный тыл, до которого добраться бывает потруднее, чем до армейского тыла. Впрочем, этого дня Полина ждала годы.
Она спала плохо, часто просыпалась, поглядывая на свой походный будильник: нет, рано, все еще рано. Только под утро наконец забылась и сейчас же увидела мать. Границы времени во сне поразительно легко сдвигаются. Мама будто и не удивилась, встретив взрослую дочь на берегу Урала. Между ними пролегла целая четверть века, а они как ни в чем не бывало прогуливались по набережной, негромко рассуждая о вызове Полины в губком партии к самому Ивану Алексеевичу Акулову. Но вдруг мама обратила внимание на ее погоны, испугалась, отпрянула... Потом она увидела мужа и подосадовала, что будильник не дал ей подольше побыть с ним. Пора вставать, - наверное, светает. Умылась на скорую руку, надела новую шерстяную гимнастерку, темно-синий берет, взяла на случай санитарную сумку и, не разбудив девчонок, поднялась наверх по щербатым земляным ступенькам.
Утро выдалось мирным, без единого выстрела, и птицы устроили праздничный концерт перед восходом солнца. Полина не подозревала до сих пор, что весь этот израненный лес плотно заселен птичьими семействами. Над головой то и дело посверкивали ласточки, на старой дуплистой ветле обосновалась целая колония скворцов, в орешнике заливался хор зарянок под громкую, звончатую дробь старательного дятла, и совсем уж издалека, со стороны реки, точно из милого детства на Урале, долетал мерный кукушкин отсчет времени.
Как ни сжигала война все сущее в днестровской пойме, как ни калечила эти райские сады, окаймленные на западе виноградными делянками, как ни выплескивала досуха отороченные камышом утиные заводи, жизнь брала свое. И любая короткая пауза на фронте, особенно погожим утром, напоминала людям, что на плацдарме не только пушки, но и птицы... Полина двинулась напрямую - к лодочной переправе, вдоль трофейного цветного провода, искусно подвешенного телефонистами на тонких свежеструганных шестах. По дороге спугнула нарядного удода, который важно, по-хозяйски расхаживал вокруг тополя. Она с любопытством проследила за ним, пока он не опустился на верхушку соседней яблони. Хорош, хорош!.. Потом, уже подходя к реке, помешала суетливым куличкам выяснять свои отношения на малом озерце, где они подняли сердитую возню, перекрикивая друг друга. Век бы не уходила отсюда: это не хмурый, гневный Днепр, над которым, огибая дымные плацдармы, молча пролетали минувшей осенью журавли на юг...
Однако вот и он, петляющий в резвом беге Днестр. А там, на левом берегу, селение Тея, приютившее дивизионные тылы. "Спея - Тея - Токмадзея", - вспомнила Полина Богачева, как тот рифмует названия окрестных молдавских деревенек.
Саперы спали в своей землянке, похожей на гнездо ласточки-береговушки в глинистом яру. Полина разбудила одного из них, объяснила, что идет в политотдел, и хотела предъявить офицерское удостоверение.
- Да верю, товарищ капитан, - сонно проворчал солдат лет сорока пяти, которому она, как видно, помешала хотя бы во сне побыть немного дома.
Всем-то она мешает сегодня, поднявшись на заре, - и ранним птицам, и намаявшимся саперам.
Днестр начинал светлеть после первого разлива, вслед за которым жди второго, июньского, когда с Карпат хлынут горные поздние потоки. Лодку отнесло на стрежне по течению, как ни налегал на весла могутный перевозчик.
- Не торопитесь, я успею в свою Тею, - сказала она и опять весело подумала о Богачеве.
- Торопись не торопись, а назад оглянись, - ответил пожилой сапер с этаким значением.
Лодка пристала к каменному мыску, напротив глубокой балки, заросшей терном. Полина сошла на берег.
- Постойте-ка, товарищ капитан, что я вам скажу. Взберетесь по этой балочке, неподалеку увидите посадку. Так опрометью до той посадки, не раздумывая. Понимаете, что есть мочи, пока фрицы не очухались. Они, дьяволы, пристрелялись, бьют целой батареей, чуть кто покажется из балочки.
- Спасибо за совет.
- А в посадке той не страшно, там есть щели. Ничего, не бойтесь. Фрицы еще, может, дрыхают без задних ног. Или кофий пьют. У них же все по расписанию, как в казарме...